Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

Принесли кофе и первую чашку, разумеется, подали «ревизору». Кудрет взял ее без всяких церемоний, даже не поблагодарив, и полез в карман за сигаретами, но его опередил Кемаль-ага, предложив свои. Он был подавлен величием Кудрета и в то же время горд от сознания, что вскоре породнится с этим господином, умеющим так складно говорить. А Кудрет взял сигарету, прикурил от зажигалки, услужливо поднесенной Кемаль-агой, и обратился к Неби:

— Зайдешь ко мне в другое время, более подходящее. Вообще-то мне неловко, но раз ты не виноват…

Кемаль-ага неподвижно стоял, скрестив руки на груди, не зная, то ли оставаться рядом с Кудретом, то ли отойти в сторонку. Кудрет, даже не подняв головы, небрежным жестом указал на лавку:

— Давай садись!

Кемаль-ага робко сел на указанное место.

«Ревизор» продолжал разглагольствовать:

— Председатель кассационного суда человек благородный, истинный борец за торжество справедливости. Но я уже сказал, что мне не очень удобно к нему обращаться. На каждый праздник он присылает мне поздравительную открытку да и в обычное время буквально засыпает письмами, а мне все недосуг ему ответить. Однако он не сердится… Так что при случае напомни мне… Договорились?

— Спасибо, бейим! Да превратит аллах в золото все, к чему ты прикоснешься. Да пошлет тебе аллах счастья на этом и на том свете! Чтоб тебе не знать ни горя, ни беды…

Но Кудрету уже наскучило слушать арестанта, и его поспешили убрать с глаз долой. После этого «галстучники» с величайшей почтительностью принялись рассказывать про Неби.

— Вы уж простите его, эфендим. Он малость чокнутый.

— К тому же доказано, что он виновен.

— Здесь есть его односельчане. Вам бы лучше всего с ними поговорить.

— Его уже дважды отправляли в сумасшедший дом…

До самого ужина Кудрет не переставал хвастаться и врать, а когда «галстучники» предложили ему разделить с ними трапезу, вежливо отказался.

— Не могу, наследственность мешает! — И добавил, бесцеремонно дернув за руку Кемаль-агу. — Ему я уже рассказывал, как мой дед за столом блаженной памяти Абдул-Азиза[30]… — Он спохватился, вспомнив, что рассказывал не про Абдул-Азиза, а про Абдул-Хамида. Впрочем, один черт!

После ухода «ревизора» воцарилось молчание.

Наконец кто-то промолвил:

— Вот это да! — и стал ждать, что скажут другие.

— Важная птица! — изрек банковский чиновник.

— Солидная личность, — заявил судебный исполнитель.

— Такой не станет работать с нами, во всяком случае, не снизойдет до того, чтобы требовать свою долю, — заключил Протокольщик. — Но мы, друзья, должны его использовать.

— Каким же образом?

— Да очень просто. Ведь у него связи с председателем кассационного суда. Уразумел?

— Да разве только с председателем кассационного суда? А с министрами, начиная от самого премьера?

— Но как при таких связях… — робко начал рыжий молодой человек с голубыми глазами. Но ему не дали договорить: дойдет, чего доброго, до «ревизора», и тогда рухнут все их планы. А он, хоть и врет сверх всякой меры, зато вид имеет солидный, может пустить пыль в глаза, с ним запросто обтяпать любое дело.

Ночью Протокольщик, судебный исполнитель и банковский чиновник перешептывались:

— Да, его надо использовать.

— Врет он все!

— А вдруг не врет?

— Ну и что?

— Да пока ничего. Навредить он нам не сможет.

— А если будет с нами в компании, одним своим видом заставит кое-кого раскошелиться. Верно?

— Еще бы!

— Гони две тысчонки — получишь рекомендательное письмо к председателю кассационного суда!

— А хочешь к премьер-министру или к министру — выкладывай пять тысяч!

— Лафа, ей-богу, лафа!

— А если он пронюхает?

— Не пронюхает!

— Надо держать язык за зубами.

— А пронюхает — ничего страшного.

— Ублажим его.

— И дело с концом!

Хилый и тщедушный начальник тюрьмы, только что вернувшийся из отпуска, с ужасом взирал на рослого, мощного телосложения заключенного. Рядом с ним начальник чувствовал себя еще более жалким и невзрачным. Слухи о представительной внешности «ревизора» не были преувеличены.

Перед встречей с загадочным арестантом начальник тюрьмы побеседовал вначале со старшим надзирателем, потом с писарем — на обоих бей-эфенди произвел сильное впечатление. Впервые за долгие годы вражды, стычек и наушничанья писарь и надзиратель были единодушны во мнении.

— Он, господин начальник, поистине великая личность, — доложил писарь. — Все, что о нем говорят, — чистейшая правда. У него уйма друзей в Анкаре!

