Бургомистр города Верне - Жорж Сименон

— Буду ждать вас внизу, доктор, — объявил он.

Он отправился к себе в кабинет, достал сигару из коробки, сел на обычное место спиной к газовому обогревателю, который предварительно зажег. Так он провел четверть с лишним часа, сохраняя на лице то же отсутствие всякого выражения, которое так поразило Марию.

Над головой у него шел разговор. Слышались то спокойный глухой голос Постюмеса, то — гораздо чаще — взволнованные жалобы Тересы. Доктор, видимо, выслушивал ее. Она двигалась в постели, вскрикивала от боли. На безлюдной площади, где ветер взметал обрывки бумаги, медленно занимался день.

Когда Постюмес спустился вниз, Йорис открыл дверь кабинета, и доктор, видя, что, вопреки ожиданиям, его ни о чем не спрашивают, опустил голову.

— Она боится, так ведь? — проронил наконец Терлинк, вновь усаживаясь в свое кресло.

— Думаю, она отдает себе отчет в своем состоянии. Я доказывал ей, что все это пустяки, но она мне не верит.

— И она сказала, что боится остаться прикованной к постели? Вам известно, что, собственно, ее страшит, Постюмес? — И, видя, что доктор отвел глаза, Терлинк добавил:

— Знаете, почему она вам это сказала? Она боится меня. Боится очутиться в моей власти, когда станет неподвижной и будет одиноко лежать наверху. Эта женщина всегда чего-нибудь боялась…

О чем она вас просила?

Постюмес не знал, как себя держать.

— Да, она говорила со мной о своей сестре, живущей в Брюсселе. Совершенно очевидно, что, если госпоже Терлинк придется надолго слечь, окажется, вероятно, полезно…

— Признайтесь, она сказала, что я на это не соглашусь. Уверяла, что я не выношу ее сестру так же, как ее самое… Да, Постюмес, не соглашусь… Зачем вы напускаете на себя такой вид? Вы же понимаете: у меня свои привычки. Вот уже тридцать лет, как мы с ней женаты.

— Советую вам также отвести ей отдельную комнату.

— Думаете, она уже не встанет?

— Она может протянуть еще месяцы, даже годы; ее состояние будет то улучшаться, то ухудшаться…

— Ее сестру вызовут из Брюсселя.

Отрешенность, с которой он говорил, удивляла. Терлинк смотрел на человека так, словно не видел его, и доктор ушел, что-то пролепетав.

— Кофе готово, Мария?

Йорис выпил кофе на кухне, взял ковшик горячей воды для бритья и поднялся в спальню.

— Я предупрежу вашу сестру и попрошу ее приехать, — бросил он, не глядя на жену.

Он оделся, отнес, как всегда, завтрак Эмилии, которая была сегодня более нервной, чем обычно.

То и дело задувал шквальный ветер, огромные, готовые разразиться дождем тучи сменялись прояснениями, и в эти моменты мокрая мелкая брусчатка на площади сверкала под солнцем, как грани драгоценных камней.

Когда Терлинк вернулся к себе в кабинет набить портсигар, на бюваре лежала почта, и Йорис, присев, стал разбирать ее. На третьем письме, вместо того чтобы нахмуриться, он стал еще спокойнее, как будто пустот» внутри него стала абсолютной.

«Дорогой крестный.

Не мог в воскресенье навестить и обнять мать, потому что опять угодил под арест. На этот раз на две недели. Прошу вас верить, что это не слишком веселое занятие. На губе очень холодно, а баланда такая вонючая, что меня с души воротит. Тем не менее есть приходится — не подыхать же с голоду.

Все это из-за одной скотины вахмистра, невзлюбившего меня. Когда в роте что-нибудь не ладится, отсыпаются на мне.

Совсем недавно я узнал, что наш новый командир — уроженец Берне и ваш знакомый капитан вон дер Донк. Уверен, что, если вы повидаете его и замолвите за меня словечко, дела мои пойдут гораздо лучше.

Кроме того, мне надо бы малость деньжат, потому как я нашел один ход и мне будут носить еду из солдатской столовой, а также покупать сигареты. Ни письма, ни переводы проштрафившимся не отдают, но вы можете оставить конверт с деньгами в известном вам кафе — за ним зайдет один мой сослуживец.

Вы знаете: мне никогда не везло и не к кому обратиться, кроме вас.

Именно потому, что у меня пусто в кармане, меня и донимают в казарме.

Рассчитываю на вас, крестный, в том, что касается капитана ван дер Донка и денег.

Не говорите ничего моей матери: она ничего не поймет и перепугается.

Благодарю и шлю сердечный привет.

Альберт».

Сигара Терлинка потухла, и он снова раскурил ее. Потом без всякой цели встал, обошел вокруг стола, невольно отводя взгляд от того, казалось бы, ничем не примечательного места, где отныне перед ним всегда стоял Жеф Клаас.

