Апозиопезис - Анджей Савицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Варшава, 13 (25) ноября 1871 г., полдень
По лбу Генриетты стекал пот, на нем появились набухшие жилы, все лицо сделалось кроваво-красного цвета. Девушка, глухо рыча, скалила зубы, но делала очередные отжимания.
— Триста восемь, триста десять… триста… Черт! Просчиталась.
Девушка упала на пол и какое-то время лежала, тяжело дыша. Спортивные, доходящие до колен панталоны несколько мешали растяжке и обтягивали попку, но тут не было ничего удивительного: последний раз она надевала их несколько месяцев назад, а за этот период гражданской жизни немного поправилась; то тут — то там округлилась. Теперь нужно было сальце вновь превратить в твердые, словно камень, мышцы.
Генриетта схватилась на ноги, проведя короткое сражение со слабостью, и несколько раз обежала комнату по кругу, размахивая руками, словно крыльями мельницы. Кроме панталон на ней была только легкая сорочка, которая сейчас пропиталась потом и лепилась к телу. Теперь девица остановилась перед повешенным посреди помещения наполненным песком кожаным мешком и начала наносить ему бешеные удары, уклоняясь одновременно от ударов партнера-тени.
— Правой, левой, удар ногой. Раз два, удар ногой! — повторяла она про себя, бомбардируя мешок градом ударов. — Вот тебе, урод, на… получи…!
Так она какое-то время скакала вокруг мешка, будто на пружинах, пока, наконец, не оперлась о стену и сползла по ней на пол, где и сидела, вытирая заливающий глаза пот. У нее болел бок, на котором расцвел фиолетовый кровоподтек, напоминало о себе плечо с не столь импозантным синяком, но это были всего лишь единственные телесные повреждения, оставшиеся после стычки с уличными бандитами. И ничего особенного, она не должна обращать на них внимания, это недостойно чести прусской юнкер-девицы.
— Панна Геня, у вас все хорошо? — постучала в двери хозяйка.
— Все в самом замечательном порядке, Яся, — с трудом выдохнула девушка.
— Я тут боялась, что вы с кем-то деретесь, такой шум…
— Это только упражнения.
— Чайку, может? И кусочек пирога с вареньем?
Генриетта уже собралась было с жаром согласиться, как прикусила язык.
— Нет, — жалобно вздохнула она. — Кружку огуречного рассола и миску с холодной водой, чтобы помыться.
Хозяйка ушла, бурча себе что-то под носом: что-то про умственные болезни и про то, что мужика нет… При этих последних словах перед глазами Генриетты встал красавчик — полковник Кусов. Элегантный, необыкновенно очаровательный, он должен был быть родом из богатой семьи и получить качественное образование. Безупречные манеры, прекрасное владение немецким и французским языками, поведение и манеры, а ко всему этому — очень мужская решительность и с трудом скрываемая брутальность. Вау! Истинная конфетка! Урожденный предводитель, нуждающийся в сильной женщине рядом с собой. Наверняка его ожидает блестящее будущее на службе Империи, а со временем — наверняка и губернаторство в какой-то провинции, и в конце концов — пост в Государственном Совете или должность при царском дворе. Женщина, которую он выберет, обязана быть сильной личностью и необычной красавицей, чтобы удержать кого-то такого и навечно сохранить его любовь.
Генриетта со стоном поднялась и перешла в соседнюю комнатку, исполняющую одновременно функцию спальни и будуара. Кроме кровати, двух сундуков и большого трехдверного шкафа, здесь помещался элегантный туалетный столик, украшенный массой оборочек и безделушек, из которых лишь один элемент никак не соответствовал всему остальному — повешенный на керамической фигурке танцующей балерины орден: Железный Крест. Центральным элементом столика было большое овальное зеркало. Девушка оперла руки на бедрах и критично пригляделась к своему отражению.
Стройная шея свидетельствовала о благородном происхождении, а выдвинутый подбородок выдавал сильный характер. Прибавьте к этому темные, блестящие глаза, манящие и кипящие энергией. Несколько узковатые губы, холодные и суровые, зато крепкие груди с небольшими, темными сосками; груди девичьи и полные, даже излишне полные, ну прямо-таки плебейские, ну да ладно! И, наконец, идеально круглые бедра и крепкие ноги с сильными играми. Смесь родовитой дамы и сильной будто лошадь крестьянки.
