Математические досуги - Жанна Свет

Вот и прояснились мотивы его летнего поведения — я ведь чувствовала, что дело не во мне и не ошиблась, оказывается.

Ма сказала, что они со страхом ждали моего приезда, она хочет быть честной и поставить все точки над i. Но что они договорились между собой принять кого угодно ради их мальчика. Ведь все эти семь лет они страдали и переживали за него и вместе с ним.

Она не может передать мне, какое облегчение испытала вся семья, увидев меня. И весь этот месяц им становилось все легче и спокойнее за Сережу. Они догадываются, что и у меня в жизни было какое-то несчастье — они не знают, какое, но если я не хочу рассказывать, они это поймут. Для них главное — чтобы Сереже было хорошо, а ему, как им кажется, со мной хорошо. И теперь они верят, что я стану родной им и их мальчику. А они, со своей стороны, готовы все сделать, чтобы помочь мне и Мишке в этой жизни.

Под конец ее монолога мы все уже хлюпали носами, Андреич ужасно сопел, потом вышел и вернулся с рюмками и графинчиком водки, заявив, что после такого без поллитры не обойдешься. Мы все выпили, скривились, а я даже закашлялась — я впервые пила водку — и тут слово взяла Ба.

Она сказала, чтобы я не рассказывала Сереже об этом разговоре. Если он сам решит сообщить мне о погибшей жене, чтобы я сделала вид, будто ничего не знаю. Что мне это поможет, с одной стороны, пожалеть его, а с другой — не ущемить его самолюбия. Он ведь тоже не знает, что и как произошло у меня в жизни, и рассказать некому, ему труднее, а мне они облегчают задачу, потому что хотят помочь нашему сближению. После этого она сказала, что конференция окончена и чтобы все шли по своим комнатам и не мешали бы ей спокойно убрать со стола.

Я пошла к себе, но не легла. Мне нужно было все обдумать. Я не привыкла к таким драматическим извивам. Жизнь, казалось мне, гораздо прозаичнее. В ней идет битва за кусок хлеба, в ней неверные мужья и нелюбящие родители, в ней нет места семилетней тоске по погибшей жене: сосед родителей, например, женился через три месяца после того, как его жена умерла во время родов.

Я попала в кино! Здесь, как в кино, была чересчур большая и красивая квартира, чересчур вежливые и доброжелательные люди, чересчур любящие друг друга — как не было в той реальной жизни, которой я жила до сих пор. Смогу ли я, девочка из зрительного зала, достойно сыграть роль, отведенную мне в этом фильме безжалостным режиссером — жизнью?

Мне не хотелось возвращаться в зал — там было плохо, накурено, намусорено, грубые парни свистели во время лирических эпизодов, люди разговаривали вслух и мешали смотреть и переживать. Дверь то и дело открывалась — зрители входили и выходили, когда захочется, из открытой двери тянуло холодом, а летом было душно и пахло чужим потом…

Нет, я не хотела туда возвращаться, в этот захолустный кинозал для плебса.

Но только я сама могла решить, способна ли я на достойную игру, и решать нужно было быстро — времени на долгие размышления у меня не было.

Эпизод 12.

Жизнь — режиссер не только жестокий, но и гениальный. Проснувшись утром, первое, что я услыхала: нужно отвезти Сергею вещи на корабль. Он, оказывается, не вернулся ночевать домой, а утром позвонил и сказал, что до отплытия не сможет вырваться, а потому пусть я с Андреичем привезем ему вещи — он их сложил заранее — и Мишку, чтобы повидаться.

В комнате Сережи, действительно, стояли сложенные чемоданы. Вызвали такси, мы загрузились и поехали.

Мишке понравились каюта, палуба, рубка, где ему позволили потрогать штурвал. Он сразу в него вцепился и заурчал, изображая работу мотора — так он всегда играл со своими машинками.

Потом Сережа водил и носил его по кораблю, и в каюту ребенок вернулся, имея в каждой руке по пирожку, карманы его были набиты кофетами и орехами, а мандарин был уже очищен. Мишка, то и дело, разевал рот, и Сережа давал ему очередную мандариновую дольку, приговаривая:

— Осторожно, не жадничай. Ты зачем меня цапнул за палец?!

Андреич увез сонного и усталого Мишку домой, а мы остались в каюте. Сереже нужно было идти по делам, и он сказал, чтобы я отдохнула, почитала, а потом он вернется и мы пообедаем.

Мне было странно думать, что эта каюта — его дом. Ведь в ней он жил по полгода и больше. В ней были неправдоподобные чистота и порядок. Морской порядочек — вспомнила я фразу из какого-то фильма. Взяв книгу, я, тем не менее, читать не могла, лежала, думала, что же мне делать дальше, и незаметно для себя заснула.

Проснулась я, когда Сережа вернулся. Он пошел в душ, потом принесли обед, потом забрали грязную посуду.

Потом он заговорил.

