Учебник по выживанию в новой стране - Лара Габриель

— До музыки ли сейчас? Нет, странный все-таки этот сеньор Альбионе. Все в заботах, а он поет.

Зачастил он к Марии неслучайно, приглядываясь к ней и к мальчикам. Выбрал последнего, особенно похожего на ангела — Лучано. Дело оставалось за малым, поговорить с Альмериго, объяснить, что мальчику будет лучше с ним.

— Что они ему могут предложить? Ничего. Он же воспитает его в духе семьи Альбионе, сделает наследником всего, что осталось ему, последнему из рода Альбионе, — ну это ли не жизнь? Им и так хватит забот, они могут приходить, когда захотят, навещать мальчика, единственное условие — молчать, не говорить с ним.

Перспектива, конечно, открывалась необычная для Гуэрра — так называлась новая фамилия Марии. Она никогда не была владельцем чего бы то ни было. Сеньора оставила ее владелицей только забот, забот о хозяйстве и ее любимом, вернувшемся-таки с войны сыне. А тут целый замок, палаццо — кто ж устоит? Они на минуту задумались, но потом, представив себя смотрящими через огромные, железные, резные кованные ворота замка, представили, что они никогда не смогут поговорить с ним, потрогать его кучеряшки, обнять. Нет, такого же и невозможно представить ни одной матери, даже ради тех несметных альбионских сокровищ.

— Нет. Нет. Нет — звучало в висках Марии рваными струнами скрипки.

Макияджжо

Нужно внедряться, обживаться согласно здешним законам. Частично менять их собой, частично подстраиваться. Она и подстраивалась и меняла. Ей нравилось наряжаться и приукрашивать себя. В России этого ничего не было, не было этой культуры, зато была другая, тоже многовековая. Италия много веков сумела обойтись без войны на своей территории, много воюя за своими пределами, давно и отчаянно. Теперь, навоевавшись, испытав на себе через Гитлера, Муссолини все прелести военного положения, успокоилась. Хотелось мира и радости. Мария вписалась именно созвучной итальянцам радостью жизни. Золотая земля. Деревня, куда привез ее Альмериго, называлась Компадоро. Она и правда стала для Марии золотой.

Они подумали и родили еще одного, последнего, самого жданного. Назвали Грегори. Компромисс. Нашла Мария, в честь американского актера Грегори Пега, но звучало и по-русски.

Мальчики росли. Все попытки Марии говорить с ними по-русски старательно обходили, отвечая молчанием. Она объяснялась на местном с сильным акцентом — не мешало ей совсем. Ее, главное, понимали все, кто хотел понять.

Годы шли в трудах и заботах. Нужно все успеть не хуже соседок. Под их зорким оком невозможно было что-либо утаить. Мария старалась. Тщательно выбирала одежду для себя, для мальчиков на местном воскресном базаре. Качество и количество ее, не привыкшую к такому изобилию, удивляло. Италия сохранила во время войны свое мастерство. Как только закончилась война, итальянцы сразу кинулись восстанавливать прежний уровень проживания. Кто чем, кто что знал, сохранил. Сказалась привычка из хорошего делать лучшее. Рынки полны еды, рыбы и одежды. Все выращено, сделано с любовью.

Она выбирала одежду для мальчиков, гордо торгуясь за каждый цент. Потом приходила домой, раскладывала отдельно еду и одежду. Еду готовила сразу, одежду оставляла до лучших времен, пряча в комод. Когда приходило время, доставала, наряжала мальчиков, тщательно причесывала их разметавшиеся кудри, строила парами, отправляла в школу. Самым ее заветным желанием было выучить их и уже ими доказать свое, русское. То, что передали ей ее предки, то, что было в ее генах. К сожалению, без языка не совсем удавалось. Привить интерес к России она смогла только у Эмилио. Все же остальные не принимали, но это уже и не важно. Главное, что они здоровы, умны, как ей казалось. Она радовалась.

По выходным ездили и приходили к ней русские ее подруги. Надя, самая близкая, по расположению близкая. Украинская Надя тоже из лагеря, там познакомились. Она сумела найти себе нужного ей мужа, это изначально было ее, Надиной, целью. Нашла и переехала с ним в Падую, рядом с Марией. Это их сблизило. Приезжала к Марии по выходным, ела от пуза, Мария классно готовила, по-итальянски изящно в русских количествах. Они приезжали, садились за большой стол вместе со всеми. Ели, запивая разбавленным водой вином из графина, болтали кто о чем. Так проходили годы.

