Черный пиар - Фридрих Незнанский

— Так вот. Убить вашу дочь мог каждый из них. Еще неизвестно, Зайцев это был или нет. И даже, скорее всего, нет. Каждый из них, понимаете! А что же я смогу сделать против всей этой верхушки, когда вы отказываетесь со мной разговаривать, отказываетесь мне помогать? Вчера я попытался поговорить с вашим мужем, потому что, как я понял, он знает что-то определенное. Но он не захотел со мной разговаривать. И вот, его нет в живых. И он даже не успел никому поведать то, что он знает. Его специально убрали, понимаете? Это я вам говорю откровенно. Что еще больше доказывает то, что ваш муж что-то знал про них! Его убили, потому что он мог разорить это осиное гнездо, о котором я вам говорил. А теперь, когда все так связано, я могу найти убийцу и вашей дочери, и вашего мужа. Теперь все зависит только от вас. Решайте, в силах ли вы мне помочь, или нет. Решение за вами. Вы можете выгнать меня прямо сейчас, это ваше право. Но тогда, возможно, мы никогда не найдем настоящего преступника. Пожалуйста, помогите мне… и себе. Постарайтесь что-нибудь вспомнить, может быть, ваш муж вам что-нибудь говорил.

Гордеев закончил свою тираду и перевел дух, наблюдая за реакцией Маковской.

Та в нерешительности молчала, только плечи ее и губы дрожали от безмолвного плача. Гордеев предпринял еще одну попытку:

— Помните, вчера вы сказали, что за безвинно убиенных нужно мстить? Я с вами полностью согласен. Но кто должен мстить? Вы сами? Нет… Закон! Справедливость! Я — адвокат. Я представляю закон. И я возьму на себя эту миссию. Вспомните, ваш муж, он ведь тоже олицетворял закон…

— Да, — вдруг с надрывом произнесла она. — Но хотел мстить сам, не через закон, а через себя!

— Хорошо. Ему это можно было. Уже сама его личность, его праведный гнев олицетворяли закон. А как он хотел мстить и, самое главное, кому?

— Кому? Зайцеву! — Она долго и значительно смотрела на Гордеева. Адвокат видел, что она постепенно приходит в себя.

— Конечно, — сказал тот. — Я вам еще раз повторяю, если я буду точно знать, что это сделал Зайцев, я засажу его за решетку, несмотря на то что я его адвокат! Так расскажите мне об этом подробнее.

— Мой муж хотел убить Зайцева, как только узнал об этом! — веско и совершенно спокойно произнесла уже совершенно взявшая себя в руки Маковская. — Он приготовил пистолет. Он был взбешен. Нет, «взбешен» — это не то слово. Слишком слабое… Я не знаю — это были гнев, ненависть… Вместе с горем и скорбью. А все вместе — самая настоящая чума. Я думала, что он не остановится, а будет убивать всех, всех, без разбора. Но потом вдруг все это куда-то исчезло… Он успокоился. Нет, это он внешне успокоился, а внутренне он озлобился еще сильнее.

— Скажите… А он что-то знал? Ну, об убийстве?

Она смотрела на Гордеева глазами, наполненными слезами.

— Он ничего мне не говорил… Только все ходил куда-то. Говорил, что встречается с одним человеком, который нам очень важен.

— Чем важен?

— Ну… Кажется, он может что-то сообщить…

У Гордеева засосало под ложечкой.

— Что это был за человек, вы не знаете?

— Нет, я была убита собственным горем и не обращала внимание на то, что происходит вокруг… — покачала головой Маковская.

— Ну вспомните что-нибудь. Может быть, какое-то неосторожно выроненное слово…

— Слово? Было только одно слово — «смерть»! И в глазах его была смерть. И во всех его действиях. Вот посмотрите… — Она встала, подошла к столу, выдвинула ящик и достала оттуда какой-то дырявый лист бумаги.

Гордеев взял его. Это был не лист. Это был то ли небольшой плакат, то ли фотография какого-то человека. Что это за человек, сказать было очень трудно, потому что вместо лица у него были сплошные дыры от пуль. Остались кое-как различимыми лишь седые клочки волос, несколько морщин на дырявой щеке и такое же продырявленное ухо.

— Что это? — спросил Гордеев.

— Разве вы не видите? Это мишень.

— А дыры — от пуль! Этого человека ваш муж почему-то ненавидел?

— «Ненависть» — это слишком слабое слово в сравнении с тем, что он чувствовал и что чувствую я!

— А теперь подумайте, кого ваш муж ненавидел больше всего на свете? Кто это на мишени?

— Убийца нашей дочери! — уверенно сказала Маковская.

— Значит, это он и есть?… Но кто именно?

— Я не знаю, — пожала плечами она.

— Да, вы правы. Не дело так скоропалительно рассуждать! Но и это уже кое-что! Разрешите мне взять это с собой? — попросил Гордеев.

— Возьмите, — после некоторого колебания согласилась женщина. — Я вам почему-то верю, хоть вы и защищаете Зайцева… У вас глаза хорошие.