Ухожу на полгода и хочу, чтобы не было недоговоренностей. Хочу, чтобы ты знала правду. Я был женат. Наше училище редко кто заканчивает холостым — девочки расхватывают ребят еще на третьем курсе. Конечно, загранка! Все мы — заманчивые и выгодные женихи. Но я женился после училища. Все знакомились на танцах, а я на них не ходил. Раздражали меня эти девочки, что на танцах охотились, да и не верил я им: ради замужества такого тебе напредставляют, а потом окажется, что только шмутки и деньги твои ей нужны. У меня иначе получилось.

Мы с другом пошли в музыкальную школу на концерт его младшей сестры. У них матери не было, так они с отцом старались все сделать, чтобы малышка себя заброшенной не чувствовала. А в школе — учительница этой девочки… Да… Познакомились, еще пару раз заходили — забрать сестричку с урока. Однажды пошли учительницу провожать, а потом друг мне говорит, что не пойдет, чтобы я один шел — она с меня глаз не спускает. Я этого не видел, не решался на нее смотреть.

Поженились. Я в плавание ушел, когда вернулся, узнал, что будет ребенок. Поверить не мог! Кто я такой, чтобы ребенка мне доверили?! Разве я заслужил его? Во мне все пело и кипело — это было даже не счастье, телячий восторг какой-то.

Как— то провожал я ее в консультацию. Она пошла на осмотр, а я ее на улице ждал, и обнаружил, что сигареты кончились. На другую сторону перешел к киоску, ну, купил пачку, стал открывать, смотрю — она идет. И светофор зеленый. Только она до середины улицы дошла — машина откуда-то на полной скорости… На красный поехал, гад какой-то, мразь, представляешь? И убил мою девочку и малыша моего убил.

А дальше ничего не помню. Не знаю, как хоронили, поминки, девять дней — ничего не помню. Меня списать хотели на берег, комиссия была. Прошел! Как, почему — не знаю.

Я на кладбище не хожу. Нет их там. Да и были бы, не пошел бы. Это ведь я виноват… Потом сигарет купил бы, подумаешь! Если бы я у подъезда остался, ничего бы не произошло, это я виноват. Я с того дня больше ни одной сигареты не выкурил, и ту пачку проклятую выбросил тут же. А толку? Не вернуть их ничем, никакими жертвами. Мразь эта, убийца, умчался и не нашли его — никто ничего не успел заметить, так быстро все произошло.

Семь лет я ни на кого не смотрел. Женщины были, конечно, но так, знаешь, гигиеническая процедура, как в сортире. Прости, я грубо говорю, но нежными словами это не опишешь.

А летом увидел Мишку — еще в автобусе, когда он спал у тебя на руках, — и что-то во мне задрожало. Ты не обидишься, если я скажу, что на тебя сначала я и внимания не обратил? Я, наверное, ошибку делаю, говоря тебе такие вещи, но это лишь для того, чтобы сказать, как с того времени изменилось мое отношение к тебе.

Это не любовь. Это больше любви. Вы нужны мне оба — и ты, и твой сын. Нет. Наш сын. Я не чувствую его не своим — он мой, и я хочу, чтобы и ты стала моей. Не в том смысле, когда говорят: Моя женщина, — как о собственности, да и считают собственностью, нет, я хочу, чтобы ты была моей женой, любовницей, другом, дочкой — всем, понимаешь?

Я знаю, что и у тебя было что-то тяжелое в прошлом. Я тебя не тороплю — расскажешь, когда найдешь нужным, а решишь не рассказывать, я и это приму.

Ты прости меня, что я после отпуска уехал и тебе ничего не сказал — мне нужно было вдали от вас себя понять. Приехал домой и говорю, что жениться решил и что ребенок у тебя есть. Мои — ни живы, ни мертвы. А я, веришь ли, день и ночь только о вас и думал. Переживал ужасно: я ведь видел, как ты в дом свой вошла — так на казнь идут. Но не мог я раньше времени тебе какие-то надежды внушать. Если бы оказалось, что я ошибаюсь, я бы все равно тебя оттуда забрал: мы с Ромкой и Люсей это решили, помогли бы тебе здесь устроиться, — но мне хотелось убедиться, что ты мне нужна именно для семьи. Прости, я знаю, ты мучилась лишнее время. Простишь?

Мне кажется, что мы можем друг другу помочь. Я знаю, что и ты меня не любишь. Мы с тобой любовь прошли и переросли. У нас задача — выжить и вырастить Мишку и других детей, если они у нас будут.

Знаешь, я эти семь лет много думал и пришел к выводу, что для хорошей семьи любовь и не обязательна. Смотрю на друзей, как они живут, и такая тоска меня берет. Где та любовь, из-за которой женились? Ни дружбы, ни уважения, одни скандалы. Я не хочу такого.

У нас с тобой есть шанс. Мы оба знаем, что такое горе и одиночество. Мы оба хотим нормальной спокойной жизни, интересной, но спокойной, чтобы дома можно было по-настоящему прийти в себя от всего — от работы, неприятностей, ненужного, но вынужденного общения — от внешнего мира. Мы сумеем построить такую жизнь, я верю в это и прошу тебя поверить.