Золотая Колыма - Исаак Гехтман

Я вспоминаю, что действительно в 1912 году русским правительством была организована экспедиция по Ледовитому океану к устью Колымы. Как и во всех других деталях рассказа, Килланах правдив и точен.

Старик несколько устал. Возбуждение, вызванное в нем воспоминаниями, охватило его всего. Он раскраснелся, глаза у него сверкают. Узловатые пальцы сжимаются в кулаки.

Килланах щиплет редкую седую бороду и говорит учителю:

— Скажи, почему у меня борода выпадать стала? Большая борода была, — он показывает на середину груди, — вот такая борода!

И с некоторой грустью добавляет:

— Борода была — сила была.

Все дальше и дальше развертывается перед нами повесть об этой необычной жизни.

После смерти старой жены Килланаха, оставившей старику пятилетнего сына (нынешнего председателя колхоза), и старшего сына, когда старику было около девяноста лет, работы не стало.

Могучий старик, энергия которого переплавилась в сотни тысяч рублей, полученных компанией предпринимателей, был выброшен за ненадобностью. Пока была в нем нужда, ему платили пятнадцать рублей в месяц и изредка давали бутылку спирта.

Из старика выжали все, что возможно, и выбросили, как старую рухлядь, не дав ему — открывателю неведомых путей — даже подачки в виде нищенской пенсии.

Казалось бы, что старику, прожившему весь век, осталось только поставить точку и закрыть страницы своей жизни. Но Килланах, представляющий собой необыкновенный сгусток человеческой энергии, и не подумал о том, чтобы сдаваться. У него еще сохранились железные руки, неутомимые ноги проводника и охотника, ясный ум и крепкое сердце. Он был полон энергии и жажды жизни.

Килланах выбрал место у реки Олы, в десяти километрах от селения Олы, построил себе избенку и начал новую жизнь.

Старик отдается сельскому хозяйству. Собственными руками он раскорчевывает тайгу, выворачивает деревья вокруг своей избы, намечает и проводит дороги, заводит корову и чуть ли не первым из якутов этого района начинает сажать овощи.

Вокруг него и его семьи скопляются кочевавшие прежде якуты и переселенцы из Сеймчана, Средникана, Таскана, привлеченные в Олу слухами о рыбных богатствах и вольной жизни на побережье.

Они селятся в тайге на расстоянии одного-двух километров друг от друга, строят «балаганы» из кизяка, глины и жердей, шаг за шагом превращают тайгу в сельскохозяйственный район.

Теперь в этом районе организовался богатый якутский колхоз.

Старик вскакивает из-за стола и, потрясая руками, кричит в волнении:

— Я и мои сыны вот этими руками сделали здесь поле, провели дороги. И я счастливый теперь, что общество пользуется моими трудами, а не богатые, у которых грудь в золоте, а сердце в шерсти.

Колхозники, слушающие нашу беседу, молча, с уважением смотрят на Килланаха. Он прав, этот необыкновенный старик. Им всем известна жизнь этого человека, и они верят всему, что он говорит.

Килланах сейчас плохо слышит. Разговаривая с ним, надо кричать, и старик сердится, что в колхозе с ним не разговаривают. Он бранит стариков колхоза:

— Они, старики, лентяи! Они работают плохо. Они даже ленятся мне рассказать, что делается на свете. Они говорят мне чепуху: — вон пробежала черная собака. А что делается на свете я не знаю.

Могучему старику просто непонятно, как могут «молодые» люди — шестидесяти, семидесяти лет — жаловаться на болезни, на старость. Он не верит им, считает их симулянтами, которые просто не хотят как следует работать в колхозе.

Иногда старик подзывает своего сына — председателя сельсовета — и строго его спрашивает:

— Что ты сегодня сделал в колхозе?

Недавно он спросил учителя:

— Когда будут выборы в советы?

Килланах гордится тем, что его сын — председатель сельсовета.

Килланах — член колхоза «Новая жизнь» и имеет трудодни. Летом этого года Килланах в ударном порядке сделал грабли для уборочной и получил от колхоза премию за ударную работу.

Старик выпивает стакан чая и вдруг тихо говорит мне сам ломаным русским языком:

— Я уже скоро старый буду. Уши плохо слышат, глаза плохо видят. Коленки болят. Ты скажи главному коммунисту, начальнику. Пособляй надо Килланаху.

И с хитрецой смотрит на меня, прихлебывая десятый стакан чая.

Прощаясь с Килланахом, я говорю ему, что государство, наверное, даст ему пособие.

Старик встает и провожает меня до дверей, сердито отталкивая по пути теленка, стоявшего на дороге.

