Личный ущерб - Скотт Туроу

11

Открытость Робби распространялась на всё, кроме Лоррейн. В самом начале он почти ничего не рассказывал Ивон о жене, будто подчеркивая, что в эту сферу своей жизни вторгаться властям не позволяет. Но, покрутившись рядом с ним шесть недель, Ивон узнала кое-что о Рейни и ее болезни. Что-то рассказал Мортон, что-то — сотрудники. Десятки раз, входя в кабинет Робби, она заставала его разговаривающим с женой по телефону, обычно очень весело, и более сдержанно с теми, кто ее обслуживал: докторами, психотерапевтами, невропатологами, массажистками, медсестрами и сиделками. Последние работали у них двадцать четыре часа в сутки. Прошло еще время, и Фивор иногда стал делать отдельные замечания. Одну-две фразы. Например, что теперь Лоррейн вынуждена есть только протертую пищу.

— Протертый стейк, можешь вообразить? Или протертую оладью? Но у нее еще хотя бы не пропал вкус. — На его худощавом лице появилось тоскливое отчуждение, как у моряка, давно не видевшего берег.

В середине февраля Робби очень удивил Ивон, неожиданно пригласив ее познакомиться с Лоррейн. Они находились в одном квартале от его дома, где встречались с предполагаемой клиенткой, Сарой Перлан, низкорослой дородной женщиной, которая, играя в теннис, споткнулась и разорвала ахиллово сухожилие, а теперь хотела предъявить иск теннисному клубу. Закончив беседовать с Сарой, Робби предложил Ивон зайти к нему. Она попробовала отказаться, но он настаивал. Объяснил, что Рейни давно хотела познакомиться с новой помощницей мужа.

— Наверное, потому, что я много о тебе распространялся. — Его пушистые брови удивленно взметнулись, будто ему самому эта причина представлялась непостижимо загадочной.

Холл и гостиная остались такими, как их задумала Рейни Фивор, помешанная на аккуратности. Строгая простота, кругом все белое. Как однажды заметил Робби, трехлетний малыш с шоколадкой мог бы нанести гостиной ущерб, сравнимый со смерчем.

Но болезнь скорректировала дизайн. Теперь Робби часто называл свой дом музеем болезни, испытательным полигоном и выставкой устройств, простых и сложных, которые тем или иным способом облегчали жизнь жене. Во-первых, в доме был смонтирован лифт, во-вторых, почти вдоль каждой стены шли металлические больничные перила, и, наконец, на каждом видном месте стоял электронный дверной звонок (их было великое множество), чтобы Рейни, если нужно, могла моментально позвать на помощь.

Поднимаясь по лестнице, Робби повернулся к Ивон:

— Зрелище невеселое, но ты, надеюсь, выдержишь.

Ивон поежилась. Общение с больными, мягко говоря, не доставляло ей никакого удовольствия. Бабушку, которую в семье все звали Ма-Ма, парализовало после неудачной операции на межпозвоночном хряще, и ее привезли жить к ним, когда Ивон было пятнадцать лет. Здоровая спортивная девочка и немощная старуха… Ивон даже подташнивало, когда простыня соскальзывала и она мельком видела высохшие бабушкины ноги, похожие на хоккейные клюшки. Ивон сторонилась Ма-Ма. «Чего ты так от нее шарахаешься? — однажды спросила мать. — Она ведь не заразная».

Эта встреча должна быть еще тяжелее. Ма-Ма угасала долго, но естественно. А умирающей Рейни Фивор всего тридцать восемь. И ничего не помогало. В очень редких случаях больным АЛС удавалось прожить двадцать лет, в течение которых болезнь медленно съедала их тело. Самым знаменитым среди них был, пожалуй, Стивен Хокин. Но у Лоррейн болезнь развивалась «нормально», и она уже восемнадцать месяцев не расставалась с инвалидной коляской. Руки ослабли настолько, что она не могла держать карандаш или поднять руку выше головы. Диагноз поставили два с половиной года назад, и вот теперь Рейни уже не могла сама есть. Начались трудности с глотанием. Ей нужна была помощь даже для того, чтобы сесть на унитаз. Перестали работать слюнные железы, и совсем недавно, перед визитом Ивон, их облучили, иначе Рейни захлебнулась бы собственной слюной.

— Хуже этой болезни трудно что-либо вообразить, — вздохнул Робби. — Поверь мне, ведь я адвокат по личным ущербам. Некоторые пострадавшие выглядели кошмарно, но все равно эта сволочная болезнь самая коварная. Твое тело перестает тебя слушаться. Мускулы неожиданно слабеют. Начинаются болезненные судороги, а потом они перестают действовать. Совсем. Пропадают даже самые мельчайшие волевые рефлексы, например моргание, оно обычно уходит последним, и больной становится совершенно неподвижным. Но интеллект продолжает функционировать. Рейни мыслит. Видит окружающее. Но самое ужасное — она чувствует. Ощущает себя и внутри, и снаружи. АЛС лишает человека движения, практически не причиняя боли. И вот представь на мгновение, Рейни лежит, не способная поднять руку, как следует пошевелить ногой, и знает, что завтра обязательно откажет что-нибудь еще, а послезавтра еще. И так до самого конца. — Робби грустно усмехнулся. — Чем только я ни пробовал ее лечить! Травы, гомеопатия, акупунктура. Она соглашалась испытать некоторые экспериментальные лекарства, одно принимала целых девяносто дней, но не помогло. Болезнь продолжала прогрессировать. Мы даже ездили к одной современной знахарке, она якобы сконструировала какой-то чудодейственный прибор, работающий на старых электронных лампах. Знахарка подсоединила к прибору стеклянную палочку, которая зажглась неоновым светом, и долго водила ею над торсом Рейни, издавая какие-то идиотские звуки. Над этой сценой можно было бы посмеяться, если бы не горечь унижения. На что только ни пойдешь от отчаяния!

Они вошли в просторную спальню, когда Рейни была в ванной комнате. Освежители воздуха не могли полностью устранить запахи экскрементов, лекарств, мазей и лосьонов, а также различных механизмов. Здесь было полно хитрых штуковин, назначение которых Робби бегло объяснил. Так называемый подъемник Хойера, с его помощью Лоррейн переносили с большой больничной кровати в инвалидную коляску. Регулируемый столик-поднос с телефоном, работающим в режиме громкоговорящей связи. Приспособления для удержания карандаша, механический переворачиватель страниц при чтении и два дистанционных пульта для управления домашним кинотеатром с огромным экраном. Рядом с постелью находился компьютер с постоянно включенным монитором, там же специальный пульт с буквами, которые Рейни тыкала, когда не могла говорить.

Конечно, все это стоило бешеных денег. С уходом получалось больше двух миллионов долларов. Робби признался, что скоро истратит все накопления. Уже сейчас лежит счет на несколько сотен тысяч от фирмы, которой почему-то не перечислили деньги по медицинской страховке.

— Но мне повезло, — сказал он, — ведь у меня были деньги. Много денег. А большинство семей эта болезнь разорила окончательно, поставила на грань нищеты. А так, возможно, Рейни не доживет до того дня, когда я истрачу последний доллар.

Сиделка, маленькая филиппинка по имени Эльба, вывезла наконец Лоррейн из ванной комнаты. Робби побежал помочь ей пересадить жену из специальной коляски в «обычную». Ивон слышала, как он еще в коридоре начал что-то рассказывать.

Вчера, в воскресенье, Робби ходил на свадьбу. Рейни взяла с него обещание взять туда мать, что он и сделал. Съездил за ней в частную клинику-интернат, а потом отвез обратно. Теперь Рейни спала лишь в промежутках между схватками мускульных судорог и пропустила его возвращение, а также уход на работу. Сейчас Робби описывал ей, как прошел вечер.

— Типичная еврейская свадьба. Фигурки из рубленой печенки. Прекрасная еда, дрянное вино. И все же дядя Харри ухитрился напиться и даже не заметил, как спустил в унитаз свои вставные зубы.

Рейни сказала что-то. Речь была очень мягкая, носовая, но совершенно неразборчивая. В конце каждого слова она издавала странные звуки, похожие на икание. И вообще, говорить с каждым днем становилось все тяжелее. Робби уже добыл специальное устройство — компьютерный синтезатор речи. Помогли программисты фирмы, где прежде работала Рейни. Ивон слышала, как Робби обсуждал это с ними по телефону. Прибор уже купили и хранили где-то в доме, но они решили воздерживаться от каких-либо изменений насколько возможно дольше. Удобство, конечно, хорошая вещь, но эмоционального стресса от сознания, что все идет к концу, избежать не удастся.

— Разодеты все были в пух и прах, — продолжил Робби. — Я имею в виду женщин. Для этого вечера Инесс купила платье за три тысячи долларов — где она взяла деньги, мне совершенно непонятно, — и вот, представляешь, она входит, и тут же следом появляется Сюзан Шульц в точно таком же. Потом возникла тетя Мирна в облегающем белом непонятно чем. Сколько ей лет, ты не помнишь? Кажется, шестьдесят? Пожалуй, да. Теперь слушай дальше. Материя этой белой штуковины прозрачная, через нее видны колготки, тоже, как ты понимаешь, прозрачные, так что тетя дала возможность всем полюбоваться татуировкой на своей попке. Но родственников не выбирают, верно? Я пригласил маму на танец, провез в коляске по кругу несколько раз. По-моему, она получила удовольствие.