Посторонняя - Анатолий Афанасьев

— Если хочешь, давай останемся… пойдем на базу. Слышишь, Лара?

— Не насилуй себя, не надо. У тебя гости, и все такое. Конечно, будет неудобно, если ты не вернешься. Я на твоем месте вообще бы никуда не вышла. А ты вот не побоялся. Спасибо тебе, милый!

— Издеваешься! — он крутанул ее за плечи, повернул к себе.

Она смотрела на него улыбаясь, глаза ее были влажны и отражали мутноватую призрачность неба.

— Все хорошо, Сергей, успокойся.

Певунов догадался, она прощается с ним. Ни слова не говоря, повернулся и зашагал по тропинке вниз. Он прикинул, что если быстро подвернется попутная машина, то еще успеет к приходу гостей, ну, малость опоздает, ничего. Он подумал, что она права: будущего у них нет, точнее, у Ларисы есть, а у него нет. Ему главное, поспеть к гостям. Он больше не станет валяться в ногах у судьбы и вымаливать у нее кусочек молодости. Стыдно!

Иногда он соскальзывал с тропинки, и ветви кустарника царапали ему лицо. Ларисины шаги шелестели за спиной, он слышал ее учащенное дыхание. Ему было скверно оттого, что она рядом.

— Сергей, остановись, пожалуйста! — крикнула она.

Певунов обернулся.

— Смотри!

Она показывала на крутую, невысокую скалу метрах в пяти от тропинки. Ее вершина была усыпана алыми созвездьями цветов. Странные это были цветы, распустившиеся в середине осени, колдовские цветы.

— Сорви мне цветочек!

— Как я туда залезу? Высоко все же. Я не альпинист.

Лариса смотрела умоляюще.

— Я прошу тебя! Ты ни разу не дарил мне цветов.

Певунов продрался сквозь колючие заросли и очутился у подножия скалы. Близко она не казалась такой крутой, но склон был сырой и скользкий. Не за что ухватиться.

— Смелее, любимый! — подбодрила Лариса.

Он пополз на четвереньках, пачкая в глине брюки и пиджак. Соскальзывал и снова карабкался, стараясь брать не прямо, а по дуге. Уж совсем возле глаз горели алые лепестки на тоненьких проволочных ножках, но последние метра два оказались совершенно отвесны. Певунов лег на живот. Он впивался пальцами в землю и подтягивался по сантиметру. Еще чуть–чуть. Протянул руку к ближайшему цветку, нерасчетливо дернул и покатился вниз. Перевернувшись, на мгновение испытал блаженство полета, потом тяжко рухнул спиной на гладкий, обтесанный временем камень. Сознание не потерял, но пошевелиться почему–то не мог. Боль была такая, точно от нижнего позвонка до горла ему вогнали в тело толстый стальной стержень.

Певунов лежал на спине и видел над собой угрюмые облака, из которых сочилась тьма. Над ним склонилось искаженное ужасом лицо Ларисы:

— Что с тобой, Сергей?! Ты можешь встать?

— Не могу. В том–то и фокус — не могу.

Она обхватила его за плечи, попробовала приподнять. Певунов застонал и сомкнул веки.

— Ой, что же делать, что делать?! — запричитала Лариса. — Это из–за меня, из–за дуры… прости! Сергей, ты слышишь? Открой глаза! Мне страшно. Скажи, что я должна делать?

Превозмогая липкую слабость и желание погрузиться во мрак, текущий с неба, Певунов улыбнулся ей.

— Придется тебе идти на турбазу. Пусть захватят какие–нибудь носилки.

— А как же ты? Останешься один?

— Поскучаю, ничего не поделаешь. Иди скорее. Лариса подложила ему под голову сумку, никак не решалась его покинуть. Размазала по щекам слезы, смешанные с тушью, и стала похожа на обезьяну.

— Иди! — повторил Певунов. — Все будет в порядке. Спину ушиб, пройдет до нашей свадьбы. Беги бегом!

Лариса поцеловала его в губы, умчалась. Теперь он был один и свободен. Он был свободен от суеты, от необходимости лгать, изворачиваться, предугадывать и умолять. Хаос мыслей и чувств растворился в боли. Закрыв глаза, он чутко прислушивался к шорохам засыпающей земли, с удовольствием впитывая в себя ее свинцовую сырость. Он думал, что умирает, и не испугался смерти. Старуха с косой пришла своевременно, в нужный час. Он должен быть ей благодарен. Скоро, покачивая, как младенца, она унесет его в иные края. Там у него отец и мать, там бабушка, предостерегшая, чтобы он не снимал телефонную трубку. Они все будут рады ему. Они ждут его не дождутся.

«Сыночек! — окликнула его матушка. — Тебе не очень больно? Потерпи еще немного!» «Я терплю, мама. А где ты? Почему тебя не вижу?» Он протянул руку во тьму и ощутил теплое, сладостное прикосновение.

