На краю обрыва… - Анна Анакина

Павел, прислушиваясь, стоял у дверей бани, не решаясь открыть их. Отец понял, что случилось, но ругать или упрекать дочь не собирался. Лишь одно желание – успокоить, обнять, прижать к себе, приласкать, убрать ту боль, что растекалась сейчас по телу дочери. Он даже не думал в этот момент – кто? Он лишь хотел дать дочери любви и защиты.

А Наташа, сидя на лавке в бане плакала, уже не сдерживая себя, громко всхлипывая, размазывала слёзы по лицу.

«Ну, почему так больно?» – одна лишь мысль проносилась в голове.

Эта боль совсем не ассоциировалась с теми чувствами, что испытывала девушка до случившегося. Тогда казалось, произойдёт что-то очень прекрасное, о чём изредка, краснея и стесняясь, шептались с подружками. Думала, это случится ещё нескоро, но оказалось, оно совсем рядом. Счастьем наполнилось всё тело, но оно так резко оборвалось, как только плоть взрослого мужчины с силой проникла в неё, изменяя в мгновение окружающее, возвращая способность понимать, что происходит, где она и кто рядом…

– Больно, больно, больно… – тихо, как израненная собака скулила Наташа, сползая с лавки на пол, сворачиваясь в комочек. Ей казалось, что его плоть всё ещё в ней. Очень хотелось избавиться от неё. Убрать это чувство, удалить эту боль. Но как?

Павел долго сидел на колоде возле бани и ждал, пока Наташа не вышла. Она осторожно приоткрыла дверь и, увидев отца, опустила глаза. Он бросился к ней, обнял, и стал говорить что-то доброе, ласковое. Девушка не понимала слов, будто они проносились где-то далеко. Она лишь крепко прижалась к родному и близкому человеку, чувствуя как боль, наконец-то, покидает её.

Бурёнка, напомнив о себе, заставила вздрогнуть отца и дочь.

– Пойду, подою, – тихо сказала Наташа, смахивая остатки слёз. И оторвавшись от отца, побежала в стайку, схватив ведро, висевшее на заборе. Павел тоже утёр кулаком лицо и пошёл следом за дочерью. Забрал ведро и сказал:

– Иди, поспи, я сам.

Наташа, стараясь не смотреть ему в глаза, кивнула и убежала к себе в комнату. Упала на кровать, уткнувшись лицом в подушки. Но не сном встретила её постель, а воспоминаниями о костре, песне, глазах, голосе…

Нечасто приходилось Павлу доить коров, да ещё именно эту, трёхлетку. Та, которую заменили Бурёнкой, потому как постарела и молока почти не давала, лучше подпускала Павла к себе. А эта упрямица, непривыкшая к рукам мужчины, совсем не была расположена к нему.

Но он, не обращая внимания на недовольное мычание, на переступание ногами и хлестанье его хвостом, продолжал упорно доить недовольную кормилицу.

Павел, крепко зажав ведро ногами, сидел, с трудом умещаясь на маленькой табуретке, и прижавшись головой к боку Бурёнки, старался успокоить её монотонным монологом:

– Ну, потерпи. Ужо немножко осталоси. Ну, некому тебя седня подоить. Приболела твоя хозяйка, и Натаха… Не можеть она седня. Ну, ужо потерпи, милая моя, потерпи…

Бурёнка, посматривая на мужчину, продолжала недовольно мычать, и хлесть его хвостом. Пару раз наступила Павлу на ногу. Но тот, слово и не замечал. Думал о другом, продолжая уговаривать:

– Ужо скоро, не волнуйси, немножко осталоси…

Глава 3

Галина проснулась, испытывая в груди сильную боль и жажду. Прокашлялась и, постанывая, повернулась. Облизывая пересохшие губы, протянула руку к табурету, стоявшему рядом с кроватью, в надежде, что там окажется кружка воды. Но заметив чей-то силуэт через приоткрытую дверь спальни, замерла. Часть горницы хорошо просматривалась. Тяжело дыша и прищуриваясь от ломоты в глазах, видимо, из-за высокой температуры, попыталась рассмотреть того, кто стоял там, повернувшись к ней спиной. Воздух перед глазами колыхался, размывая предметы, превращая всё в пустынный мираж.

У окна, облокотившись правой рукой о стену, стоял мужчина. Он внимательно что-то разглядывал во дворе, постоянно, то приближая лицо к стеклу, то отдаляясь. Второй рукой мужчина придерживал занавеску, чтобы та не мешала ему. Он медленно обернулся и посмотрел на Галину.

– А! – испуганно вскрикнула та, прикрыв рот рукой. На неё смотрел Сашка: молодой, красивый, словно и не ходивший ещё в армию. Парень полностью повернулся, поправил рубаху, потом резко провёл руками по ремню и сделал пару шагов, оказавшись прямо в проёме двери. Ухмыляясь, погрозил пальцем. Сашкины губы чуть шевельнулись, не издав ни звука, но Галина отчётливо услышала:

«Должок. Должок за тобой. Пора платить…»

Слова несколько раз прозвучали в голове. Галина, испуганно глядя на Сашку, всё грозившего ей пальцем, тихо завыла, натягивая на себя одеяло, стараясь спрятаться.

