Американец - Роман Злотников

— Мистер Манхарт, — обратился я к нему, не дожидаясь понуканий, — если конденсат не удается достаточно охладить, то проблема у нас либо с подачей охлаждающей воды, либо трубки конденсатора заросли и мешают отводу тепла.

Мы проверили. Расход охлаждающей воды был в норме, сама вода — достаточно холодная… Тогда мы приступили к последней проверке. Манхарт дал команду остановить паровик и заглушить котел.

— Теперь надо часа два ждать, пока он остынет. Прохлаждаться нам некогда, так что пойдемте пока обойдем площадку.

Надо сказать, мне было что посмотреть. Стройкой я никогда не занимался и крайне редко их посещал. Так что охотно мотал на ус.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Естественно, все дело оказалось в зарастании трубок конденсатора. Но, к моему удивлению, Манхарт планировал решить это заменой самих трубок. Я, проверив состав накипи и убедившись, что это почти на 100% карбонаты кальция и магния, растворимые в кислотах, предложил ему химическую промывку. Он упорствовал, что кислоту заказать тоже долго. На предложение обойтись обычным уксусом из столовой — удивился. Да, это все же не Сайрес Смит из романа Жюль Верна.[63] Про то, что столовый уксус — это раствор уксусной кислоты, он просто не помнил.

А когда я к этому потребовал еще и соду с весами, чтобы приготовить буферный раствор,[64] Манхарт и вовсе „завис“. Тем не менее, промывку мы успели провести. И буферным раствором, и чистой водой. Закончили поздно вечером, так что пробный пуск проводили уже ночью. Но и тут мне снова повезло. Эта неисправность была единственной, и паровик выдал нужную мощность…»

Неподалеку от Балтимора, 14 августа 1895 года, среда, позднее утро

Ганс Манхарт оторвался от листка с расчетами и снова посмотрел на русского. Было в его новом помощнике что-то странное. Более того, странностей в нем было множество. Явно выраженный интеллект, разнообразные знания и — полное отсутствие школы. Вернее, школа была, но какая-то дикая. Например, умея хорошо считать про себя, он совершенно не помнил таблицу квадратных корней или приближенные значения синусов разных углов. Физические формулы он записывал совсем не так, как принято в Германии или в САСШ. И говорил странно. Но… Какой живой ум у парня! Вчера, к примеру, не просто определил причину пониженной мощности, выдаваемой паровиком, но и предложил решение. Неожиданное. Манхарт не слышал, чтобы так делали…[65]

— Откуда вы так хорошо знаете химию, Юра? Я так ничего и не понял про эти ваши «константы диссоциации», «буферные растворы» и «химические равновесия». А вы говорите об этом как об очевидном.

— У себя на родине, мистер…

— Ганса будет достаточно, Юра! — прервал он меня. — Наедине — достаточно. Понимаешь?

— Хорошо! — я стал говорить чуть медленнее, тщательно подбирая слова. Врать не хотелось, но и удивлять сверх меры — тоже. Приходилось думать, как и что сказать. — Так вот, Ганс, у себя на родине я изучал именно химию. Все остальное было попутно. И математика, и химия. И электротехника. К тому же, как говорили мои преподаватели, я способный.

— Но ты сбежал сюда? Без денег, без документов?

— Да, это был, возможно, не самый разумный поступок! — согласился я. — Но я, видишь ли, романтизировал САСШ.

— Романтизировал? — ухватился он за мою обмолвку. — А теперь?

— А теперь я понимаю, что хоть страна эта действительно будет бурно развиваться и дает много свобод, но… — я замялся, подбирая слова, — жизнь тут все равно не мед и патока. И что кроме свободы тут есть жесткая борьба. Предприниматели используют бандитов, чтобы рабочие не возмущались, рабочие режут друг друга… По своей романтической дури я мог вообще погибнуть, не выбравшись из барака. Или быть высланным из страны. Но это — моя вина, Ганс. Не страна оказалась не той, а я плохо представил себе ее. Понимаешь?

— Понимаю. И вот что, Юра. Меня раздражают твой неопрятный вид и небритость. Работать, пока мэр толкает речь, мы не сможем, так что мы сейчас пойдем и потратим твою премию на новый костюм, шляпу, обувь и — самое главное — бритву.

Как ни удивительно, нам и правда хватило. Пара хороших ботинок стоила тут всего два доллара. Шляпа — полтора. Костюм-тройка — восемь. Пара сорочек — еще пять. Дороже всего стоила золлингеновская бритва. Целых двадцать четыре доллара.