На другой день, в восемь часов утра, я готовился выехать из колхоза. Килланах уже встал и пилил дрова возле своей избы. До десяти часов он напилил кубометр дров.

В Оле председатель рика сообщил мне, что Килланаху предоставляется персональная пенсия.

УЧИТЕЛЬ ВАРРЕН

Мы едем по берегу быстрой и красивой горной речки Ланковой. Берега реки скалисты и обрывисты.

Я искоса поглядываю на моего кучера — маленького невзрачного человечка, с вздернутым носом, похожим на луковку чеснока, и прозрачными голубыми глазами. Вид его несколько необычен для приполярных широт. На нем овчинный тулуп, подпоясанный лыжным шнурком, валенки, шапка-ушанка. Но из-под раскрытого тулупа виден белый воротничок смятой крахмальной рубашки и черный галстук бабочкой.

Кучера зовут Столяров. Он завклубом, киномеханик, танцор, мандолинист и актер Ольской труппы. Художественные наклонности и заставляют его, очевидно, носить этот, несоответствующий полярной обстановке костюм.

Несмотря на свою мирную внешность, Столяров человек отчаянный. Он не признает никаких дорог и везет напролом, куда глаза глядят. В сани впряжена молодая якутская лошаденка, чуть ли не впервые идущая в упряжке, и кажется, что не кучер управляет лошадью, а наоборот — она кучером. Ежеминутно лошаденка пугается и скачет на льдины, на пеньки, в наледи, и требуется отчаянное усилие, чтобы остановить ее.

Столяров ограничивается тем, что награждает лошаденку самыми несообразными кличками: — тпру, нахальный человек! — или — но, но, срывщик промфинплана!..

Впереди идут две собачьих упряжки с каюрами-тунгусами, но Столяров не желает ехать за ними, а выискивает какие-то окольные пути.

— Ничего, — говорит Столяров, в ответ на мои опасения, — я тут с кинопередвижкой ездил, лучше всякого каюра дорогу знаю, да и нет на Колыме дорог. Шпарь по реке — вот тебе и вся дорога! Сейчас мы, милый человек, — говорит мне Столяров, — доберемся до Бараборки. Часика три осталось. Заедем прямо в интернат, к учителю Варрену. Коньячку захватили? — обеспокоенно вспоминает он.

Я интересуюсь, почему у бараборского учителя такая странная, английская фамилия — Варрен. Столяров ухмыляется.

— Англичан у нас тут не водится. Обыкновенный камчадал. А фамилии у них всякие бывают. Народ-то, ведь, это смешанный, вроде московской солянки. Но, между прочим, Варрена здесь все знают. На всем охотском побережье, на Камчатке, даже на Чукотке… Он и у чукчей бывал, учительствовал.

— Тпру-тпру, морской зверь! — вдруг отчаянно заорал Столяров, — куда ты скачешь, лахтак облезлый! — Столяров соскочил с саней и начал тянуть коня из наледи направо в лес.

— Что случилось?

— Да тут вот дорога на Бараборку ближе. По реке в обход вдвое дольше. А он прет в наледь.

— Да где тут дорога? — удивляюсь я, тщетно стараясь найти следы хоть какой-либо колеи в непроходимой щетке леса, выстроившейся по берегу реки.

— Вот тут, видите, дерево срубленное. Значит, тут вертать надо. Вы не беспокойтесь, я ведь не впервые, вот в этом самом лесу я как-то заблудился и два дня в снегу ночевал.

Мы въехали в тайгу и пошли напролом, изворачиваясь среди редких лиственниц и покрытых мелким слаником залысин. Темнело все сильнее. Лошаденка натыкалась на пни и стволы и несколько раз вывернула нас в глубокие сугробы снега. Кругом клубился сумрак и без конца расстилалась мелкая низкорослая тайга. Казалось, что мы все время кружимся на одном месте.

И потому, когда неожиданно откуда-то вынырнули огоньки вдали, оба мы порядком обрадовались.

— Бараборка! — весело закричал Столяров.

В лесу стояли юрты, деревянные рубленые избы, оленьи нарты, большое здание школы-интерната.

Учитель Варрен вышел на крыльцо, радушно встречая нас.

В комнате учителя, похожей на блокгауз, вырубленный из больших лиственничных бревен, было тепло и светло. Маленькая «буржуйка», установленная на ящике с песком, потрескивала, сверкая вишневыми боками. На ней стоял большой жестяной чайник.

За стенкой кто-то напевал приятным женским голоском романс, аккомпанируя на гитаре. Повидимому, этот голосок являлся главной целью визита Столярова. Он немедленно разделся, передал Варрену узел с теплым бельем для детишек, воспитанников интерната, аккуратно расправил свой черный бантик и заявил: