Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

– Майка, что здесь происходит? – гаркнул Грених.

– Папа, – она опять опустила глаза. – Не шуми. Я сейчас все объясню.

Ее рассказ Грених слушал, встав как вкопанный посреди кабинета, не сняв верхней одежды и не взглянув на Колю, который подобрал инструмент и сел обратно на стул, вцепившись в гриф. Только иногда с губ Константина Федоровича слетали недоуменные вопросы: «Что ты сделала? предложила пригласить Киселя куда? на «стрел-ку»? Что ты ему велела предложить? де-нег?»

Фролов слушал во второй раз, не смея сесть, но на его лице то и дело порывалась расцвести веселая улыбка, он давил ее, пуча глаза, гоняя стиснутый рот из стороны в сторону, нет-нет отворачиваясь, а то и похрюкивая.

Когда Майка закончила, Константин Федорович, тяжело выдохнув, покачал головой. Подхватив один из трех стульев, поставленных рядком у двери для посетителей, он перенес его к столу следователя и сел в торце, уронив на столешницу локоть.

– Леша, я не вижу ничего смешного, – сказал он сквозь нервно стиснутые зубы. Потом потянулся через стол и взял клочок бумаги, вырванной из тетради в клетку, – тот был испачкан и сделался весь в мелкую дырку от тесной близости с кирпичом и от ударов об пол при броске. На нем действительно было написано признание Киселя.

– Я отправил ребят проверить дом, – в свое оправдание молвил Фролов. – Может, Кисель еще не выбрался.

Грених поднял глаза на детей. Майка стояла по-прежнему с серьезным лицом и глазами, опущенными в пол. Себя она считала героем и победителем, хоть и изображала девичью невинность – потому что, как она любила пояснять, «того требовали обстоятельства». Коля низко опустил голову и продолжал мелко дрожать, вцепившись в свою виолончель.

– А его отцу звонили? – Константин Федорович дернул в его сторону головой.

– Да, тоже должны вот-вот прибыть и мать, и отец.

– Заведующий подотделом медицинской экспертизы и конфликтной комиссии, доктор Бейлинсон, уважаемый человек, – как бы самому себе напомнил Грених и замолк.

Стукнув кулаком по столу, так что взмыли в воздух бумажки, карандаши и ручки, он в крепких выражениях отчитал обоих, пытаясь донести до неокрепших умов, куда может завести игра с человеческими жизнями, о принуждении к даче показаний при допросе путем применения незаконных мер, о малолетних преступниках и о том, что их может ждать в трудовой коммуне. Когда голос его гремел громче обычного, оба вздрагивали и вжимали головы в плечи.

Но подостывши, он иначе взглянул на не по-мальчишески утонченного, кажущегося трусливым неженку Колю. Все-таки юноша не побоялся сознаться в том, что был втянут в круг хулиганов, не струсил позвать такого здоровяка в пустой дом, да еще и вызов ему сделал, как следует от него получил. Невольно Константин Федорович зауважал парня, но Майке надо запретить дальнейшее общение. Причины объяснить себе он толком не мог, и это злило Грениха еще больше.

В коридоре послышались шаги нескольких пар ног. Ввалились два милиционера, таща за собой упирающегося Киселя. Его бушлат был разорван в подмышках, тельняшка грязная, волосы и лицо в пыли и паутине, брюки на одном колене порваны.

– Ты что, так и не вылез? – вскричала удивленная Майка. Но в лице ее не было и тени улыбки, она искренне посочувствовала своему пленнику. – Ну дает! Как же так-то?

– Ты… м-мелкая… сволота… гадюка, – плюясь и вырываясь, выдавил было Кисель, но, увидев перед собой Грениха, почему-то тут же перестал вырываться и сник в руках милиционеров. Его лицо вытянулось, стало каким-то недоуменно-испуганным и побелело, словно ему уже объявили смертный приговор.

– Я тебе честно дала уйти! – подняла обе ладони Майка.

– Замолчи, – цыкнул на нее Грених.

– Это… это что? – дрожащими губами проронил Кисель. – Твой отец?

– Ага, – подмигнула Майка.

– Это… что… вы гипноз будете применять?

Все ясно – мальчишки, что Коля, что Кисель, знали Грениха по газетам. В прошлом году гипнотический метод не сходил с передних полос.

– Будут-будут, – поддакнула Майка. – Очень болезненная процедура, после нее люди три дня пускают слюну, как после электрического тока. Но сначала клистир поставят. Так что готовься.

Грених переглянулся с Фроловым. Оба промолчали, не стали разубеждать насмерть перепугавшегося Киселя, Константин Федорович лишь грозно вытянул палец в сторону дочери, молчаливым жестом веля придержать язык за зубами.

Киселя допросили, упираться он при Гренихе не стал. Искоса и боязливо поглядывая на гипнотизера, он охотно ответил на все вопросы Фролова, тот составил протокол, который нужно будет успеть вместе с прикрепленным к нему вещдоком в виде признания предоставить судье. Потом задержанного вывели. До завтра он побудет под стражей в дежурной комнате, утром переместят в арестантский дом.

Вскоре вновь послышались шаги в конце коридора – теперь это была пара женских каблучков, жестко отстукивающих по доскам пола, и мягкая, шаркающая поступь мужчины в теле. В кабинет старшего следователя влетела женщина в костюме англезе из тонкой серой шерсти и в распахнутом манто с высоким бобриковым воротником, короткие светлые, как у Коли, кудряшки торчали по сторонам оттого, что пришлось собираться наспех. Она относилась к тому типу красавиц, которые не старели и оставались очаровательными даже поднятые с постели среди ночи и в строгом английского вида костюме, какие приняты сейчас среди советских женщин. Ей было сорок или больше, но изящная утонченность и моложавость делали ее на вид чуть больше тридцати, в жестах и постановке головы скользило старое воспитание, лицо не нуждалось в краске – большие серые глаза, гордый разлет бровей, аккуратный ротик, естественный румянец, впечатление портили лишь очень отчетливые складки в межбровье, выдающие напряженное недовольство. Грених едва успел подумать, как Коля похож на мать, она быстрыми шажками пересекла кабинет и рукой, обтянутой лайковой перчаткой, залепила сыну звонкую оплеуху.

– Ох-хо, – выдохнула машинально отшатнувшаяся от нее Майка, втянула голову в плечи, всем своим видом показывая искренне сочувствие.

– Это была последняя капля моего терпения! – вскрикнула мать Коли. – Опять после музыкальной школы где-то шлялся?

Отец мальчика – грузный, неповоротливый пятидесятилетний мужчина, похожий на грушу с отвислым животом и нежными, как у женщины руками, лишь тяжело вздохнул, поцокав языком, сонно качнул головой. Лицо у него было ленивое, равнодушное, некрасивое, с толстыми губами и маленькими глазками, жидкие волосы неопределенного цвета, зачесанные набок, прикрывали большие залысины. Роли Пушкина, Дубровского и Онегина Коля получал благодаря генетике своей матери, подарившей ему кудри, медовый их цвет и черты лица, как у Аполлона. Только глаза были не ее.

– Нам можно его забрать? – вскинулась она.

Фролов был несколько обескуражен резким жестом женщины, не