Гамбургский оракул - Анатол Имерманис

Мун положил на стол ключ от баховской комнаты (по-прежнему оставалось непонятным, почему ее так называли). Ловиза что-то спросила, но Мун не расслышал. Он направился в комнату, где на столике еще лежал не прочтенный до конца договор, и принялся вспоминать свою беседу с Мэнкупом на аэровокзале.

Что-то мешало. Телевизор! Мун механическим движением выключил его и снова, погрузившись в воспоминания, вернулся на шесть часов назад.

Маленький кафетерий - еще по ту сторону таможенного барьера. Уютно шипит кофеварка, блондинка с голубыми фарфоровыми глазами раскладывает по блюдечкам белые кубики сахара. Реплика за репликой - и вот полуироническая фраза Муна:

- Остается только добавить, что Прометея звали Магнус Мэнкуп, а небожителя - Штраус.

Весь дальнейший разговор представлялся теперь Муну как монолог Мэнкупа, его собственные изредка ввернутые вопросы были несущественными. Он тогда еще слишком мало знал. Не знал, что через шесть часов поймет: монолог Мэнкупа был прощальным.

- Вы сказали - Прометей? - Мэнкуп усмехнулся.

Мун смутно сознавал, что непосредственному отклику на его фразу предшествовали другие реплики. Высказывания Мэнкупа не сохранились в памяти как одно целое, скорее как фрагменты древнего барельефа, извлеченные археологами в той последовательности, в какой их разбросало стихийное бедствие. - Вы невольно напомнили мне одну мою статью трехлетней давности. Я писал о том, что выдержать нашу удушливую, все сгущающуюся атмосферу способны лишь четыре категории людей: те, для которых привычка дышать водородом стала второй натурой; слепцы, не замечающие ничего, кроме собственного пупа; прирожденные ханжи и, наконец, рядовые Прометеи. Рядовые, но незаурядные. Ибо вместо гордой славы бросившего вызов богам классического Прометея их ожидает участь безымянных христианских мучеников...

К счастью для меня, мой отец принадлежал к категории ханжей. Сам он оставался в Германии, чтобы блюсти свои торговые интересы, но меня вовремя отправил в Англию под патриотическим предлогом, что все англичане жулики и за ними надо глядеть в оба. В действительности жуликом, причем довольно прозорливым, являлся он сам. Слияние с английской фирмой по рыбному экспорту произошло сразу же после прихода Гитлера к власти. А за два месяца до начала войны отец послал свою флотилию на промысел в район Шетландских островов и держал ее там, пока немецкие суда не были конфискованы английскими властями. Практически это означало, что судами распоряжался английский компаньон. Прибыль исправно шла на имя отца в швейцарский банк. И когда он вскоре после войны умер, я оказался довольно состоятельным человеком...

Вначале основанный мной еженедельник назывался "Гамбургский Аргус". Зоркое око, всматривающееся без предвзятости в послевоенную Германию. Девизом я выбрал слова Гёте: "Постой, мгновенье!" Те, кто знает "Фауста" понаслышке или изучал на школьной скамье, когда предписанную дозу классики стараешься поскорее проглотить, как ложку рыбьего жира, неправильно толкуют это место. Патетическое восклицание Фауста вовсе не относится к раю на земле, где людям остается только вкушать плоды изобилия. Я уважаю Гёте прежде всего за то, что он был мыслителем. Диалектиком, как принято говорить сейчас. Вы, должно быть, уже заметили, что я в основном цитирую только самого себя. Но ради Гёте готов пойти на уступки: "Жизни годы прошли недаром; ясен предо мной конечный вывод мудрости земной: лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой. Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной дитя, и муж, и старец пусть ведет, чтоб я увидел в блеске силы дивной свободный край, свободный мой народ! Тогда сказал бы я: "Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!.."

