Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

Мой фотограф отказывается сесть за руль: он хочет выскочить из машины с аппаратом, как только подвернется хороший кадр. Поэтому вести машину приходится мне. А я в то время водила довольно скверно. “Олланд” – так я звала его тогда, обращаясь на “вы”, – садится рядом, впереди. У меня слишком высокие каблуки, которые застревают между педалями. В мгновение ока я сбрасываю туфли и сую их ему в руки, повергнув его в полное изумление.

Прибыв на место, он приносит себя в жертву, приглашая на танец, одну за другой, наших старушек. Я со смехом гляжу на него, а он строит мне жалобные гримасы, держа в объятиях даму, которой никак не меньше восьмидесяти. И я знаю, чего ему хочется в этот момент.

Годы премьерства Жоспена (1997–2002) еще больше сближают нас. Мы без конца ведем политические разговоры. Перед моим отъездом на летние каникулы, в конце июля, мы традиционно обедаем вместе, и он делится со мной своими планами на осеннюю сессию.

В 2000 году он приглашает меня на обед в сады Дома Латинской Америки. Я убеждена, что Жан-Пьер Шевенман подаст в отставку с поста министра внутренних дел из-за разногласий с Жоспеном по поводу Корсики. Франсуа Олланд, в то время уже первый секретарь СП, в это не верит. Дальнейшие события подтвердят мою правоту меньше чем через месяц.

А пока мы болтаем обо всем на свете, смеемся. Внезапно я вижу, что к нам направляется Сеголен Руаяль, и говорю об этом Франсуа, сидящему спиной к двери ресторана. Он принимает это за шутку, пока она не садится за наш стол и не говорит ледяным тоном:

– Прошу прощения, надеюсь, я не помешала?

Франсуа буквально немеет. Поэтому отвечать приходится мне:

– Мы тут говорили о “Тур де Франс”.

– Не смейте издеваться надо мной!

– Да я не издеваюсь, это правда. И вообще, мы не делаем ничего плохого, – кажется, вы застали нас в ресторане, а не в номере отеля.

Моя невозмутимость и сбивает ее с толку, и разъяряет. Она обращается к Франсуа:

– Меня ты никогда не водишь в такие места.

Она уже повышает голос. Но только она. Франсуа по-прежнему молчит. Ему стыдно за эту сцену. Однако до настоящего скандала дело не доходит – она встает и исчезает так же внезапно, как появилась.

Франсуа только и удается, что пролепетать:

– Знаете, мне не всегда с ней легко…

– Вам бы лучше пойти и догнать ее, – говорю я.

Он благодарит и выходит. Я остаюсь одна за ресторанным столом, пораженная этой гротескной сценкой в духе “Короля Убю”[20]. Да плюс к тому счет за обед. Такой, что мне придется его оплачивать всю оставшуюся жизнь. Это вторжение Сеголен Руаяль и ее подозрения кажутся мне безумными. Но сегодня я ее хорошо понимаю. Она инстинктивно почуяла опасность, которую я сама еще не осознавала.

Близится президентская кампания. Наши встречи по-прежнему носят сугубо профессиональный характер. По крайней мере, я себя в этом убеждаю.

Он предлагает мне помощь в освещении этой кампании, а это подразумевает регулярные встречи, чтобы он мог посвящать меня в закулисные игры политиков. Я тотчас отказываюсь, чувствуя, что лучше держать некоторую дистанцию. Мне нравится его присутствие, ему нравится мое. Но наше сближение не совсем невинно, и я понимаю, что нужно соблюдать осторожность.

В течение этого периода мы видимся редко, зато часто перезваниваемся. Я пристально слежу за предвыборной кампанией Лионеля Жоспена и езжу за ним по всей Франции. За это время мне случается завести крепкую дружбу с несколькими моими собратьями по перу, среди них – Патрис Бьянкон, который позже последует за мной в Елисейский дворец. Франсуа Олланд завидует нам: мы переживаем волнующие моменты, то радостное возбуждение, что царит вокруг фаворита президентской гонки. Он тоже проводит встречи с избирателями, но его сопровождает мало журналистов. Он участвует лишь в многолюдных региональных сборищах, чьи участники будут голосовать за кандидата-социалиста; там-то я его и встречаю.

Двадцать первого апреля 2002 года Лионель Жоспен проигрывает первый тур президентских выборов. Впереди идет Жак Ширак, на втором месте – Жан-Мари Ле Пен, лидер крайних правых. Это полная катастрофа. Поздно вечером в “Ателье”, выборном штабе социалистов, царит траурное настроение.

Я тщетно пытаюсь сдержать слезы. Меня охватывает то же отчаяние, тот же гнев, что и всех окружающих.

Наконец толпа соратников расходится. Мы, несколько журналистов, тоже выходим, чтобы выпить где-нибудь рядом. Уже первый час ночи. Франсуа Олланд разряжает атмосферу, шутит, пытаясь рассмешить всех нас. В этой трагической ситуации он, как это ему свойственно, прибегает к юмору. Юмор – его щит, его маска.

Мы вспоминаем заголовок одной из моих статей, посвященной проигравшему кандидату: “Жоспен попадет либо в Елисейский дворец, либо на остров Ре”[21]. В отличие от большинства моих коллег, я не удивилась его объявлению об уходе с политической арены сразу после поражения. Олланд восхищен моей прозорливостью. Внезапно смех затихает: появляется Сеголен Руаяль. Франсуа тотчас преображается. И уходит с ней. Но его прощальный взгляд предназначен мне и приводит меня в смятение.

Двадцать первое апреля 2002 года стало настоящим ударом как для моих друзей-журналистов, так и для членов Социалистической партии. Олланд оказывается на “переднем крае”. Он дает мне свое первое интервью, подводящее итоги этой катастрофы. Мы сидим вдвоем в его кабинете. Он придвигается ко мне. Я стараюсь незаметно отодвинуться. Позже он напомнит мне эту сцену и мое смущение.

Мы продолжаем часто общаться. Именно в этот период начинают ходить слухи о нашей связи. Но они меня не тревожат. Вокруг все знают о моей жизни, о моих детях, о том, что мой муж работает в журнале. Наши близкие отношения с Франсуа Олландом – давняя история, и в ней нет никаких изменений.

Я все еще не чувствую того магнитного поля, которое возникает между нами, когда мы остаемся наедине. А вот со стороны видно: что-то происходит. Но я слепа, я не сознаю, что влюбляюсь. Дружба с легкой примесью флирта – да, между мужчиной и женщиной это возможно. Но не более того.

Какое-то время спустя, когда я еще нахожусь в “четырех колоннах” Национального собрания, ко мне подходит Сеголен Руаяль:

– Я хотела бы с вами поговорить.

– Конечно… когда?

– В субботу.

– Нет, по субботам я не работаю, я сижу с детьми.

– Тогда в понедельник в девять часов.

Это сказано тоном, не допускающим возражений.

Наступает день назначенной встречи, и она холодно здоровается со мной в своем кабинете в Национальном собрании.

– Вам известно, для чего я хотела встретиться?