— Весьма солидная личность, — сообщил надзиратель. — Говоря между нами, как бы он вам не навредил!

— Что ты имеешь в виду?

— Игру в картишки с заключенными.

— О себе бы подумал! Сбываешь в тюрьме гашиш, опиум, ножи…

— Всем надо быть начеку.

Порядок в тюрьме был заведен и в самом деле странный. Чуть не каждый день мясник из заключенных, орудуя ножами, свежевал в углу двора баранов и торговал мясом. И не только мясом. (Из-под полы, разумеется!) Запрещенные товары старший надзиратель и надзиратели облагали комиссионным сбором, который делили с начальником. Тюрьма мало чем отличалась от обыкновенного базара. Здесь можно было купить все что угодно: овощи и яйца, пиджак, брюки, постельные принадлежности. В камерах играли в карты, в кости. Заключенные, у которых водились деньги, могли под предлогом визита к зубному врачу либо в больницу уйти из тюрьмы и вернуться на следующий день. Какой-нибудь бей или ага, заручившись у врача справкой, отправлялся с надзирателем домой, ел, пил, развлекался в обществе жены и друзей, а когда надзиратель слезно молил его вернуться в тюрьму, слушать ни о чем не хотел. Разве сейчас не играет с заключенными в карты вдрызг пьяный начальник тюрьмы? Или, может, у самого надзирателя рыльце не в пушку? Да как можно прервать приятную беседу с друзьями? И предающийся бурному веселью заключенный требовал бумагу и писал начальнику тюрьмы первое, что приходило в голову: «Уважаемый начальник! Сижу у себя дома. Не могу оторваться от сладчайшей беседы с друзьями. Кто-кто, а ты должен меня понять, поскольку именно сейчас испытываешь свое счастье. Так пусть поможет мне аллах в веселье, а тебе — в картах. Хочешь — приходи. Будем ждать. Увидишь, как мы славно веселимся!»

В праздники и в дни свиданий в тюрьме творилось нечто невообразимое. Огромный двор заполняли посетители: женщины, мужчины, дети. Кто варил чай, кто раскладывал еду. Ели, пили, шутили, смеялись. Заключенные из состоятельных часто влюблялись в посетительниц…

Теперь уже и заключенные, и сам начальник тюрьмы, впрочем, как и все в городе, были уверены в том, что Кудрет «секретный чиновник из Анкары». А то, что Кудрет без конца твердит, будто он «самый простой гражданин», лишь укрепляло эту уверенность. «Так мы ему и поверили, — ухмылялись люди сведущие. — Тактический приемчик! Усыпит нашу бдительность, а потом задаст жару!»

А тут еще «ревизор» как-то вскользь заметил начальнику тюрьмы, что знает о торговле наркотиками и ножами и о том, что по ночам начальник приходит к заключенным в подпитии и играет с ними в карты и кости. Начальник обомлел, но «ревизор», словно не замечая его смущения, сказал:

— Да пошлет вам аллах удачи, господин начальник!

— Я… — начал было, заикаясь от страха, начальник.

— Не волнуйтесь, маэстро, продолжайте в том же духе! Ни вам, ни кому-либо другому я не причиню ни малейшего вреда. Напротив, при случае окажу помощь!

После этого разговора начальник перестал играть с заключенными в азартные игры и брать с них комиссионные за торговлю наркотиками. Даже на работу стал являться вовремя, но, убедившись, что Кудрет-бей человек безвредный, снова принялся за старое. «Будь что будет! — успокаивал он себя. — Мне, собственно, терять нечего. Пусть, как говорится, полтысячи — это пятьсот, но у меня их нет. Если этот тип и в самом деле важная персона, он на худой конец уберет меня отсюда. А если нет? Прокурор считает, что все это выдумки. Не может быть Кудрет-бей представителем Анкары. Зачем бы стали его посылать в такой дрянной городишко? Разве властям и без того не известно, что у нас творится? Ничего нового здесь не выведаешь. В общем, плевать я на него хотел!»

Еще больше утвердился начальник в своем мнении после того, как узнал про бракоразводный процесс Кудрет-бея и про его шашни со свояченицей Кемаль-аги. «Никакой он не чиновник, — сказал себе начальник. — Но прикидывается здорово. Пользуется своим солидным видом. Ну и пусть, мне не жалко».

И с благословения начальника у Кудрета началась поистине райская жизнь. Свояченица навещала его через день, и они отлично проводили время в кабинете начальника. Теперь у Кудрета всего было в изобилии: и денег, и пищи, и одежды. Воспылав страстью, женщина буквально завалила жениха одеялами, простынями, собственноручно вышитыми наволочками и всякой всячиной. А после того, как ее выбор одобрили родные, однажды побывавшие в тюрьме, совсем потеряла голову, — имя Кудрета не сходило с ее уст.