— Спасибо вам огромное. Если вам еще что-нибудь придет в голову, вот мой номер сотового телефона. Звоните в любое время. — Гордеев написал ей номер мобильника.

Мысли его кружились в нескончаемом вихре, когда он шел по улице.

«Это замечательная удача, — размышлял Гордеев. — Ведь кого, как не убийцу собственной дочери, Маковский мог сделать мишенью! Но, с другой стороны, хоть, конечно, и логично, но вдруг это не так? Вдова же сказала, что он ненавидел всех. Вполне возможно, что это своеобразная разрядка. Он мог взять первую попавшуюся под руку фотографию. Хотя при чем здесь разрядка? У человека убивают дочь, а он идет разряжаться — стрелять по какому-то неизвестному мужику. И правильнее и логичнее было бы пойти прямиком к убийце и вышибить ему мозги, раз и навсегда разрядиться! Это, возможно, говорит о том, что до убийцы было не так-то просто добраться… Да что я мелю-то, в конце концов! А до кого из них легко добраться! Конечно, трудно! В любом случае эта улика — большая удача. Да, „улика“ — громко сказано. Маленькая тоненькая ниточка! Но, возможно, она сослужит хорошую службу!»

Разрешение на посещение заключенного Гордеев получил у вечно недовольного Спирина.

В комнате для свиданий местной тюрьмы было душно и неуютно. Зайцев, высокий худощавый человек с умными, но очень усталыми глазами, сидел на стуле, постукивая пальцами по поверхности стола. На его изможденном лице остро обозначились скулы и подбородок, нос заострился. Седая щетина покрывала его лицо, будто иней, руки нервно дрожали. По всему облику Евгения Павловича было видно, как много он пережил за последнее время. Тем не менее держался он довольно вальяжно.

— Принесли бы вы мне, что ли, Юрий Петрович, сигар покурить… — мечтательно произнес Зайцев. — По сигарам я соскучился что-то. В передачи их класть не разрешают… Вы курите сигары?

— Нет, — ответил Гордеев, про себя подумав: «Ну и ну! Человека в убистве обвиняют, а он о сигарах думает. Ну ничего. Скоро с него вся эта спесь сойдет. Будет как миленький „Приму“ курить!»

— А я вот курю. — Мечтательно закатил глаза Зайцев. — Люблю кубинские, «Монтекристо» или «Партагас»… Хотя врачи говорят, что вредно. Ну а что сейчас не вредно-то? Жить, как говорится, тоже вредно. Вот я… Жил-жил, и дожил…

— Евгений Павлович, вы знаете, что Маковского убили? — решил перейти к делу Гордеев.

— Знаю, — кивнул Зайцев. — Уже сообщили. Убирают всех, кто хоть что-нибудь знает. Понимаете? У них это все ловко получается!

— Но вы понимаете, что это был наш последний шанс?!

— Ну вы уж прямо скажете! — отмахнулся Зайцев. — Безвыходных ситуаций, Юрий Петрович, не бывает! Обязательно где-нибудь дверка потайная найдется.

— Вы всегда так оптимистичны и жизнерадостны? Или только в экстремальных ситуациях? — поинтересовался Гордеев.

— Я говорю прописные истины! Уж кому как не вам знать. Вы же адвокат, знаете всякие такие уловки.

— Вас послушать, так все дела должны быть выиграны, — усмехнулся Гордеев.

— Чьи? — улыбнулся Зайцев.

— А вот это вопрос! Действительно, чьи?

— А это зависит уже от мастерства юриста! — поднял указательный палец Зайцев. — От того, кто больше этих потайных дверок найдет — адвокат или прокурор.

— Да… И все же Маковский мог стать нашим спасением… — сокрушенно покачал головой Гордеев.

— Не знаю, кем там он был, а вот бабу его жалко! — сказал Зайцев. — Это ж свихнуться можно! Сначала ребенок, потом муж! Не дай бог кому! Даже врагу такого не пожелаешь! Выйду — обязательно о ней позабочусь.

— А вы знаете, я ведь у нее был вчера. — Гордеев решил рассказать Зайцеву о своем визите.

— У кого?

— У вдовы.

— Да? Ну и как она, расскажите, — заинтересовался Зайцев. — Совсем, наверно, никакая.

— Конечно, горем придавлена. Но не такая уж плохая, чтобы не сообщить мне нужную информацию.

— Вы что, к ней за информацией приходили? Нашли время! Ей и так тяжело, а вы со своими вопросами!

— А вам не тяжело здесь сидеть?

— Я — мужчина, я — солдат! — с пафосом произнес Зайцев. — И у меня дочь не умирала! Я могу и потерпеть! Как говорится, везде люди…

— Ну, знаете, Евгений Павлович! Вы привередливый клиент. Я же для вас стараюсь. — Гордеев задумался. — Хотя нет, не только для вас. Я и для нее, и для девочки тоже, для Сони. И для себя, в конце концов.