Страна Гонгури. Полная, с добавлениями - Влад Савин

— Врешь! — сказал Итин, с яростью — чтобы мечта человечества всего так закончилась? Чтобы светлый путь единственный — тупиком оказался? Чтобы — выхода не было? Чтобы так все кончилось — не гибелью в борьбе неравной, а с размаху, в болото? Чтобы народ с этим смирился — не восстав? Чтобы Партия разложилась — вся? Чтобы нового Вождя не нашлось? Врешь, гад! А, понял — ты выдумал все, чтобы веру мою подорвать напоследок!

— Да пошел ты! — ответил Младший — так было. Я не Гонгури — сочинять не умею. Этим все кончится — и если исторический материализм прав, законы истории общие, здесь то же самое будет. Лет через шестьдесят. Но не бойся, ты свои почести получить успеешь. Будет, наверное, здесь, комхоз имени товарища Итина — и бронзовый статуй, под которым детишкам станут красные галстуки повязывать, в годовщины. И надпись на постаменте — геройски погиб, или зверски замучен. А также пароходы, строчки, и другие всякие дела — твоего имени. Мне вот так не повезет — вряд ли меня кто-то вспомнит, когда убьют. Зато после — скинут тебя с пьедестала, и начнут грязью поливать. И сказки рассказывать — о «России, которую мы потеряли», с молочными реками и кисельными берегами. Признав социализм — тупиковой ветвью истории, неудавшимся экспериментом. Вот так — будет. Я не думаю — я знаю. Потому как — сам видел. Все — уже решено, за вас.

— Врешь ты все!

— Да пошел ты!

Они помолчали. Оба. Минуту, две.

— НИЧЕГО не решено — сказал Итин решительно — даже если ты мне не наврал… Что вы там все про…ли — ничего не доказывает: любую победу вмиг прое…ть можно, если неумело взяться! Укрепиться, тылы подтянуть — это надо конечно, но не главное, а лишь чтобы штурм обеспечить! А вы — интенданта выбрали главкомом: сыты все, всего вдоволь — а вперед не хочу! Вместо того, чтобы по дороге дальше, вы на обочине привал — и обустраиваться! Говоришь, от коммунизма не отказывались, как от цели дальней — а вы делали что-то, или просто себя тешили, сидя: вот там где-то, завтра встанем и пойдем? Не захотели воевать со всем миром — а пытались ДОКАЗАТЬ, что вы самые передовые, или просто сидели, довольные что не трогают? Бюрократия с казенщиной, говоришь, заели — так ведь, когда единомышленники все, за идею, все эти вопросы, вся мелочь, вроде кто кому подчинен, в рабочем порядке решаются, не отвлекаясь! Не силы, идеи вам не хватило — это прежде всего должно быть! У нас вот — узкоколейку строили, на торфяники. Чтобы скорее, решили с двух концов класть. Кому с дальнего — у тех, подъем затемно, и марш-бросок, с рельсами на плечах! От города, легче было: начало проложить, пару вагонов поставить, и класть прямо с колес; в вагонах жилье, кухня, и даже баня, материал сзади подвозят. Результат — что ближняя бригада три четверти пути проложила. А награда вышла, старшему ближних — партбилет на стол! За то, что вся его бригада, после смены, на койках лежа, о водке и бабах, языки чешут — а у ребят из дальней, в запале глаза горят! Торф нужен, конечно — но стопим его, и забудем. А то, что сотня человек душой к коммунизму стали ближе — это останется. Так и назвали дорогу ту «линией Корчагина», по старшему в дальней бригаде.

— Того Корчагина — не Павлом звали?

— Не помню. Просто — товарищ Корчагин. Что смеешься?

— Так — повторение истории, даже в именах. Когда меня ТАМ в комсомол принимали — помню, как я потрясен был, вечером на празднике увидев секретаря комсомольского, вусмерть пьяным, как свинья: я-то думал, что все они корчагины! Старшие надо мной посмеялись, и по-свойски объяснили, что в комсомол давно уже вступают, лишь ради карьеры. Бороться-то уже не с кем, и не за что — врагов давно нет!

— Это как — не за что? Революция, брат — это не Десять Дней! Это — путь постоянный, к лучшему! Если недостатки видели, сам сказал — почему не боролись?

— Чтобы нас, партийные — за возмущение спокойствия и нарушение порядка?

— Что — вас? Расстреляли бы, или на каторгу — как нас, при царе? Или — карьеру бы притормозили?

— Да, лучше уж так, чем как у вас тут! Слышал я — две оппозиции и пять уклонов, разоблаченных! А уж чисток — не счесть. Представляю — что будет твориться здесь, в прекрасном и яростном мире, через двадцать лет!

— Почему — через двадцать?

— Потому что — тридцать седьмой. Если Вождь здесь ТАКОЕ сказал — лучше десять невиновных к стенке, чем одного врага пропустить! ТАМ все ж к людям гуманнее — вон, семья моя была из хозяев, зажиточных, уральских, аж батраков имели — но против власти с обрезом не бегали, потому как сами во власть пошли: образованный человек считался тогда много выше, чем деревенский богатей! И все — новой власти честно служили, одиннадцать братьев и сестер, считая деда моего. Один брат — генерал-майор армии советской, другой — главный инженер Уралмашзавода, остальные — тоже инженеры, учителя, врачи, актриса театра в Свердловске; и даже старший самый, кто до войны еще умер, в тридцать пятом — и то гордился, что не от сохи уже, а механиком. А дед мой, выше всех взлетел: в Питере, в партийные секретари, лично Кирова и Орджонокидзе знал — вождей партийных. Расстреляли его, в тридцать седьмом. И бабушке моей — десять лет, ни за что, просто как жене. Комсомолочка была, активистка, красивая, на фото — вышла старуха беззубая, под подписку, что никому ни слова. На собраниях всяких, когда ее приглашали, она как положено говорила — а мне, внучку любимому, всю правду. И у ребят во дворе — у многих такие же бабки и деды, то же рассказывают, втихаря. Такое послушав — трудно в идею верить. Против может и не пойдешь, но и защищать не станешь — лишь честно лямку тянуть..

— Знаешь, а ведь меня тоже хотели — под уклон. Сказали мне, в чистку последнюю — что есть такое мнение. А я работал, как прежде — не боясь. Просто — потому что не жалел ни о чем: ни об одном своем деле, ни об одном дне. О том, что сделал — чтобы коммунизм скорее настал. А жизнь — если Партия для меня все, то по праву может, жизнь мою забрать, если надо. Но — обошлось.

— Что-то не пойму, старшой — ты дурак?

— Видишь, река внизу течет? Поток ее, как история, а мы все, я, ты, он — капли там и пузырьки. Чтобы реку повернуть, надо плотину поставить — конечно, капли разбиваться будут, пузырьки лопаться — зато река, по нужному месту! Человек — это высшая ценность, и мы — самые гуманные люди, потому что реально строим такую жизнь, когда ВСЕ ЖИВУЩИЕ будут счастливы! Даже если придется — одно-два поколения ускоренно сработать. Чтобы — новое человечество создать. Где труд на общество — будет высшей ценностью. А кровь, даже лишняя, без вины — что делать! Это, как хирурги при гангрене режут, по ЗДОРОВОЙ ткани: лучше лишнее долой, чем хоть чуть гнили пропустить, и всему организму смерть!

Они снова замолкли — оба, вместе.

— Падлы вы все! — произнес Младший — меня-то за что? Здесь, с вами хотел — и там, от присяги не отрекался, Советскому Союзу! Мне ж многого не надо было — чтобы дом свой, и чтобы ждал меня там кто-то — а я бы честно служил! Больше всего жаль, что так и не встретил я свою, единственную — не вспомнит обо мне никто, как убьют. Как там не вспомнили — когда погиб честно во вторую чеченскую, в том самом двухтысячном, под Урус-Мартаном. Тоже офицер был — и тоже капитан. Майора и орден получить не успел — хотя был представлен. Социализм тупик, капитализм ненавижу — только убивать и умею. А я ведь верил вам, и здесь и там — честно с вами хотел. Все бы простил, даже деда — если б дал мне социализм то, что обещал! А вот вышло… Сволочи вы все!

— Это что ж выходит? — спросил Итин — тебе уже на социализм-капитализм плевать — лишь бы САМОМУ устроиться? Кто на службу возьмет — тому и служить честно?

Мы обыватели — нас обувайте вы,И мы уже — за вашу власть!

— Ты меня не агитируй! — усмехнулся Младший — я ж тебе, не пролетарий. Тьфу! Был — когда-то.

— Какая, к черту, агитация? — ответил Итин — просто, жалко мне тебя. Так и не понял ты, ЧТО мы строим. С кровью лишней, с ошибками иногда — если учимся по-живому, без экспериментов: сами мы, эксперимент, не вышло, так снова вперед, без слез и соплей. Чтобы стало, как у Гонгури. Где мать ребенка отдаст, навсегда, без сожаления — зная, что те, кому положено, любить его будут больше, чем она бы искренне могла. Где влюбленные будут расставаться без слез — зная, что на месте новом, куда каждого пошлют, они других встретят, таких же верных. Зачем семья — если все там, близкие друг другу? Зачем дом — если тебя всюду пустят? Зачем собственность — если все тебе дадут, что нужно? Вот настоящий коммунизм — торжество любви всеобщей! Которое попы на небесах обещали — а мы на земле построим.

— Лет через тысячу — в светлом будущем, бесконечно далеком. Как созреет.

— А уж это, зависит от вас! — убежденно ответил Итин — идея, она должна за собой вести, первой мечтой быть! Отчего мы сейчас уже мечтаем, к звездам — на планете этой дел мало, что ли? Да затем — чтобы дорога была бесконечной! Строить, это хорошо — но вы, удвоение произведенного продукта за год, главной идеей считать будете? Думаете, все само созреет, лет за тысячу? Нет — «мое», само не уйдет! Тысяча лет, или двадцать — это лишь, как скоро из себя собственника выдавливать, как раба, по капле, или сразу, со всей кровью! А вы — квартиры, автомобили — это ж какой расход лишний, если каждому — вместо того, чтобы общее, на всех! У нас специально в зал общий селят — чтобы все на виду, и вещами делиться, кому нужнее! Бескрылые вы — ползете, думая, как хорошо бы полетать, но нельзя! Можно — если на землю не оглядываться! У вас не вышло — у нас получится! Съезд наш — уже программу принял. Как коммунизм — за одно поколение построить. Эх, жаль — не увижу я!