Сашка наклонился, чтобы не стукнуться головой о дверной косяк и, заглянув в комнату, спросил:

– Ты звала меня?

Галина ненадолго потеряла способность дышать. Потом, захрипев со свистом, сделала глоток живительного воздуха. В проёме дверей стоял Павел. Наваждение исчезло. Галина смотрела на мужа глазами, полными ужаса.

– Ты чёго? Чё ли приснилось чё? – Павел подошёл к кровати, присел и нежно погладил Галину по голове. – Пить хошь? – он поднёс ей отвар.

– Да, – кивнула Галина, продолжая испуганно смотреть на Павла. Она немного приподнялась и с жадностью припала потрескавшимися губами к кружке. Утолив жажду, откинулась на подушку, и, глубоко вздохнув, вновь закашлялась. Павел чуть повернул её набок и придержал, пока приступ не закончился. Потом поправил подушку и помог удобно лечь.

– А ты… почему дома?.. Сейчас же день? – неуверенно спросила Галина.

– День, день, – закивал Павел. – Фельшерка приехала. Я в правление забегал, просил к нам зайти, вот дождуси её и пойду. Можа, покушаешь? Натаха с утра лапши наварила.

– Нет, не хочу.

– Ну, хоть немного? С потрошками, – улыбнувшись, он наклонился низко к лицу Галины и с мольбой посмотрел в глаза. Потом поцеловал в лоб.

– Хорошо… – сдалась она, чуть улыбнувшись, – Только немного… и пожиже.

– Ага, – Павел быстро подскочил, пока жена не передумала, выбежал из спальни и, достав чугунок из печи, почерпнул половником супа. Налил в миску и, прихватив ложку, вернулся.

Галина и пару раз вздохнуть не успела, а Павел уже сидел рядом с миской в руках и взглядом, дающим понять, что теперь отказаться от еды у неё не получится.

С трудом проглотив три ложки супа, Галина, чуть приподняла руку и остановила мужа:

– Всё… не могу больше… устала, – сказала она, делая паузу после каждого слова. – Потом поем… Ты оставь тут, – она кивнула на табурет.

Павел поставил на него миску и вновь поцеловал жену в лоб.

– Горяча ты сильно. А можа, ешшо попьёшь? – Галина отрицательно мотнула головой. – Ну ладно, полежи, можа и уснёшь.

Она, соглашаясь, прикрыла глаза и чуть повернула голову в сторону.

Павел вышел в горницу и осторожно притворил за собой дверь, чтобы не скрипнула.

Галина открыла глаза. Сон не шёл. Тело изнутри горело. Сашка, как живой, всё стоял перед ней, грозя пальцем.

Жгучие слёзы беззвучно потекли из глаз. Воспоминания затуманили взор, заставив вернуться в прошлое…

Июль 1967 год:

Коровы требовательно мычали, не желая ждать очереди. Доярки, работая вручную, ловко управлялись, быстро забирая накопленное за день молоко.

Любка, бегающая домой, чтобы накормить грудного сына, влетела на ферму с криками:

– Ой, бабы! Чёго я сейчас видала! Сашка-то Еремеев, вернулси! – схватив себя за голову, кричала она, подбегая к заждавшимся уже её коровам.

Ольга, услышав имя сына, встрепенулась и, оторвавшись от работы, встала и посмотрела в сторону горластой Любки.

– Ага, тёть Оль, – увидев взволнованную женщину, прокричала та, – возвернулси твой Сашка! Беги скорее! А твоих я и сама подою.

– Беги, беги, – замахали на неё руками и другие доярки. – Мы тута сами управимси.

Ольга от волнения закрутилась на одном месте, не зная, за что ухватиться. Сняв фартук, утёрла им лицо и, не найдя куда кинуть, стала оглядываться. Одна из доярок, самая старшая – тётка Пелагея – пришла ей на помощь. Старушка взяла фартук и, погладив по спине Ольгу, улыбнулась и, стараясь подбодрить, сказала:

– Иди, иди Оленька. Сын ведь, – и слегка подтолкнула в спину. Ольга направилась к выходу, постоянно оглядываясь на женщин, провожающих её удивлёнными и сочувствующими взглядами. Давно пропал Сашка и уж все считали, что нет его в живых.

Постепенно ускоряя шаг, Ольга выбежала с фермы и полетела по дороге в деревню, утирая на ходу слёзы платком, сорванным с головы. Десять долгих лет ни одной весточки. И не думала уже, что свидятся. Она бежала, не чувствуя земли под ногами. Бежала, радуясь и боясь того, что может увидеть. Глаза сына все десять лет стояли перед матерью. Страшный, пустой взгляд. Так не хотелось, чтобы он оставался прежним. Так хотелось верить, что сын вернулся тем, каким был раньше. Будто и не было этих лет, не было ничего, что так ранило сердце матери.