Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Но что же все-таки происходит? — нетерпеливо спросила Селесте Баэс, заметно нервничая. — К чему все эти секреты? И как ты могла узнать, что мой дед был одноглазым, если, с тех пор как ему выбили глаз, он ни разу не позволил себя сфотографировать, и даже я об этом забыла?

Айза помедлила еще несколько секунд. Она посмотрела на Селесте, посмотрела на старика управляющего, который не проронил ни слова, только наблюдал за всеми, и наконец несмело начала:

— В первую ночь, которую мы провели в доме, меня навестил всадник. Он сидел на черном коне и был одет в белую рубашку, застегнутую до воротника и с пятнами крови в трех местах. Он долго стоял за окном, глядя на меня своим единственным — левым — глазом. Затем кое-что сказал и ускакал.

— Что он сказал?

Младшая Пердомо Вглубьморя покраснела, вновь опустила голову и почти шепотом добавила:

— «Ты могла бы стать достойной матерью Баэсов, но последнего Баэса, достойного носить это имя, сожрали кайманы этой реки».

С воем — словно животное, которому вспороли брюхо ледяным ножом, — Селесте согнулась пополам и, упав со стула, начала кататься по полу и бить ногами куда попало, будто в припадке эпилепсии.

На нее навалились Себастьян и Асдрубаль, стараясь успокоить, заставили выпить полный стакан воды. Аурелия обняла Селесте и гладила до тех пор, пока та не прекратила трястись.

Когда женщина кончила икать и шмыгать носом, она пристально посмотрела на Айзу и отрывисто проговорила:

— Так это был мальчик. Это был мальчик, и мне пришлось ждать столько лет, чтобы об этом узнать. Мой сын! — вновь всхлипнула она. — Это моего сына съели кайманы. — Она замолчала, вытерла нос тыльной стороной ладони и, не сводя с девушки взгляда, с вызовом спросила: — Кто ты такая? Кто ты такая, что ни с того ни сего являешься и все изменяешь? — Она тряхнула головой, словно безуспешно пытаясь привести мысли в порядок. — С тех пор как я тебя узнала, я постоянно пребываю в смятении. Кто ты такая, скажи? Почему ты усмиряешь лошадей? Почему сводишь с ума людей? Почему с тобой разговаривают мертвые? — Она умоляюще посмотрела на Аурелию и настойчиво спросила: — Почему?

Та с выражением глубокого смирения ответила:

— Она наделена Даром.

— Даром?

— Способностью, которую она сама не может контролировать. Ей подчиняются животные, и с ней разговаривают мертвые. Иногда она лечит больных и предчувствует несчастья.

— Она ворожея?

Все повернулись к Акилесу Анайе. Это он задал вопрос, и вид у него был невозмутимый, словно все происходящее было вполне в порядке вещей.

— Ворожея? — с досадой повторила Аурелия.

— Та, что вроде знахарей и колдунов, которые наводят порчу на животное или христианина, едва взглянув на него. — Старик кивнул в сторону горизонта: — Вон там, в сельве Ориноко, живет Камахай-Минаре́, богиня, которая заставляет мужчин убивать друг друга за свою любовь. — Он помолчал и кинул окурок сигареты на дно чашки, в которой раньше был кофе. — Здесь, в льянос, у нее полно приверженцев. Особенно среди бакеано и индейцев.

— Моя сестра не имеет никакого отношения ни к колдунам, ни к колдовству, — сухо перебил Акилеса хмурый Себастьян. — Просто она улавливает то, что другим недоступно. — Он повернулся к Селесте и, судя по всему, хотел увести разговор в сторону. — Меня удивляет, что ее слова произвели на вас такое впечатление, — сказал он. — Неужели в них есть какой-то смысл?

Та уже успела оправиться от потрясения, вернувшись к столу, чтобы подкрепиться доброй порцией рома, хотя у нее все еще тряслись руки, и ответила, не глядя на молодого человека, поскольку взгляд ее по-прежнему был прикован к Айзе:

— Да. Конечно есть, но я предпочитаю об этом не говорить. — Женщина вновь наполнила стакан. — Что еще тебе известно об этом доме? — допытывалась она.

Айзе был не по душе вопрос. Вначале она было хотела промолчать, однако затем обвела взглядом вокруг, словно видя впервые эти стены и потолок или же пытаясь прочесть некое послание, которое только она могла расшифровать.

— Он очень старый, и в нем родилось много людей, — сказала она. — Но он еще жив, потому что здесь никто никогда не умирал.

— Это не так, — возразила Селесте Баэс и ткнула пальцем в Акилеса Анайю: — Здесь умерла его жена.

Девушка замолчала и опять воззрилась на стены, словно сама удивлялась своей ошибке, но тут старик управляющий, который вновь принялся скручивать очередную сигарету, произнес, не поднимая головы:

— Простите, хозяйка, но это не совсем так, как вы сказали. Найма была здесь все время, пока болела, но однажды она вышла погулять, и, вернувшись, я обнаружил ее спящей вечным сном вон там, под саманом, который она так любила. — Он все так же невозмутимо зажег сигарету. — Я просидел над ней всю ночь, там я ее похоронил, и там, как вам известно, хочу быть похороненным… — Он махнул рукой в сторону Айзы: — Насколько я помню, она права: в этом доме пока никто еще не умирал.

