Практическая магия - Элис Хоффман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не хочу садиться в тюрьму! — Джиллиан снова вытаскивает сигарету и закуривает.
В результате их семейной истории у нее развился настоящий комплекс брошенного, вот почему она всякий раз уходит первая. Ей это известно, она лечилась, потратила уйму времени и денег на психоаналитиков, но это ничего не изменило. Нет такого мужчины, чтобы обскакал ее в этом и порвал с ней первым. Здесь она не знает себе равных. За исключением разве что Джимми, строго говоря. Он-то ушел, а она осталась есть себя поедом из-за него и расплачиваться за это.
— Я с ума сойду, если меня посадят. Я ведь даже не жила еще, если разобраться. То есть по-настоящему. Я хочу работать, вести нормальную жизнь. Ходить к друзьям на шашлыки. Родить ребенка.
— Что ж, раньше надо было думать. — Это как раз то самое, что Салли и советовала всегда Джиллиан, из-за чего в последние годы их телефонные разговоры все более сокращались, а там и вовсе прекратились. То самое, о чем она писала в своем последнем письме — том, которое так и не дошло до Джиллиан. — Надо было бросить его, и кончено.
Джиллиан кивает головой:
— Надо было вообще с ним не знакомиться. То была изначально моя ошибка.
Салли внимательно изучает лицо сестры в зеленоватом лунном свете. Джиллиан, может быть, и красива, но ей уже тридцать шесть, и она слишком часто влюблялась.
— Он тебя бил? — спрашивает Салли.
— Это что, имеет значение?
С близкого расстояния Джиллиан определенно не выглядит молодо. Слишком долго жила в Аризоне — вот и глаза слезятся, хотя она уже больше не плачет.
— Да, — говорит Салли. — Имеет. Для меня — имеет значение.
— Понимаешь... — Джиллиан отворачивается от «Олдсмобиля», потому что иначе ей не забыть, что всего лишь несколько часов назад Джимми подпевал в машине кассете с записью Дуайта Йокама. Эту песенку она готова была слушать снова и снова — ту, в которой поется про клоуна, — и Джимми, на ее вкус, исполнял ее в миллион раз лучше Дуайта, чем достаточно много сказано, учитывая, что она без ума от Дуайта. — В этот раз я действительно любила. Всем нутром. Веселого мало, в сущности. Это жалкое состояние. Непрерывно хотела его, как ненормальная какая-то. Как будто я тоже вроде тех женщин.
Те женщины, на кухне в сумерках, с мольбой падали на колени. Божились, что в жизни больше ни на что не позарятся, только бы им досталось то, чего они желают сейчас. Тогда-то, бывало, Салли с Джиллиан и давали клятву, сцепляясь мизинцами, что они такого несчастья, таких мучений не допустят. Что бы ни случилось, такому с ними не бывать, — вот о чем перешептывались они в темноте, сидя на пыльной черной лестнице, словно желание — это вопрос личного выбора.
Салли как бы заново видит газон перед домом, великолепие знойной ночи. Она все еще чувствует, как мурашки бегут по спине, но ее это больше не волнует. Со временем ко всему привыкаешь, даже к чувству страха. Это, в конце концов, ее сестра, та девчушка, которая когда-то, случалось, не засыпала, если Салли не споет ей колыбельную или не посидит рядом, тихонько перечисляя, что тетушки кладут в свои зелья и какие слова говорят во время заклинаний. Это женщина, которая целый год звонила ей каждый вторник ровно в десять вечера.
Салли думает о том, как Джиллиан цеплялась за нее, когда тетушки первый раз привели их с черного хода в старый дом на улице Магнолий. Пальцы у Джиллиан были липкие от жвачки и холодные от страха. Она ни за что не хотела отпустить руку сестры, даже когда Салли пригрозила, что будет щипаться, — только сжимала ее все крепче.
— Берись-ка, тащим его назад, — говорит Салли.
Они подтаскивают его к тому месту, где растет сирень, и следят за тем, чтобы, как их учили тетушки, не повредить корней. К этому времени птички, что ютятся по кустам, крепко спят. Жуки притулились на листьях форситии и айвы. Сестры работают, и удары их лопат звучат размеренно, без натуги, словно ребенок хлопает в ладоши или с ресниц капают слезинки. Только один раз настает тяжелый момент. Салли никак не удается закрыть Джимми глаза. Она слыхала, что такое бывает, когда покойник хочет увидеть, кому будет черед последовать за ним. И потому Салли заставляет Джиллиан отвернуться и не глядеть, как она начинает засыпать его землей. По крайней мере, так лишь одной из них будет сниться каждую ночь его неподвижный взгляд, устремленный на нее.
Когда работа окончена, лопаты поставлены на место в гараже и нет ничего, кроме свежевскопанной земли под кустами сирени, Джиллиан чувствует потребность посидеть на заднем дворике, разведя колени и низко свесив голову, иначе ей станет дурно. Он знал, как ударить женщину, чтобы почти не оставалось следов. Еще он знал, как целоваться, чтобы у женщины сильнее билось сердце и с каждым вздохом крепло желание простить. Поразительно, на что только не заставит пойти любовь. Еще поразительнее — твоя готовность ей в этом подчиняться.
Бывают ночи, когда самое лучшее — не думать слишком долго о прошлом, о том, что было обретено и утрачено. В такие ночи лечь в постель, забраться под чистую белую простыню — уже большое облегчение. Это всего лишь июньская ночь, такая же, как другие, если б не зной, не луна да не зеленое свечение на небе. А вот то, что творится с сиренью, пока все спят, — нечто из ряда вон выходящее. В мае на ней висели там и сям лишь худосочные соцветия, но сейчас сирень распускается опять, не ко времени, за одну ночь, в едином, мощном приливе цветения, благоухая с такой силой, что сам воздух вокруг пронизан лиловым светом и напоен ароматом. Скоро он станет опьянять пчел в полете. Птицы будут сбиваться с пути, совершая перелет на север. Людей будет неделями тянуть остановиться на тротуаре перед домом Салли Оуэнс, будет манить из собственной кухни или столовой на запах сирени, навевающий воспоминания о настоящей любви, о страсти — и мало ли о чем еще, давным-давно позабытом, о чем теперь, может быть, не стоило бы и вспоминать.
Утром в тринадцатый день рождения Кайли Оуэнс небо бездонно-ясное, голубое, но задолго до того, как встанет солнце, как зазвонят будильники, Кайли уже не спит. Не спит который час. Она так вытянулась, что, если б сестра дала ей поносить свое платье, мама — накраситься своей помадой кофейного цвета, а тетя Джиллиан — надеть свои красные сапожки, она легко сошла бы за восемнадцатилетнюю. Кайли знает, что нечего торопить события, у нее вся жизнь впереди, — просто она, сколько живет на белом свете, тащилась к этому моменту с черепашьей скоростью, сосредоточась всецело на нем одном, как если бы весь мир сошелся клином на этом июльском утре. Конечно же, подростком ей будет жить гораздо лучше, чем ребенком, она и сама всегда это смутно сознавала, а теперь тетя