Подземная пирамида - Ласло Леринц

Помнится, вчера вечером я чуть было не растоптал ее. Черт возьми, ведь, в конце концов, ее для того и написали, чтобы кто-то прочитал. А если так написали, что невозможно прочесть! Эх, ну и кретин же ты, писец, ну и кретин!

Потом я устыдился. Мысленно попросил прощения у писца, умершего несколько тысячелетий назад. Откуда было знать несчастному, что однажды, в астрономически далеком будущем, за много тысяч километров, на земле, тогда еще не открытой, кто-то захочет прочитать то, что он написал. Притом же этот кто-то не имеет ни малейшего отношения к тому, что писец хотел сообщить своим современникам. Я всегда терпеть не мог демотическое письмо. Нет в нем пленительной красоты иероглифов и элегантной каллиграфии иератического письма. Похоже, упадок царства повлек за собой и упадок письменности.

Я, конечно, знаю, что снова несправедлив. Этот папирус, датируемый VIII – VII веком до новой эры, выражал потребности той эпохи, в которую значительно возросла экономическая роль написанного слова. Тогда уже не только высекли в камне значки, восхваляющие бога солнца Ра или фараонов, но и скрупулезно записывали на папирусе, сколько стоило на рынке одно яйцо или, например, одна плеть из кожи бегемота.

Сумма суммарум, демотическое письмо – это уже настоящее письмо. Оно примерно так же соотносится с классическими иероглифами, как классическая латынь с народной. Во всяком случае, яблоко упало довольно далеко от яблони.

Немало часов просидел я над ним, пытаясь расшифровать некоторые проклятые сокращения. Но как, черт, возьми, разгадать их тайну, если возможно, что систему сокращений и слияний такого типа использовали только этот писец или школа, к которой он принадлежал, причем на весьма ограниченной территории.

Потому что и это относилось к особенностям демотического народного письма.

Я бросил на фотокопию презрительный взгляд и уже было решил выпить еще чашку кофе, когда зазвонил телефон.

– Мистер Силади?

– Да.

– Говорит Селия Джордан. Дело в том…

– О, Селия!

– Дело в том, что с вами желает поговорить один зарубежный коллега.

– Зарубежный коллега? И именно сейчас? Я его знаю, по крайней мере?

– Боюсь, что нет. Мистер Хальворссон, из Копенгагена.

– Никогда не слышал этого имени.

– И мистер Малькольм не слышал. Но вот он во что бы то ни стало желает вас повидать.

– Селия… Вы столько раз уже выручали меня. У меня так болит голова, как будто она и не моя, и отвратительное настроение. Вы не могли бы направить этого Хальворссона куда-нибудь еще?

– Боюсь, мистер Силади, что не могу. Он утверждает, что приехал сюда ради вас, прямо из Копенгагена.

– Но дорогая Селия! Я, поверьте мне, знаю каждого, кто хоть что-то значит в моей профессии И среди них нет ни одного Хальворссона. Прощупайте-ка его. Он, случайно, не студент, который хочет продолжить обучение у нас, или журналист? В последнем случае пошлите его к дьяволу, а в первом – внесите его в списки, но оставьте меня в покое, хорошо? Короткое молчание, потом снова голос Селии:

– Боюсь, что не выйдет, мистер Силади. Профессор Кнут Хальворссон – заведующий кафедрой общего фольклора Копенгагенского университета. Старик…то есть профессор Малькольм считает, что вы должны его принять! Сожалею, но…

Я покорно положил ноги на стол.

– Ну что ж! Он хотя бы говорит по-английски?

– Да, конечно!

– Надеюсь, ему известно, что я не разбираюсь в фольклоре? Нет ли тут какой ошибки?

– Вряд ли.

– Хорошо. Проводите Хальворссона сюда.

Я спустил ноги со стола и крикнул через дверь в соседнюю комнату. Попросил Бесси принести два кофе и уселся за фотокопию… Если вот эту пакость я расшифрую так, то, в свою очередь…

Я с головой погрузился в работу, и, как это обычно бывает, у меня мелькнула мысль, показавшаяся мне достойной внимания, как раз когда раздался стук в дверь.

Я быстро нацарапал свою свежеиспеченную идею на клочке бумаги и отшвырнул карандаш. Тем не менее это у меня получилось не достаточно быстро, чтобы входивший Хальворссон не заметил.

Заведующий кафедрой фольклора Копенгагенского университета представлял собой, несомненно, импозантную фигуру. Роста в нем было, видимо, около двух метров, его длинная рыжая борода достигала пояса. Кроме того, у него был зычный, как у китобоя, бас.

Он переступил через порог, бросил быстрый взгляд на мою руку, которой я в знак приличия оттолкнул карандаш, и рассмеялся низким, глухим смехом.

– Терпеть не можете, а?

Сначала я подумал, что он слабоват в языке.

– Пардон?

– Меня тоже прямо выворачивает, когда кто-то мешает работать. Так и вздул бы наглеца. Даже если это мой начальник. Кстати, меня зовут Хальворссон.

Я сконфуженно протянул ему руку.

– Петер Силади.

– Не бойтесь, много времени я у вас не отниму. Но мне крайне нужна ваша помощь. Говорят, что если вообще кто-нибудь может мне помочь, так это только вы. Поэтому-то я вынужден потревожить вас. Даже рискуя тем, что вы вздуете меня!

Этот парень начинал мне нравиться.

– Если я правильно понял, мистер Хальворссон, вы исследователь фольклора?

– Вы правильно поняли. Вы ничего обо мне не слышали?

Я старался быть с ним вежливым, хотя бы из-за его преимущества в росте.

– Простите, но я редко занимаюсь фольклором.

– И не интересуетесь им?

– Ну… как вам сказать? Лишь настолько, насколько это позволяет мое время.

– Словом, нисколько?

– Ну это уж слишком! Когда мне в руки попадает статья, я с интересом ее просматриваю. Ведь сказки о детстве живут в нас!

Я заметил, что его глаза начинают ясно блестеть. Еще разрыдается тут передо мной этот мягкосердечный гигант!

– Истинно так, как вы говорите, – сказал он дрогнувшим голосом. – Для нас, северян, чудесный мир сказок особенно притягателен. Знаете, северные леса, сверкающий снег, звенящие подснежники и под каждым колокольчиком – фея. Ну разве не чудесно?

Я поостерегся сказать что-либо, чтобы из его глаз не закапали слезы.

Неожиданно быстро он взял себя в руки и усмехнулся.

– Когда заходит речь о сказках, не могу не расчувствоваться. Я – сентиментальное животное… И люблю свою профессию. В этом все дело!

Тем временем принесли кофе, и мы молча попивали его. При этом я надеялся, что аромат кофе изгонит отсюда фей, которые нежатся под колокольчиками.

Мой гость казался мне симпатичным, милым сумасбродом, только я все еще не мог взять в толк, какого лешего ему от меня нужно.

Но вот он отставил свою чашку и обратился ко мне.

– Итак, давайте вернемся к делу! Как я уже сказал, я занимаюсь типологией сказок. Вы знаете, что это такое?

Он этого еще не говорил, но теперь я принял его слова к сведению. Что же касается типологии, то у меня было об этом весьма смутное представление.