Кусов не тот мужчина, которому могут нравиться подобные женщины. Он мил и вежлив, но это все результат хорошего воспитания. Сегодня вечером он пригласил ее на концерт, но это из обязанности, а не для того, чтобы сделать ей приятное. Наверняка он предпочитает тошнотворных, хотя и красивых славянских аристократок, которые в жизни не познали усилий, кожа у них бледная, словно алебастр, груби благородно маленькие, как у Венеры Милосской, и притом они еще и голодают, чтобы иметь осиную талию, как у императрицы Сиси[45].
Имеется кое-что еще. Генриетта коснулась винта на лбу, провела пальцами по сильно покрасневшей щеке, по шраму возле ключицы — оставшегося от французской шрапнели и по второму, на животе — от укола австрийским штыком. Нет смысла чего-либо скрывать: не дама я, но солдат.
Девушка тяжело, с болью вздохнула. Это какое уже по счету любовное разочарование? Когда уже закончатся все эти нереальные мечтания? Надо выбить себе из головы полковника Кусова, как уже раньше сделала с инженером Довнаром. От беспокойства Генриетта даже вздрогнула: она совершенно забыла о нем, со вчерашнего дня не посвятила ему ни единой мысли. И замечательно! Необходимо покончить с этой слабость, упрекнула она сама себя.
Пора выбирать наряд к сегодняшнему концерту, приготовить к нему прическу и набор инструментов. На сей раз она отправляется туда по службе, чтобы устроить ловушку на возможного террориста. Кусов считал, что тот вновь может ударить. Не известно только: по кому, поскольку никакой австриец о своем присутствии не извещал.
Фроляйн фон Кирххайм открыла одно из отделений шкафа и какое-то время копалась в висящих внутри корсетах, с вешалки сняла черный, из толстого материала, к тому же армированный стальными прутьями. Весил он пуда два. К нему она не наденет элегантный кринолин, а простое платье, зато снабженное хорошенько спрятанными карманами и кобурами. Генриетта присела у одного из сундуков и подняла крышку. Изнутри она вынула пояс с боеприпасами и два небольших короткоствольных револьвера, а к ним еще и кинжал с искривленным лезвием.
Из небольшого футляра Генриетта высыпала стеклянные бутылочки и свернутый стальной тросик с нанизанными через каждые несколько сантиметров колючками. Не забыть их только обработать ядом. В дополнение на столешнице очутились четыре гранаты с короткими запальными шнурами и коробка саперских спичек для их поджига. В самом конце девушка взяла плоский ключ, с которым, собственно, и так никогда не расставалась, и прибавила к тщательно и любовно уложенному арсеналу. Самый подходящий наборчик для свидания с красавцем-джентльменом. Генриетта закусила губу, с недовольным видом покачивая головой.
Мрачные размышления прервала доходящая из окна знакомая мелодия. Характерно громкие звуки, как будто бы кто-то одновременно играл на губной гармонике и на цимбалах, исходили, естественно, из шарманки, то есть, смеси музыкальной шкатулки с миниатюрным органом. Официально мелодия считалась украинской народной песней[46], но в Польше под нее пели некую запрещенную песню, которую Генриетта выучила от сыновей хозяйки, и которую она тут же начала громко напевать:
— Марш, марш, вы поляки, храбрецы и забияки, отдохне-ом от трудо-ов в тени дедовских садов…
Геня взяла лежавшее на кровати портмоне, вынула из него десятикопеечную монетку, и уже хотела было открыть окно, как до нее дошло, что почти не одета. Тогда она быстро натянула сорочку и только после того выглянула во двор. Шарманщик стоял посреди площадки, окруженный пятью сыновьями Яси, которые игрались с привязанной к инструменту обезьянкой. Старик с седой бородой и в грязном лапсердаке яростно крутил ручку шарманки и поглядывал вверх, рассчитывая, что какое-нибудь окно, в конце концов, и откроется. Геня улыбнулась и бросила монетку. Лишь только та брякнула о землю, мартышка подскочила к ней и отнесла хозяину. Музыкант кивнул пруссачке и оскалил гнилые зубы в усмешке.
Девушка уселась на подоконнике и слушала мелодию, позволяя прохладному ветру врываться в комнату. Яся считала проветривание исключительно вредным для здоровья и нежелательным для мебели. Как она решительно протестовала, когда Генриетта открывала окно, как чуть ли не панически страшилась варшавского воздуха. Привычный смрад затхлости, пота и готовящейся еды заполнял каждую квартиру, и он был гораздо безопаснее свежего воздуха, но, прежде всего — он был свойским! Но вот наша юнкер-девица обожала открытые пространства и ветер, и при любой возможности она впускала их вовнутрь помещения.