— Кстати, Юра, — сказал мне Ганс, когда мы вышли из магазина, — советую тебе делать как я — носить бритву в кармане пиджака! — И он, достав из кармана пиджака бритву, продемонстрировал ее мне. — Во-первых, так она всегда под рукой, а мы не всегда имеем возможность вернуться домой и побриться. Во-вторых, так ее точно не украдут. Вещь дорогая и компактная, поэтому для вора — соблазнительная. Ну и, в-третьих, ею, если что, можно обороняться. Или хотя бы пригрозить…

За беготней по магазинам подошло время обеда. Оказалось, Ганс, как и прочее руководство, обедал в отдельной столовой. Мне теперь тоже полагалось питаться там.

Все было сытно. Недорого. И, что приятно, за еду насчитывали и вычитали с жалованья в конце недели.

На выходе нас встретил Уильям Мэйсон.

— Господин Манхарт, можно вас и вашего помощника на пару слов?

— Разумеется! — любезно ответил тот. Мы подошли. Хотя Ганс, как я уже понял, не очень уважал «дядю Билла», тот был старше по положению. — Что вам угодно?

— Хотел сказать, что мэр остался доволен. Очень доволен. И строительством вообще, и митингом, в частности. Так что руководство фирмы очень благодарно вам за столь своевременное решение проблем.

Ганс поблагодарил его кивком и знаком предложил продолжать.

— Однако… Вы правы, ошибка моего внука была досадной. Я вчера попытался объяснить ему это и… Увы, наткнулся на недостаток собственных знаний. Он просто не понял… А я так за него переживаю. Ребенок в раннем возрасте остался без родителей, так что воспитывали его мы… Он так раним и так замкнут…

— Простите, мистер Мэйсон, мы понимаем вашу тревогу, но — что вы хотите от нас?

— От вас, мистер Манхарт, ничего. А вот молодого человека я попросил бы заглянуть ко мне в особняк в субботу. На обед. И там разъяснить моему внуку Фредди суть его ошибки.

Я коротко глянул на Ганса. «Не очень приятно. Юра, но отказываться не стоит!» — ясно говорил его взгляд. Разумеется, я согласился.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«Я потом нередко думал, что судьба могла пойти совсем другой дорогой, если бы я не согласился тогда и мой жизненный путь не пересекся бы с путем Фредди Моргана. Да, он был Морган, а не Мэйсон, внуком Уильяму Мэйсону он приходился по матери. Впрочем, гадать об этом можно долго. И бессмысленно. „От таких предложений не отказываются!“»

Неподалеку от Балтимора, 17 августа 1895 года, суббота

Естественно, к особняку Уильяма Мэйсона я подошел «одетым с иголочки, гладко выбритым и минута в минуту». Встретивший меня слуга принял головной убор и провел меня внутрь дома.

Внутри все стены были увешаны охотничьими трофеями. Сразу видно, что хозяин дома без ума от охоты. Ну и отлично, вот и тема для застольной беседы образовалась.

— Здравствуйте, мистер Воронтсофф! — вышел навстречу хозяин дома. — Хорошо, что вы вовремя. Знакомьтесь — это мой внук Фред.

Рукопожатие у Фреда было твердым, взгляд — открытым, улыбка — широкой. В этом времени, где Карнеги еще не научил американцев всегда улыбаться, именно он, а не я, казался пришельцем из будущего. Впрочем… У меня, видевшего обкатанные образцы, эта «тестовая версия» вызвала легкое раздражение. Глаз невольно замечал слегка наклоненную голову и прочие мелкие приметы дискомфорта. Он старался быть открытым, изо всех сил старался, но… Это не его стиль. И от этого, похоже, бедняга чувствовал себя немного не в своей тарелке. Я невольно посочувствовал ему. И улыбнулся в ответ.

— Ну, проходите за стол, молодежь! — громко, как привык на стройке, распорядился Уильям Мэйсон. — А уж потом и поговорите!

Неподалеку от Балтимора, 17 августа 1895 года, суббота, несколько позже

Разумеется, перед обедом, они все, взявшись за руку, помолились. Причем Фредди пришлось браться за руку этого русского. Он с трудом терпел, чтобы не раздражать деда, но когда прозвучало финальное: «Аминь!» — с облегчением отпустил ее.

Памятуя вчерашнюю беседу с дедом и его просьбу не раздражаться раньше времени, а выслушать и постараться понять, Фредди изо всех сил старался не показать окружающим, насколько этот русский раздражает его. Да и вообще — задавить это раздражение. Недостойно ему, чьи предки живут на Восточном побережье уже шестое поколение, и все это время занимали в местном сообществе видное положение, обращать так много внимания на дикаря, только что с парохода. К концу обеда он почти справился с собой и собрался сказать этому русскому какую-нибудь любезность. Дикари любят, когда что-то лестное говорят об их дикарской родине. Но дедушка и тут успел раньше: