Собственное мнение - Джек Ричи

Я купил пистолет тридцать второго калибра и коробку патронов. Семьи и близких у меня не было, а жить мне осталось всего четыре месяца.

Солнце клонилось к озеру, когда я вернулся на автобусе к балагану. Я посмотрел в конец аллеи. Кассир по-прежнему восседал в своей будке.

Как мне подойти к нему? Как выстрелить? Вопрос разрешился сам собой: я увидел, как к кассе подошёл сменщик, и кассир, закурив сигарету, неторопливо отправился по аллее к берегу озера.

Я настиг его на повороте, у зарослей кустов. Место было пустынное, хотя шум балагана явственно сюда доносился.

Он услышал мои шаги и обернулся. На его лице появилась недобрая ухмылка, и он нарочито почесался. Потом увидел мой пистолет, и глаза его полезли на лоб.

— Сколько вам лет? — спросил я.

— Эй, мистер, — быстро заговорил он. — У меня в кармане и десятки нет…

— Сколько вам лет? — повторил я.

Он нервно заморгал.

— Тридцать два года.

Я печально покачал головой.

— Вы могли бы прожить до семидесяти. Представьте себе: ещё тридцать — сорок лет, если бы вы позаботились быть человечнее.

Он побледнел.

— Вы спятили?

— Возможно.

Я нажал на курок.

Выстрел прозвучал негромко и совсем не так, как я ожидал; к тому же он потерялся в шуме балагана.

Кассир согнулся и как сноп повалился на землю. Он был мёртв.

Я присел на ближайшую скамейку и стал ждать полицию. Прошло пять минут, потом десять. Казалось, выстрела никто не услышал.

Я вдруг почувствовал, что чертовски голоден. С самого утра ничего не ел, и перспектива провести ещё полдня в полицейском участке за допросом показалась мне невыносимой. К тому же у меня разболелась голова. Я вырвал из записной книжки листок и написал:

«Можно простить сорвавшуюся с языка грубость. Но жизнь, исполненная жестокости и хамства, непростительна. Этот человек заслужил свою смерть».

Я хотел подписаться, но решил, что сойдут и инициалы. Мне не хотелось, чтобы меня арестовали, прежде чем я поужинаю и приму таблетку аспирина.

Я сложил листок и сунул его в нагрудный карман мёртвого кассира.

На обратном пути я никого не встретил. Я зашёл к Вешлеру, лучший ресторан города. Вообще-то его цены мне не по карману, но на этот раз я позволил себе раскошелиться.

После ужина я подумал, что небольшая вечерняя прогулка на автобусе не причинит мне зла. Мне нравились автобусные поездки по городу, тем более что вскоре свобода моих передвижений будет весьма ограниченной.

Водитель автобуса был очень нетерпелив и, казалось, видел в пассажирах своих личных врагов. Впрочем, давки в автобусе не было, и стоял очень милый вечер.

На Шестьдесят восьмой улице у тротуара ждала хрупкая маленькая старушка с седыми волосами. Чертыхнувшись, водитель остановил автобус и открыл двери. Старушка улыбнулась и слегка поклонилась сидящим в автобусе. Она поставила ногу на нижнюю ступеньку: было очевидно, что её жизнь состоит скорее из неторопливых прогулок, чем из поездок на автобусе.

— Ну-с, — грубо прикрикнул водитель. — До вечера будем подниматься?

Старушка покраснела и, задыхаясь, сказала:

— Извините, пожалуйста.

Она протянула ему купюру в пять долларов.

— Мелочи нет что ли? — прорычал водитель, вперив в неё ненавидящий взгляд.

Она зарделась ещё больше.

— Кажется, нет. Сейчас посмотрю…

Водитель явно обогнал расписание, и торопиться ему было некуда. Чувствовалось, что ему очень нравится сама ситуация.

Старушка отыскала монету в двадцать пять центов и смущённо протянула ему.

— В кассу! — отрубил водитель.

Она быстро опустила монету в специальный ящик. Водитель газанул, да так неожиданно, что старушка чуть не упала. С огромным трудом она удержалась.

Она бросила на пассажиров умоляющий взгляд — как будто ей было неловко за то, что не сумела быстро подняться в автобус, сразу найти монету и к тому же чуть не упала. На лице её застыла жалкая улыбка.

На подъезде к Восьмидесятой улице она нажала кнопку звонка, поднялась и подошла к передней двери.

Водитель остановил автобус и недовольно посмотрел на неё.

— Вон задняя дверь. Вы когда-нибудь научитесь правильно выходить?

Выходить действительно принято в заднюю дверь, особенно когда автобус переполнен. Но сейчас в нём не было и десятка пассажиров, которые мирно читали свои газеты без малейшего намерения выходить.

Старушка побледнела, повернулась и вышла через заднюю дверь. Вечер для неё был явно испорчен. Вряд ли она часто выходила из дома, так что сегодняшняя поездка запомнится ей надолго.

Я доехал до кольца.

На конечной остановке я остался один. Водитель развернул автобус и остановился. Место было пустынное, плохо освещённое. На остановке никого не было. Водитель бросил взгляд на часы, закурил, а потом обернулся ко мне:

— Если надумали ехать обратно, мистер, платите за билет ещё четверть доллара. Нечего тут на халяву раскатываться.

Я встал с места и не спеша подошёл к кабине.

— Послушайте, сколько вам лет?

— Это вас не касается, — ответил он грубо.

— Вероятно, около тридцати пяти. Могли бы пожить ещё лет тридцать, а то и больше…

Я вынул пистолет. Сигарета выпала из его рта.

— Берите деньги, — сказал он.

— Деньги мне не нужны. Я думаю сейчас о старухе, которую вы обидели, о многих других женщинах, о беззлобных и безропотных мужчинах, о весёлых ребятишках. Знайте, что вы — преступник. Вашим преступлениям нет никакого оправдания. Ваше существование бессмысленно.

После чего я выстрелил.

Потом сел и стал ждать. Прошло минут десять, а я всё сидел наедине с убитым. И вдруг почувствовал, что невероятно хочу спать. Просто безумно. Не лучше ли сперва проспаться как следует, а потом сдаваться полиции?

Я написал на листке бумаги, что меня заставило убить водителя, подписался инициалами и, как обычно, положил убитому в карман.

Прогулявшись километра два, я поймал такси и поехал домой. Заснул глубоким сном, видел приятные и даже весёлые сны, проснулся около девяти утра.

Приняв душ и сытно позавтракав, я выбрал свой лучший костюм. Потом вспомнил, что уже два месяца не платил по счёту за телефон. Я выписал чек, положил его в конверт, надписал адрес. Заметил, что у меня кончились почтовые марки, и решил зайти перед полицейским участком на почту.

По пути я сообразил, что марки продают в аптеке за углом, как раз по пути. Раньше я сюда не ходил. Хозяин, одетый в белый халат, сидел и читал вслух газету, рассыльный его слушал. На мой приход он не обратил внимания.

— На листке бумаги нашли отпечатки пальцев, — сказал он. — Его почерк известен, инициалы тоже. Почему же полиция медлит?

Рассыльный пожал плечами.

— На кой чёрт отпечатки, если убийца не найден? И что толку от почерка, если его не с чем сравнить? И хотел бы я знать, сколько тысяч горожан имеют инициалы «Л. Т.»?

— Ну, я пошёл, — добавил он минуту спустя.

Аптекарь углубился в газету. Я кашлянул. Он перевернул страницу и поднял голову.

— Слушаю.

— Мне, пожалуйста, марку за четыре цента.

Лицо у него стало таким, будто я ткнул ему кулаком в бок. Он пристально поглядел на меня с полминуты, поднялся со стула и медленно направился в другой конец аптеки.

Я пошёл было за ним, но что-то отвлекло моё внимание. Вскоре я почувствовал спиной его тяжёлый взгляд и обернулся.

Аптекарь стоял в другом конце аптеки, пренебрежительно сжимая между пальцами марку в четыре цента.

— Вы что, думаете, что я сам её вам принесу?

И тогда я вспомнил о шестилетием мальчике, которому неожиданно досталось пять центов. Не один, как обычно, а целых пять. В те времена конфеты продавались по центу штука.

Он был так поражён выставленными в витрине конфетами (не менее двадцати сортов), что пришёл в состояние блаженной нерешительности. Какие выбрать? Красные сосульки? Конфеты с ромовой начинкой? Карамель? Но только не ментоловые леденцы, которые он терпеть не мог.

И тут он почувствовал, что на него смотрит продавец. Тот стоял за прилавком и постукивал ногой. Его глаза выражали нетерпение, хуже того — гнев.

— Ты что, весь божий день будешь думать, как потратить свой паршивый пятак?

Для своих лет мальчик этот был невероятно чувствителен. Ему показалось, что его ударили. Его пять драгоценных центов уже ничего не стоили. Этот человек их презирал. И его презирал не меньше.

Оглушённый и ослепший, мальчик наугад ткнул пальцем в витрину:

— Вот эти — на все деньги.

А когда вышел из магазина, обнаружил в пакетике ментоловые леденцы. Но ему было всё равно. Что бы там ни лежало, мальчик ни к чему бы не прикоснулся.

И вот теперь я посмотрел на аптекаря, а потом на марку в четыре цента. Я заметил в его взгляде пренебрежение и отвращение, которые он испытывал ко всем, кто не способствовал его процветанию. Если бы я купил какой-нибудь дорогой сувенир, которые разглядывал в витрине, он наверняка расплылся бы в подобострастной улыбке.