Мстислав Великий. Последний князь Единой Руси - Седугин Василий Иванович

– А Клям?

– Нет Кляма. Нет его больше. И не будет.

– Ты... убил его? – шепотом спросила она его.

– А что было делать? Он напал на меня, ранил...

Вавула отнял ладонь от живота. На рубашке темнело пятно. Росава кинулась к нему, усадила на дерево, отбросила пропитанную кровью тряпку, которой он закрыл рану. На животе зияла резаная рана, из которой сочилась кровь.

– Как же ты шел по болотам? – холодея внутри, спросила она.

– Вот так и шел... – неопределенно ответил он.

– Ложись на траву, – командовала она. – Я сейчас!

Она заметалась по пустоши. Сначала достала из колодца свежей воды, обмыла рану. Среди разнотравья отыскала тысячелистник и пастушью сумку, вымыла их и приложила к ране, а потом перевязала свежей тряпкой.

– Ну как, теперь полегче? – с надеждой спросила его.

Он скривил губы в улыбке, ответил как можно бодрее:

– Ничего. На мне как на собаке зарастает. Ночку полежу, рана затянется, завтра утром поедем.

– Тебе нельзя двигаться несколько дней, – возразила она. – В дороге трясет, рану разбередишь, хуже будет.

– Но и здесь оставаться опасно. Из Новгорода нагрянут, заарестуют нас с тобой.

– Авось не увидят!

– Но если заметят, сбегать будет поздно.

– Ладно. Давай дождемся утра, а там решим.

Ночь прошла спокойно. Утром проснулись рано, позавтракали. Вавула подтянул к себе мешок, раскрыл его, поманил Росаву. Она ахнула: он был полон различных драгоценностей. Здесь были золотые и серебряные кубки, чаши, браслеты, кольца, серьги, цепочки, подвески, монеты греческие, арабские, русские... Они перебирали их, любовались красотой, блеском в лучах утреннего солнца.

– Мы богаты, мы сказочно богаты с тобой, Росава, – говорил Вавула, а глаза его азартно блестели. – Мы уедем в Полоцк и заживем роскошной жизнью. Мы никогда не узнаем нужды.

Она поддалась очарованию драгоценностей, не могла оторвать от них взгляда.

– И все это он хотел утащить с собой, – проговорил Вавула. – Еще немного, и я бы опоздал.

– Он хотел сбежать?

– Да. Когда увидел меня, ощерился и сразу кинулся с ножом, будто бешеный.

– Ты бы его уговорил поделить поровну. Здесь на всех хватило бы.

– Куда там! Он и слушать не хотел. Рычал и брызгал слюной, точно дикий зверь. Пока я его не прикончил.

– Хоть и разбойник, а жаль человека.

– Какой человек! Жил хищником и помер ненасытным животным. Хватит о нем! Давай собираться в путь.

– Сначала сменю повязку на ране.

Рана немного подсохла и опасений не вызывала.

– До свадьбы заживет, – улыбнулась она ему.

У него неестественно заблестели глаза, он спросил:

– До нашей с тобой свадьбы?

Она – чтобы не обидеть:

– Там увидим.

Он блаженно потянулся, проговорил как бы про себя:

– Я надеюсь...

Потом спохватился, спросил:

– Коней запрягать умеешь?

– Приходилось. И не раз.

– Тогда берись.

Она запрягла коней в повозку, подвела ее к Вавуле, помогла взобраться, уложила между тюками с товаром.

– Ну что, тронулись? – спросила, садясь на облучок.

– Двигай потихоньку, – подбодрил он ее.

До обеда ехали на полдень, потом Вавула приказал свернуть на проселочную дорогу.

– Теперь правь прямо, никуда не сворачивай, и мы будем в Полоцке.

Росава подчинилась.

Въехали в леса. Дорога была песчаной, повозка шла ровно. Но потом начались холмы, овраги, небольшие речки. Повозку мотало из стороны в сторону, трясло на ухабах. Она услышала, как Вавула начал постанывать. Остановила повозку, переползла к нему.

– Что, плохо?

– Горит все внутри, как гвоздь раскаленный вбили, – превозмогая боль, ответил он. – Посмотри, что у меня там?

Она размотала окровавленную повязку, и ее замутило. Рана вскрылась, из нее сочилась кровь и светлая жидкость.

– Надо остановиться на несколько дней, – решительно сказала она. – Иначе ты погибнешь.

Он не возражал. Наскоро перевязав рану, Росава завернула лошадей обратно и вернулась к реке, которую только что переехали. Здесь нашла просторную полянку, распрягла коней, стреножила их и пустила в высокую траву.

