Дороже всех сокровищ - Сьюзен Виггз

— Однажды я убежала, — женщина повернулась к Эвану так, чтобы он мог увидеть ужасный шрам на щеке. — Это было моим наказанием. Когда я убежала во второй раз, я поклялась, что-либо спасусь, либо умру. Вот какова цена защиты невинности наших детей. Вот что бывает, когда мы прячем от них свою ненависть. Так разве мы не правы, отравляя их юные сердца?

— Как я могу ответить на это? — сквозь пелену ужаса и страха ответил Эван.

— А мы и не ждем от тебя ответа.

Вперед вышли трое мужчин, их черные ножи, сделанные из оникса, блеснули в лучах яркого солнца.

— Подождите! — отчаянно закричал Эван. — Дайте мне сказать! Я не испанец, вы слышите меня? Я не испанец!

Мужчины лишь покачали головами. Касильда подняла руку:

— Пусть развлечет нас своими сказками.

— Это вовсе не сказки! Я не лгу. Я выгляжу и разговариваю как испанец, но принадлежу к другому… племени. Мы называемся англичанами, — он понимал, что у него нет времени вдаваться в подробности относительно различий между англичанами и уэльсцами. — Моя страна — враг Испании. Испанский король по имени Филипп хотел править моей землей, как правит вашей. Он женился на нашей королеве Марии, привез к нам своих священников, и те пытали и жгли мой народ, но теперь у нас новая королева, ее зовут Елизавета. Она ненавидит Испанию так же, как и вы. А я служу ей.

— Служишь ей? — Рико усмехнулся. — Ты носишь их круглый панцирь. У тебя их нож. Зачем это вашей женщине-королю?

— Нас здесь немного. Мы работаем тайно, потому что не можем победить испанцев, сражаясь с ними открыто. Наша цель — неожиданно войти в Номбре-де-Диос, захватить сокровища, расправиться с солдатами, чтобы те уже никому не могли принести горя.

— Номбре-де-Диос? — переспросила Касильда. — Белый город?

Эван кивнул:

— Да, если вы так его называете.

В рядах мужчин разгорелся спор. Эван не понимал, о чем говорят туземцы, но подозрительность в их глазах подсказала, что у него нет надежды на свободу.

Двое мужчин развязали его и повернули лицом к столбу. Широко разведя его руки, они снова привязали Эвана к поперечной перекладине. Чувствуя себя абсолютно беззащитным и беспомощным, как распятый еретик, он оглянулся назад.

Вперед вышел крупный мужчина с кнутом из сыромятной кожи. Он остановился, чтобы тихо что-то сказать остальным.

Вид кнута отбросил Эвана в прошлое. На мгновение он снова стал восьмилетним мальчиком. Однажды Оуэна Перрота застигли в амбаре, когда тот мучил одного из щенков собаки-ищейки. Потом с наглой усмешкой на юном лице Оуэн смотрел, как с мальчика для битья из Кэроу сорвали рубашку и выпороли кнутом. Еще и сейчас Эван видел в ночных кошмарах огромный табурет U-образной формы. Ударом в спину его свалили на этот самый табурет, потными ладошками он ухватился за его зазубренные края. Глаза могли видеть только пол, к которому было обращено лицо. Тот пол он и сейчас помнил в мельчайших подробностях — каменные плиты с разбросанным по ним камышом, мелкие жучки, деловито снующие среди мусора.

Учитель Оуэна воспользовался тогда хлыстом из тонкой, мягкой кожи, каким погоняли упряжки лошадей. При умелом обращении он впивался в спину подобно тому, как горячее лезвие входит в масло.

Сначала Эван пытался изображать из себя мужчину и сдерживал рыдания, притворяясь, будто сделан из камня. Но вскоре понял, что Оуэн не остановит наказание до тех пор, пока не услышит от Эвана мольбы о пощаде.

И он стал кричать, а его спина и ягодицы горели огнем, по ним струилась кровь. Оуэн не спешил. Он всегда был довольно дружелюбно настроен к Эвану, но видеть, как вместо тебя порют другого, доставляло ему извращенное удовольствие.

Звук разрываемой ткани вернул Эвана к действительности. Сейчас он уже не был мальчиком для битья в замке Кэроу, но был осужденным в непроходимой чаще джунглей, которого окружали люди, решившие убить его.

Разорванная рубаха упала, и спина обнажилась. Эван крепко зажмурил глаза. Ему была отвратительна даже мысль о том, что все увидят на его теле следы былого унижения. Даже сейчас, в последние минуты жизни, у него сохранилось человеческое достоинство.

Прошло несколько тяжелых секунд, прежде чем он заметил, что кимаруны затихли. Эван оглянулся и увидел, что их взгляды устремлены на его спину.

Шрамы. Десятки шрамов, оставшихся от бесчисленных избиений, когда кнут слой за слоем снимал со спины глянцевую кожу. Бугры и борозды всех оттенков — от насыщенных багровых тонов до бледно-белых — представляли страшное свидетельство его жестокой юности.

Туземцы зашептались, указывая на спину Эвана и споря друг с другом. С ножом в руках вперед вышла Касильда. Она остановилась перед ним и посмотрела ему в глаза. Очевидно, у кимарунов не было законов, ставящих женщин на второе место после мужчин.

— Кто это сделал с тобой? — спросила она.

Эван, прижавшись лбом к столбу, произнес святую ложь:

— Испанцы.

Это была ложь во спасение.

Одним взмахом черного ножа Касильда перерезала веревки на его запястьях, взяла за руку и повела прочь от столба. Ее прикосновение было твердым и осторожным одновременно.

— Что теперь? — пробормотал он.

Она бросила ему выдолбленную тыкву:

— Попей. А потом поговорим. Мы хотим услышать подробнее о вашем плане убийства дьяволов в белом городе.

Родриго отложил перо и потер переносицу. Его лампа еле горела, потому, что он всю ночь напролет работал и масла в ней почти не осталось. От ее скудного пламени он зажег свечу и хмуро посмотрел на лежавшую перед ним бухгалтерскую книгу, словно та была его заклятым врагом. Счета за грузы и отчеты. Факты и цифры… Все, до последнего песо, должно быть записано.

Он ненавидел эту работу. Ненавидел свою тесную контору в Номбре-де-Диос. Раньше это делал Филипп, и тогда ему казалось, что все это очень просто — тот всегда считал быстро и точно, а потом, удовлетворенно щелкнув пальцами, закрывал книгу.

— Где ты сейчас, Филипп? — уставившись в темный угол конторы, пробормотал Родриго. — Ты так нужен нам, черт возьми, — Родриго из графина налил себе в серебряный кубок вина и сделал большой глоток. Ему действительно недоставало его доброго друга все эти два года, особенно сейчас.

Когда он увидел Энни, хрупкая фигурка которой была одета в грубую мальчишескую одежду, а прекрасные волосы кое-как обрезаны, Родриго решил, что сейчас разверзнется небо и его на месте поразит молния негодования Филиппа. Но дух Филиппа не проснулся от вечного сна, и Родриго вместе с Энни в качестве его секретаря сел на корабль, отплывавший в Номбре-де-Диос. После смерти Филиппа главный счетовод казначейства назначил Родриго на его место. Ему не нравилась бумажная работа, но за нее от казначейства шли кругленькие суммы, которые позволяли, удовлетворять аппетит к хорошей еде, вину и пылким женщинам.