Потом чужие люди положили его на носилки и осторожно понесли вниз, к шоссе…

8

Нина Донцова получила письмо от подруги Копейщиковой, многоопытной, повидавшей виды особы.«…Ты живешь и не знаешь, какие у нас происходят удивительные события. Помнишь ли ты начальника торга Певунова? Конечно, должна помнить, он ведь и за тобой, кажется, ухлестывал? За кем только не ухлестывал этот бугай племенной! Но тут с ним такое случилось, что даже его жалко. Наказал бог бугая, жестоко наказал. Отомстил за всех обиженных… Схлестнулся наш многоуважаемый Сергей Иванович с молоденькой девицей, зовут Лариской. Стерва, конечно, порядочная, но собой пригожая. А наш–то втрескался изрядно. Всему городу на потеху. Ох помотала его эта самая Лариса! Одних подарков у него выклянчила на тыщи. Представляешь? И вот на Октябрьские укатили они вдвоем в горы, чтобы на природе покуролесить. Бугай–то наш, Певунов–то, к той поре вовсе человеческий рассудок потерял. Веришь ли, назвал гостей полон дом, а сам с Лариской умчался. Напились они, значит, с ней водочки и взялись по горам рыскать. И как уж у них там по пьяной лавочке получилось: то ли Лариска его со скалы спихнула, то ли сам сверзился, суть одна — сломал хребет бедолага. По городу с самого начала слух пошел, что помер он в больнице.

Но он не помер, вскорости был увезен в Москву на операцию. Тому уж месяц как минуло… А вот теперь что до тебя касается. Пятого дня врывается к нам в магазин расхристанная баба, по виду полоумная, и орет: «Здесь ли работала Нинка Донцова?“ Оказалось, это секретарша Певунова по кличке Зина. Мы ее, конечно, окружили тесным кольцом, расспрашиваем. И вот, представь себе, она нам со слезами докладывает, что благодетель всего города Певунов околевает в одиночестве в Москве, и некому даже принести ему передачу. Мы эту Зинку утешаем, водички ей подали. А дальше она объясняет, зачем пришла. Хорошо бы, говорит, Нина Донцова, которой в прошлом Певунов симпатизировал, навестила страдальца в больнице и снабдила чем требуется. Деньги она пришлет тебе какие угодно и давно бы послала, да адреса не знает. Так она нас уговаривала, так растрогала: мы потом уж вместе с ней ревели. И то представить, какой бы ни был человек, а лежит парализованный и всеми брошенный, это после всех–то благ, какие имел. Можно ведь посочувствовать, как ты считаешь, Нина?.. Короче, адрес твой мы секретарше дали и сами пообещали тебе написать. Что я и исполнила за всех твоих подруг, которые тебя целуют и желают тебе самого лучшего. Когда будешь в родных краях, Нинуля?.. Да, а стерва эта Лариска, из–за которой он хребет сломал, не вылазит из ресторанов и каждый день с разными кавалерами. Бывают же бессердечные твари на свете! Горячо и жарко обнимаю, твоя Копейщикова».

На отдельном листочке адрес больницы, где лежал Певунов, номер палаты и даже фамилия заведующего отделением. Все написано другим, нежели письмо, аккуратным, четким почерком.

Вечером Нина дала прочитать письмо мужу. Мирон Григорьевич прежде всего поинтересовался, какие отношения связывали Нину с Певуновым и когда это было: до замужества или после.

— И до и после, — вздохнула Нина. — Ох, Мироша, взрослый ты человек, ответственный работник, а другой раз такое ляпнешь — хоть стой, хоть падай… — Видя, что мужа не удовлетворило ее объяснение и он упорно смотрит на ковер, Нина утешительно добавила: — Ты бы видел его, Мирон. Он старше тебя, красномордый весь, пьяница и развратник.

— Таких женщины и любят! — поделился Мирон Григорьевич неизвестно откуда почерпнутой мудростью.

— Что мне делать? Сходить к нему в больницу или не стоит?.. Подруги вон просят.

Мирон Григорьевич не желал, чтобы его наивная женушка шла с гостинцами к какому–то подозрительному, путь и парализованному типу, но сказать ей об этом прямо не посмел.

— С одной стороны, сходить надо, раз такое несчастье и знакомый тебе человек, но откуда ты знаешь, что ему будет приятен твой визит. Многие мужчины не любят, когда их застают в беспомощном состоянии.

— Это верно, — согласилась Нина. — Мне самой неловко. Да он и забыл меня давно… Но ведь я могу поговорить с врачом?

— И я могу. По телефону.

— Ревнивый ты дурачок, и больше ничего, — сказала Нина вглядевшись со вниманием в раскрасневшегося мужа.

Она поехала в больницу через два дня. В сумке у нее лежали апельсины, печеная курица, четыре жестянки соков и зарубежный детектив. Здания больницы расположились в огороженном каменным забором парке на большом расстоянии друг от друга. Нина вдосталь нашлепалась по грязи, пока нашла нужный корпус. В гардеробе выяснила, что травматологическое отделение находится на четвертом этаже. Никто ее не останавливал, не спрашивал, к кому идет, она беспрепятственно поднялась на четвертый этаж и легко отыскала кабинет заведующего. Постучала и вошла. Ей повезло, заведующий отделением, профессор Вадим Вениаминович Рувимский полулежал на низкой кушетке с сигаретой в зубах, видимо, отдыхал. Это был моложавый человек с короткой, под мальчика, прической, с худым, длинным лицом. Когда он повернулся к Нине, она поняла: этот человек смертельно устал, но еще способен встать и вышвырнуть ее из кабинета.