После этого распаковала один из тюков, вытащила пару ковров, расстелила между оглоблями, помогла Вавуле перебраться на них. Потом тщательно промыла рану, наложила на нее вымытые растения (когда-то тетя научила ее врачеванию травами), тщательно перевязала чистыми тряпками.

– Лежи спокойно. Только это тебя вылечит. Договорились?

– Слушаюсь, – ответил он, силясь улыбнуться бескровными губами.

Когда стало припекать солнце, на оглобли накинула полотно, закрыла Вавулу прохладной тенью.

– Совсем хорошо стало, – снова улыбнулся он ей. – Присаживайся рядом, мне с тобой сразу легче становится.

По дороге она купила хлеба, солонины, яиц, репы, лука, так что можно было с неделю никуда не отлучаться. На обед сварила суп из солонины и репы, стала кормить Вавулу, но он хлебнул несколько ложек и отказался.

– Поешь немного горяченького, – настаивала она. – Тебе надо сил набираться.

– Не хочется что-то. Пить дай, горит внутри.

К вечеру ему стало хуже. Рана набухла, загноилась. Росава меняла повязки, прикладывала к пылающему лбу мокрые тряпки, они быстро высыхали, как на печке.

– Ничего, ничего, еще немножко переборю себя, и все пройдет, – успокаивал себя Вавула.

Ночью он беспокойно метался во сне, но утром полегчало, он даже подмигнул Росаве:

– Я же говорил, что двужильный!

Но к вечеру ему стало снова плохо. Он весь горел, как в огне. Из раны постоянно тек гной, Росава не успевала менять повязки. Вавула ловил ее руки, шептал горячечно:

– Не уходи от меня, Росава. Я боюсь тебя потерять. Я всегда тебя любил. С детства любил. Никакой другой девушки у меня не было, только тебя видел. Наконец-то мы остались вдвоем. Мы теперь никогда не расстанемся. Обещаешь мне?

– Обещаю, – сквозь слезы отвечала она, видя, как он угасает.

– Как приедем в Полоцк, сразу пойдем в церковь и обвенчаемся. Дом я построю... Нет, не дом, а целый терем возведу на просторном месте, рядом выкопаю пруд, деревьями обсажу, рыбу разведу. Ты веришь мне?

– Верю, верю, Вавула! Только выздоравливай поскорее!

– Мне обязательно надо выздороветь, подняться. Я всю жизнь прожил в бедности, на конюшне спал вместе с лошадями. А теперь у нас с тобой такое богатство! Мы славно заживем, нам люди будут завидовать. Я человеком наконец-то себя почувствую!

– Да, да, Вавула! Все будет так, как ты говоришь. Крепись, набирайся сил. Нам бы только из этого проклятого леса выехать, а там все наладится.

Ночью он стал бредить, Росава не сомкнула глаз, ухаживая за ним. Когда рассвело, взглянула на его лицо, и ее охватило чувство отчаяния. У Вавулы заострился нос, от него к уголкам рта с двух сторон протянулись белые полосы. Это были предвестники смерти. Она молча заплакала.

Вавула вдруг взглянул на нее мутным, лихорадочным взглядом, в нем на мгновенье проявился интерес, говоривший о проблеске сознания.

– Ничего, – сказал он хриплым голосом. – Я еще поборюсь с курносой. Главное, ты не раскисай. Возьми мою ладонь, прижми к своей груди. Это мне придаст новые силы. Не уходи никуда, а я посплю немного.

В полдень он скончался.

Она долго сидела возле его изголовья. Вавула, Вавула, нелюдимый и отчаянный парень... Жили в соседях, росли вместе. Сообща развлекались детскими играми, поверяли друг другу нехитрые тайны. Приставал он порой к ней со своими ухаживаниями, но никогда она всерьез их не воспринимала, относилась шутливо. А он, оказывается, прикипел к ней всем сердцем. И вот пришлось ей закрыть навсегда его глаза...

Вздохнув, она поднялась, долго смотрела на медленное течение реки, словно спрашивая у нее совета, как поступать дальше. Наконец направилась к повозке, вынула лопату и стала копать могилу. Место выбрала на высоком обрывистом берегу, чтобы не размыло весенним половодьем. По лесу ходили дикие звери и могли добраться до покойного, поэтому могилу выкопала глубокую. Затем, завернув в ковер, бережно опустила в нее тело, забросала землей, на холмике поставила крест, прочитала молитву.