Еще одна подруга, тоже из немецкого лагеря, тоже рядом. Муж Людмилы имел ресторан в самом роскошном месте — Венеции. Людмила любила Марию. Звала к себе в Венецию. Мария иногда срывалась, оставляя мальчиков на соседей, принаряженная ехала с Альмериго к Людмиле. У той новая итальянская жизнь не заладилась. Муж пил, сильно пил. Поколачивал. Все это, правда, за красивыми, закрытыми во время битья дверьми ресторана. Суть от этого не менялась. Людмила терпела. Когда приезжала Мария, они вместе плакали, одна от радости, другая от местного горя подруги. Им было хорошо вдвоем, сближала Родина. Далекая, суровая Родина, которую они оставили в самый ее сложный момент, сбежав с немцами. Надеялись-таки на прощение и примирение — не сейчас, когда-нибудь позже. Обнявшись, плакали. Каждая о своем.

Возвращались, благодарили соседей привезенными из Венеции конфетами «Баччо». Поцелуй — назывались конфеты. Знаменитые. Итальянского шоколада с орехом внутри. Со звездами на упаковке. Дивной синей коробке с целующимися. Необыкновенная вкусность. Для себя покупали редко. Но стоило того. Мария возвращалась умиротворенная, приятно говорить на родном языке, да и подругу ей хотелось поддержать. Уж больно ей сложно там, в мужнином ресторане. Мария поддерживала. На этом расходились до следующих времен.

Меня первый раз в Италию не пустили. Собралась я ехать при железном занавесе, в двадцать лет, очень хотелось. Мария прислала приглашение. Я жила в Ростове, училась в институте. Для получения визы нужно получить разрешение от всех нисходящих инстанций тогдашних, только потом посылать запрос на визу в Москву. А именно, получить одобрение поездки от всей группы, в которой я училась. Потом профсоюз и коммунистическая партия института. Я дошла до компартии местной, где меня спрашивали, как проехать в Занзибар, есть ли там коммунистическая партия.

Как будто, если нет, я могла бы ее основать. Занзибар меня в ту пору совсем не интересовал. Разрешения не дали, послали в профсоюз. Потом замотали меня, перебрасывая решение друг на друга. Так и не выпустили. Пришлось шестнадцать лет ждать.

Вторая попытка. Удача. 1986 год.

С рождения ощущение нецелостности не покидало меня. Что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась. Ощущение недостаточности.

Это заставляло искать. Как мысль о потерянном рае, где все мы цельны. Потеряв это ощущение, в какое-то мгновение поверив в то, что мы отделены, нехватка чего-то важного в нашей жизни толкает в неизведанное. С самого рождения. Долгая дорога в дюнах.

Искать себя.

Путь.

Согласно общественному мнению, по подсказке родивших тебя. Идея преодоления недостаточности жизни, которую они проживали, знали, проверили на практике жизни. Заякорена в кармопространстве рода. Секрет — как стать целостным.

Нужно искать вторую половину. Если отыщешь, будешь целостным, таков постулат.

Женские особи не принимались в расчет в нашей семье, да и в социуме как полноценная единица. Чтобы быть целостным, надо кому-то принадлежать. Обществу как минимум, сообществу по интересам, школьному товариществу. Но самый главный шанс для женской половины человечества стать целостным — выйти замуж, найти свою вторую половину. Если нашел, прикрепился, соответствуешь. Если нет — так и останешься половинкой в глазах окружающих, половинкой, не целостным. Такой был порядок и в нашей семье.

Ощущение счастья связывалось с тем, являешься ли ты кому-то принадлежащей. Есть ли у тебя муж. И от этого, как от печки, строились все суждения. Если замужем — ты человек хороший, если нет — никчемный. Что бы ты ни делала, останешься никчемной. Тогдашняя правда жизни. Так было.

Целостность зависит от многих факторов. Недостаточность уже была. Постулатом, средством манипулирования, тонким механизмом подавления воли. Как приговор.

Библия изначально определила человека греховным. Родился — грешен. Человек априори фактом своего рождения на свет вгонялся в вину. Зачем и кому это по сути нужно, не буду разбираться здесь. Но механизм подавления, успешно используемый в главной книге человечества, мои родители-атеисты использовали мастерски в нашей семье.

Внутреннее ощущение недостаточности висело, как дамоклов меч, над всеми моими предыдущими поколениями. Я, испытав эту доктрину буквально с самого раннего детства на себе, впоследствии посвятила целую жизнь вычищению этой занозы из кармы нашего рода. Доказать обратное. Она, недостаточность, была рычагом моего становления. Я все время доказывала собой, своею жизнью, что я достаточна. Что Я ЕСТЬ то, что есть Я.