Шкуро: Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Шкуро хмуро кивнул.

И вновь мчались кони и люди навстречу раскаленному свинцу, бьющему в лицо, и, возможно, Слащова ожидала участь предшественника, но его лошадь споткнулась, и полковник упал. Орудия были уже совсем рядом, и Слащов, поднявшись, с криком «Вперед!» бежал на красных артиллеристов. За ним бежали другие пешие казаки. Начиналась рукопашная, но красные успели подцепить орудия к упряжкам и погнать их в тыл.

Все это Палихин наблюдал издали, ожидая своего момента. Такой момент и пришел. Оттуда, где скрылась батарея, бросились в атаку красноармейцы. Они направлялись к тому холму, где стоял Шкуро и развевался волчий знак. Бежали метрах в двухстах от Палихина, мимо кустарника, в котором он прятался. Осторожно, не спеша, пополз, а затем и пошел, побежал Палихин в тихую даль, где в вечном спокойствии сияли горы и небо.

Он оглянулся несколько раз. Лучше бы не оглядывался: на просторном поле между станицами Бекешевской и Суворовской шла смертельная игра: за пешими красноармейцами гнались конные казаки и рубили их по-всякому, как умели. Заметил беглец и Шкуро — от того не отставал ординарец и еще один казак со знаком волка. Полковник, догнав жертву, подавался вперед, и сверкающее лезвие его шашки как будто лишь слегка прикасалось к убегающему, и тот падал разрубленный.

Лишь отдаленные неясные вскрики умирающих слышал Палихин да еще яростные восклицания убийц; вместе со звериным ржанием коней. Не мог он услышать, с каким яростным упоением кричал молодой Артюхов, разрубая шашкой красноармейца: «Десятый! — кричал Петр. — За тебя, папаша, десятого положил! Голову снес — кочаном покатилась!»

Волки на охоте

В Кисловодске самых дальновидных паника начала охватывать уже днем 25 нюня, а Стахеев до вечера блаженствовал в гостях у местного старожила-литератора, у которого собрались, наверное, самые разговорчивые интеллигенты города. Обсудили стихи Блока и Маяковского, Чехословацкий мятеж, нового красного командующего Троцкого, железной рукой наводящего порядок 9 войсках, даже составили программу юбилейного лермонтовского вечера. При этом Михаил Петрович успевал сочинять все новые и новые строки для своей поэмы, посвященной любимой Леночке, ему представлялось, что даже Лермонтов обязательно полюбил бы такую девушку.

Местного вина хватило до вечера, и Стахеев пришел в «Гранд-отель», где не заметил никакой паники. Он завалился спать и, как ему показалось, сразу же был разбужен.

Возле кровати стояли люди в гимнастерках с револьверами на поясах и в папахах с красными звездами. Их знали в городе как самую главную и самую страшную власть.

— Одевайтесь, товарищ Стахеев, мы просим вас быть понятым при обыске и аресте некоторых лиц, проживающих в гостинице.

Михаил, конечно, не возражал, суетливо быстро оделся, успел сообщить, что он московский корреспондент… Поднялись на второй этаж. Дверь в номер, недавно принадлежавший Шкуро, была открыта. В двухкомнатном номере толпилось человек десять чекистов. Командовал ими какой-то вспыльчивый грузин.

— Второй понятой? — удовлетворенно спросил он. — Очень ты нам нужен, дорогой. Вот вещи, вот — список. Смотри, читай, расписывайся. И еще у этой контры нательный золотой крестик. Вместе с башкой будем рубить. Таких бандитов, как ее муж, Кавказ не знал!..

Только теперь Стахеев понял: производится обыск и арест жены полковника Шкуро. Она, в вышитой тонкой батистовой блузке, сидела у стола, за ее спиной — чекист со злым лицом. На столе разложены пачки денег, женские украшения, иконки, чуть в стороне свертки с одеждой. Татьяна Сергеевна с окаменевшим лицом смотрела перед собой.

Один из чекистов передал Стахееву протокол, объясняя:

— Вот ее подпись. Вам надо здесь расписаться. Все вещи на столе.

— Но, товарищи… Как же так? За что ее? Мы же не воюем с женщинами. И вообще я, как направленный из Москвы корреспондент, не имею к этому отношения.

— К чему это ты не имеешь отношения? — вдруг почти закричал тот, что стоял за спиной арестованной. — Может, к революции не имеешь отношения? Ты большевик или контра?

— С женщинами воюем? — возмутился начальник. — Против контрреволюции — всегда воюем.

— Ее муженек утром со своей бандой будет здесь и никого из наших не пожалеет. А вы, товарищ корреспондент, оппортунизм протаскиваете. Этого мы не можем позволить.

— Контру, сука, защищает, — продолжал злой, — самого с ней отправим.

— Вы меня не так поняли, товарищи, — завертелся Стахеев. — Я, разумеется, подпишу. Просто я… Не знал всех обстоятельств…

— Обстоятельства такие, понимаешь, что этот бандит наступает на Кисловодск и Пятигорск, а сегодня, сволочь, днем изрубил целый полк наших красноармейцев.

— И ты, сука, за это ответишь, — сказал чекист, стоявший за спиной Татьяны Сергеевны.

— Подожди, дорогой, — остановил его начальник. — Будем по порядку, понимаешь, действовать. А ты, корреспондент, спеши на вокзал.

Стахеев успел на последний поезд, идущий в Ставрополь. В вагоне было темно, спутники молчали, и он подремывал, представляя рядом улыбающуюся Леночку, тянулся к ней, но где-то в ночной тьме, сквозь которую пробирался поезд, раздавался очередной выстрел и приходилось возвращаться в неуютную действительность. Соседи что-то бормотали «темно и ничтожно». Почему-то Лена любила эти стихи. «Есть речи — значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно». Он сам не мог без волненья слышать девушку, независимо от того, что выражали ее слова. Ведь, на взгляд Михаила, она сама девичья чистота и невинность. У него никогда не было такой девушки. Женился на опытной… Он решил, если Лена согласится, то он немедленно разведется — теперь это просто. Колеса постукивали, и он вновь засыпал в мечтах и: просыпался от грохота. «Это не выстрел, — сказал сосед. — Это шкуринцы мост взорвали. Теперь Кисловодск отрезан, и они его захватят».

Захватили на рассвете. Шкуро был в особенном боевом настроении, накануне к нему приезжали делегаты, пытавшиеся примирить его с большевиками. Обещали полную амнистию всем восставшим, сообщили, что его Жена взята заложницей и ее расстреляют, если восставшие не сдадутся.

На переговорах присутствовали офицеры и старые казаки — требовали ответить так, чтобы его слова запомнились. И он, подумав, сказал размеренно:

— Передайте комиссарам, что женщина ни при чем в этой войне. Если же большевики убьют мою жену, то клянусь, что вырежу все семьи комиссаров, которые попадутся мне в руки. Что же касается моей сдачи, то знайте и передайте комиссарам: тысячи казаков доверили мне свои жизни, и я не брошу их и оружия не сложу.