— Мария! — неожиданно крикнул он, распахнув дверь.

Она явилась, вытирая руки передником, и Терлинк с первого взгляда понял, что она все знает.

— Закройте дверь, Мария. Что он написал вам?

— Все то же, баас. Сидит на гауптвахте. Похоже, вахмистр невзлюбил его.

— Скажите, Мария… Он сообщил вам, что написал мне?

— Да, он пишет об этом. Говорит, что…

— Что он говорит?

— Что вы наверняка вытащите его с гауптвахты, потому как вам достаточно сказать словечко капитану ван дер Донку.

— Это все?

— А в чем дело? Разве еще что-нибудь случилось?

Наверху затрещала кровать. Невзирая на боли, Тереса наверняка пытается расслышать через пол их разговор!

— Вы сказали ему?

Она, не моргнув глазом, притворилась удивленной.

— Он знает правду, не так ли? И рассказали ее вы?

— Клянусь, нет, баас. Он сам… Как-то раз, когда я умоляла его быть посерьезней и задуматься о своем будущем, он рассмеялся: «Чего мне думать о будущем? Старику придется сделать все необходимое… «А я, клянусь Пресвятой Девой, никогда не сказала ничего такого, чтобы он вообразил…

Она отваживалась поглядывать на хозяина, но понимала все меньше и меньше. Казалось, дело идет о ком-то постороннем и его совершенно не касается.

— Можете идти, Мария. — И когда она уже собиралась перешагнуть порог, Терлинк добавил:

— Кстати, должно быть письмо и для моей жены. Раз уж он за это взялся, значит, попробует сделать максимум.

— Да, письмо есть.

— Дайте сюда… Да, да! А моей жене можете сказать, что я потребовал отдать его мне.

Терлинк положил письмо рядом с первым.

«Дорогая крестная, Пишу вам потому, что очень несчастен и, кажется, серьезно болен… «

Мальчишка давно подметил, что заговорить с Чересой о своей болезни значит открыть себе дорогу к ее сердцу и кошельку.

«Если не сумею устроиться так, чтобы мне носили малость еды из солдатской столовки, просто не знаю, как… «

Часы на ратуше начали бить восемь точно в тот момент, когда зазвонили колокола. Терлинк взял шапку, натянул короткую шубу и спустя минуту уже пересекал ровным шагом площадь, задерживаясь, как обычно на несколько секунд перед стаями голубей.

Мимо проехал и свернул на дорогу в Брюссель большой американский автомобиль ван Хамме. С тех пор как Леонард вернулся из Южной Франции, он меньше участвовал в жизни Верне, зато несколько раз на неделе ездил в Брюссель.

Терлинк обычным путем добрался до своего служебного кабинета, где, как всегда, глянул на Ван де Влита. Сразу вслед затем встал спиной к печке, вздохнув так, словно хотел этим выразить полное безразличие ко всему.

— Вы на месте, господин Кемпенар?

Дверь открылась. Поспешно вошел Кемпенар с бумагами в руках:

— Добрый день, баас. Правда ли, что госпожа Терлинк нездорова и утром к ней приходил врач?

— Вам-то что до этого, господин Кемпенар?

— Прошу прощения, я…

— Вы сказали это, чтобы что-то сказать. Даже не для того, чтобы доставить мне удовольствие.

Он сел. Кемпенар склонился над ним, одну за другой подавая ему бумаги, и бургомистр просмотрел их, карандашом нанося на поля резолюцию или переадресовочную надпись.

— Господин Команс опять приходил вчера днем, баас. Сказал, что зайдет повидать вас сегодня с самого утра.

— Что ему надо?

— Он не сказал, баас.

Неожиданно, прежде чем успело спрятаться солнце, на площадь, стуча об окна и отскакивая от них, посыпались градины. Потом солнце скрылось и опять вышло, но уже из-за другой тучи.

— Добрый день, Терлинк. Я пришел так рано, чтобы наверняка застать вас на месте.

Это уже пришел нотариус Команс — розовое лицо, белая борода, словно розово-белый фарфор. Улыбаясь и подпрыгивая на ходу — этакий лукавый весельчак, — он с ног до головы окинул Терлинка взглядом, явно ожидая увидеть в нем перемену.

Однако он остерегался начать разговор, пока не уйдет Кемпенар, собиравший бумаги.

— Правда ли, что вы задумали открыть сигарный магазин в Остенде?

Нотариус наконец сел. Стал набивать пенковую трубку, что отнюдь не мешало ему двигаться всем телом, включая короткие ножки, словно он все еще семенил по кабинету.

— Возможно, это и неплохое дело. Остенде — крупный город.

— Я не собираюсь открывать магазин в Остенде, — возразил Терлинк.

— Нет? Значит, это ошибка? Но говорят, вы ездите туда каждый день и… Впрочем, не стоит об этом.

Старая обезьяна! Хорошо вымытая, причесанная, одетая старая обезьяна, вечно строящая гримасы!