Мой друг Грундег был одним из тех, кто при виде нашей действительности готов был восклицать: "Мгновенье, постой!" Прекраснодушный идеалист (в политике и такие изредка встречаются), которого я бы отнес ко второй людской категории. Созерцая пуп нашей "демократии", он преисполнялся добродетельной верой в отлично сшитый выходной костюм парламентских дебатов и конституционных прав. Я с моими мрачными прогнозами казался ему воплощением мефистофельской усмешки. Он не подозревал, что больше всех роль хронического скептика тяготила меня самого. В моей газетной работе я руководился принципом - самые достоверные сведения из самых первых рук. Чем больше правдивой информации накапливалось в моем мозгу, тем тягостнее становилось заглядывать в завтрашний день. Я видел, как к выходному костюму спешно пришивались карманы. Госпожа Федеративная Республика с одинаковой аккуратностью прятала в них чековые книжки и снабженное привлекательной суперобложкой, переработанное издание гитлеровской "Моей борьбы". Меня стали называть Гамбургским оракулом - друзья с улыбкой, враги с издевкой. Я ответил тем, что соответственно переименовал журнал. Есть такая сказка про человека, которому дьявол в обмен на душу дал очки, позволявшие читать в людских сердцах. Это было его сокровенным желанием, а превратилось в проклятие. Быть дальнозорким среди толпы близоруких отнюдь не возвышает. Это обрекает на бессонные ночи, на муки одиночества, если хотите - даже на мысли о самоубийстве...

Когда возмущенный Грундег принес мне секретный план маневров НАТО под кодовым названием "Феликс", я, в отличие от него, понимал и что мне грозит за публикацию, и чья это игра. Я сознательно пошел на это, для меня возможность сказать людям правду была важнее всего.

Маневры с участием бундесвера предусматривали применение атомного оружия для так называемого "превентивного удара" по Восточной Германии и России. Тактические расчеты строились на том, что половина населения Западной Германии погибнет уже в первые дни войны. Сомневаюсь, нашлось бы у Гитлера столько поклонников, знай они заранее, во сколько им обойдутся аплодисменты... Для Штрауса, "Атомного Штрауса", как его с восторгом называли приверженцы, публикация этого материала была ударом прямо в солнечное сплетение.

Узнав, что Штраус уже отдал приказ о моем аресте, Грундег прибежал ко мне в состоянии крайней тревоги. Это была тревога не только за меня, но и за свои благожелательные иллюзии, из которых внезапно высунулась костлявая рука грубого насилия. Высокопоставленные друзья, которые просили не называть их имен, передали ему для меня заграничный паспорт с испанской визой. Почему мне предлагали бежать в Испанию, а не в любую другую столицу? В отличие от Грундега, я и на этот раз понимал, что иду в капкан. Но крупный международный скандал, последовавший за выдачей меня испанскими властями, входил и в мои интересы...

Должен признаться, что поездка в Мадрид отчасти была связана и с эгоистической целью. Я уже давно собирался проконсультироваться с одним профессором по поводу... Невропатолог назвал бы мое недомогание неврозом на почве гипертрофированного желчного пузыря. Нет ничего вреднее для здоровья, чем доскональное знакомство с политической кухней. Великолепный официант подает вам вкусно пахнущее блюдо, числящееся в меню под названием "светлое будущее". А повар, потирая руки, извлекает тем временем новую порцию из проржавевшей банки двадцатилетней давности. Такое знание опасно не только для пищеварения, но и для жизни...

Мой незаконный арест в Мадриде всколыхнул почти весь мир. Немцам он весьма болезненно напомнил времена и методы гитлеровцев. Агенты гестапо неоднократно похищали антифашистов на территории нейтральных стран. Под угрозой была рвущаяся по швам лайковая перчатка правового государства, из которой беззастенчиво вылезал волосатый кулак со знакомой татуировкой. Люди, незадолго до этого провозглашавшие запрет коммунистической партии величайшим благом после экономического чуда, единодушно бросились к спасительной игле. Швы быстро заштопали, торчавший наружу толстый палец Штрауса заменили менее заметным, скандальные пятна наскоро вывели при помощи сухой химчистки, и госпожа Федеративная Республика снова щеголяла в безукоризненной лайковой перчатке, эластичной, удобной, элегантной...

Мой друг Грундег радовался бы, как малое дитя, - ничто больше не мешало вернуться с чувством восстановленной справедливости в уютный мир иллюзий. Но он был мертв. Как ни странно, во всей этой истории меня больше всего потрясла его внезапная смерть. Грундег погиб как бы вместо меня, хотя первоначально ему предназначалась всего лишь роль ничего не подозревающей пешки...

Вы назвали меня в шутку Прометеем. Легенды нашего времени имеют закулисную сторону. В данном случае она важнее самой легенды. На сцене - я в роли Прометея. Но если вы находитесь не в зрительном зале, а в скрытом за декорациями сумрачном мире веревок, блоков, задников, записанных на пленку шумовых эффектов, то вместо сцены увидите шахматную доску, а на ней Магнуса Мэнкупа в роли жертвуемого ферзя...