Наступила тишина; слышно было только, как фыркают лошади, оставленные возле галереи, да квохчет курица, выискивая червяков. Когда наконец Селесте Баэс решила заговорить, ее тон был подчеркнуто враждебным.

— Скажи-ка… — допытывалась она. — Ты никогда не ошибаешься?

Айза пристально посмотрела ей прямо в глаза и с безграничным спокойствием ответила:

— Я всегда была бы рада ошибиться. Так было бы легче для всех.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Вы меня не обижаете. Я привыкла.

Селесте собиралась что-то сказать — возможно, извиниться, — но Аурелия прервала ее жестом:

— Не беспокойтесь! Естественно, что такие вещи вызывают беспокойство и удивление. — Она с явным усилием попыталась улыбнуться. — Это происходит даже со мной, а ведь я знаю ее с рождения. Большинству людей кажется странным, что ее саму не радуют эти способности, но дело в том, что они оказываются неуправляемыми и от них почти никогда нет никакого проку.

— Вы консультировались с каким-нибудь специалистом?

— Специалистом какого рода? Моя дочь не больна.

— Да, знаю, — согласилась Селесте Баэс. — Она не больна, но есть люди, которые занимаются подобными явлениями: парапсихологи, психиатры, социологи… да мало ли!

— На Лансароте, что там говорить, не было даже зубного врача, — заметил Асдрубаль Пердомо, впервые вмешавшись в разговор. — А врач был старый коновал, опаснее самой болезни. У Айзы никогда не было даже простуды. Просто ее наделили Даром, и это уже не исправишь. Родись она косоглазой, горбатой или хромой, оказалась бы одной из многих женщин, обладавших Даром на протяжении истории острова. — Он с досадой прищелкнул языком. — Но плохо то, что он добавился ко всему остальному, а это уже выходит за всякие рамки.

— Это не ее вина.

Он повернулся к матери, которая это сказала.

— Да знаю я! — воскликнул он. — Мы все время твердим, что она не виновата, и я первый с этим соглашусь, но мне бы хотелось, чтобы однажды кто-нибудь объяснил, кто же, черт возьми, отвечает за то, что такие вещи происходят. Я горжусь тем, что моя сестра так красива. И что она такая статная. И что у нее такая прекрасная фигура. И что она такая нежная и невинная. И что она приносит облегчение страждущим. И что животные с ней становятся ручными. И даже — если уж на то пошло — что некоторые покойники ищут у нее утешения. Я горжусь, — повторил он. — Но дело в том, что все это вместе в итоге портит мне жизнь. И тебе, и ей, и Себастьяну… да кому угодно!

— И мне.

Асдрубаль повернулся к Селесте Баэс, от которой исходило это короткое заявление:

— И вам, сеньора, конечно, и я об этом сожалею.

— Думаю, будет лучше, если вы отвезете нас обратно в Сан-Карлос, — предложила Аурелия. — Вы были с нами очень добры, и мы не хотим усложнять вам жизнь.

— Нет! Ни за что, — запротестовала Селесте. — То, что ее слова произвели на меня впечатление, не имеет значения. На меня нашло, вот и всё. Иногда нам требуется встряска, потому что наша жизнь становится монотонной. — Она задумчиво погладила стакан, но не стала пить, а опять посмотрела на просвет и продолжила, словно в действительности говорила скорее для себя, чем для присутствующих: — Уже несколько лет я занимаюсь только разведением лошадей и управлением хозяйством, не думая о будущем и — что еще хуже — даже о прошлом. — Женщина помолчала, но никто не проронил ни слова: все замерли в ожидании, понимая, что Селесте Баэс пытается оправдаться или извиниться за недавний инцидент, из-за которого ей наверняка было стыдно. — Я была совсем молодой… — Она повернулась и взглянула прямо на Айзу: — Я, наверно, была в твоем возрасте, когда родила ребенка, на которого мне не позволили даже взглянуть, потому что он был пятном на добром имени Баэсов. — Селесте усмехнулась. — Имени, которое мой отец истрепал в сотнях борделей, а моя тетка Эсмеральда — по исповедальням и ризницам. Поэтому я никогда не хотела сюда возвращаться. Я боялась встретиться с воспоминаниями. — Она перевела взгляд на Аурелию и ее сыновей. — Однако, когда я встретила вас, страх исчез, и я даже почувствовала необходимость вернуться — как знала, что случится что-то необычное. Возможно, это и больно, но все же лучше, чем прозябать и дальше. — Женщина встала, и выражение ее лица вдруг стало умиротворенным. — Останьтесь! — попросила она. — Останьтесь, потому что я уверена, что здесь вы обретете покой, в котором нуждаетесь.