Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был план. Пусть школа Дейри и не могла позволить себе достаточного количества привратников, отец почему-то считал, что ей под силу будет поставлять клиентов для единственного в городе Дейри отеля, а что городок-то захолустный и что почему-то никому другому не приходило в голову устраивать здесь место для ночлега — это моего отца не беспокоило. В Нью-Гэмпшир летние туристы едут на побережье, оно было в получасе езды. Горы были в часе езды: туда ехали лыжники, а летом там были озера. Но Дейри стоял на равнине, в глубине страны, но не высоко; Дейри был достаточно близко к морю, чтобы чувствовалась его влажность, но слишком далек, чтобы хоть в какой-то мере насладиться морской свежестью. Живительному морскому и горному воздуху не пробиться было сквозь серый туман, висящий над долиной реки Сквомскотт, а Дейри был одним из городов в долине Сквомскотта — пронизывающая сырость зимой и влажная духота все лето… Не красивые, как с картинки, долины Новой Англии, а мельничный город на загрязненной реке, к тому же мельница теперь смотрелась такой же запущенной и уродливой, как Томпсоновская семинария для девиц. Это был город, все свои надежды возлагавший на школу Дейри, место, куда никто не хотел ехать.
— Однако если здесь будет отель, — сказал отец, — то люди захотят в нем останавливаться.
— Но из Томпсоновской семинарии для девиц получится ужасный отель, — сказала мать, — этот дом может быть только тем, что он есть: старой школой.
— Ты представляешь, как дешево ее можно купить? — сказал отец.
— Ты представляешь, во сколько обойдется ремонт? — сказала мать.
— Что за малахольная идея, — сказал тренер Боб.
Фрэнни начала придавливать мою руку к кровати, это был у нее обычный метод нападения: она зажимала мне руки, а потом возила своим подбородком мне по ребрам, или пихала его мне под мышку, или, бывало, кусала меня за шею (с такой силой, чтобы только заставить меня лежать спокойно). Мы болтали ногами под покрывалом, пытаясь сбросить его, — кто умудрялся при этом запутать ноги другого, у того было исходное преимущество, но тут в своей чудно́й манере в комнату пришла Лилли, на четвереньках, укрытая простыней.
— Тварь, — сказала ей Фрэнни.
— Извините, что из-за меня вас наказали, — сказала Лилли из-под простыни. Лилли всегда так извинялась за то, что ябедничала на нас: накрывалась с головой и вползала к нам в комнату на четвереньках. — Я вам кое-что принесла, — сказала Лилли.
— Поесть? — спросила Фрэнни.
Я стянул с Лилли простыню, и Фрэнни взяла у нее бумажный пакет, который та притащила в зубах. Там было два банана и два теплых рогалика от ужина.
— А попить ничего нет? — спросила Фрэнни.
Лилли покачала головой.
— Ладно, иди сюда, — сказал я, и Лилли забралась на кровать ко мне и Фрэнни.
— Мы будем жить в отеле, — сказала Лилли.
— Еще точно не решено, — возразила Фрэнни.
Там, внизу, за обеденным столом, похоже, разговаривали еще о чем-то. Тренер Боб сердился на моего отца, опять, похоже, все по той же старой причине: за то, что он никогда не удовлетворен тем, что есть (так говорил Боб), за то, что живет мечтами. За то, что он вечно строит планы на будущий год, а не живет попросту сегодняшним днем, минута за минутой.
— Но он не может по-другому, — говорила моя мать; она всегда защищала моего отца перед тренером Бобом.
— У тебя замечательная жена и замечательная семья, — говорил Айова Боб моему отцу. — У тебя этот большой старый дом — наследственный! Тебе даже платить за него не надо! У тебя есть работа. Ну и что, что ты мало получаешь: зачем тебе деньги? Ты счастливый человек.
— Я не хочу быть учителем, — спокойно сказал отец, а это означало, что он опять сердится. — Я не хочу быть тренером. Я не хочу, чтобы мои дети ходили в такую плохую школу. Это провинциальный городишко и разваливающаяся школа, куда отдают богатеньких детишек с проблемами. Родители послали их сюда, чтобы преодолеть их уже явную извращенность; дикая извращенность детей и дикая провинциальность школы и города. Хуже не бывает — ни города, ни детей.
— Лучше бы ты проводил сейчас больше времени с детьми, — спокойно сказала мать, — и меньше бы беспокоился о том, куда они пойдут через несколько лет.
— Опять будущее! — сказал Айова Боб. — Он живет в будущем! Сначала все эти разъезды — для того, чтобы он мог пойти в Гарвард. Итак, он пошел в Гарвард, потом сделал все, чтобы поскорее его окончить. Для чего? Для того, чтобы получить эту работу, о которой он теперь сокрушается. Почему бы просто не наслаждаться ею?
— Наслаждаться ею? — переспросил отец. — Ты-то ею не наслаждаешься, правда?
Мы хорошо представляли себе, что наш дед, тренер Боб, в ответ на это вспыхнет. Так кончались все его споры с моим отцом, у которого язык был подвешен лучше, чем у Айовы Боба. Когда Боб чувствовал, что ему нечего ответить, но все же он прав, то он вспыхивал. Мы с Фрэнни и Лилли представляли себе, как его лысая шишковатая голова в самом деле начинает медленно тлеть. Это правда, что о школе Дейри мнение у него было не лучше, чем у отца, но Айова Боб, по крайней мере, до конца отдал себя чему-то (так сам он чувствовал) и хотел, чтобы отец больше заботился о том, что он делает сейчас, вместо того чтобы заниматься — как Айова Боб это называл — будущим. В конце концов Айове Бобу надоело копаться в этих вещах; он никогда не видел, чтобы мой отец так чем-то загорался.
Его, возможно, огорчало, что отец никогда не увлекался никаким спортом, хотя был крепок и любил физические упражнения. Айова Боб очень любил мою мать; она была у него на глазах все эти годы, пока отец был на войне, в Гарварде, разъезжал с Эрлом. Тренер Боб, возможно, считал, что мой отец недостаточно внимания уделяет своей семье; в последние годы, я знаю, он был уверен, что отец позабыл и Эрла.
— Извините, — услышали мы голос Фрэнка.
Фрэнни обхватила меня за талию, я хотел заставить ее убрать подбородок с моего плеча, но Лилли сидела у меня на голове.
