Евангелие от Иуды - Саймон Моуэр

— О Боже! — взвизгнула от страха Мэделин. Тьма, кромешная тьма давила на глаза и плотно прилегала к коже, как тяжелая ткань. Во мраке перестают работать законы перспективы. Только голос Мэделин — высокий, испуганный — придавал глубину окружившей их мгле. — О Господи! Где ты, Лео? Где ты?

— Все в порядке. Не бойся.

— Конечно, я, черт побери, боюсь. — Тьма как вещество, давящее на роговицу, давящее на все тело, как саван. — Где ты, Лео? Лео?

— Здесь. Иди ко мне. Осторожно, не врежься в стену. — Последовало некое перемещение, какая-то мышиная возня в пыли, сдавленный вскрик: она споткнулась, — и вот что-то живое прокралось сквозь полог темноты и сжало его ладонь, маленькая хрупкая зверушка вцепилась в него в поисках защиты.

— Вот ты где. — Ее голос вдруг прозвучал в считанных дюймах от его лица, прямо под подбородком. Звук ее дыхания был физически ощутим во мраке, как колебание в черной ткани мрака, словно что-то прокладывало к нему подземный ход — Слава Богу, — пробормотала она, приподнявшись и облегченно прижавшись к нему, дрожа всем телом — предположительно, от страха. — Прости, — прошептала Мэделин.

Лео чувствовал ее дыхание. Он наугад протянул руку во мрак, коснулся ее щеки и мягкой плоти губ.

— За что ты извиняешься?

— Не отпускай меня, Лео, — шептала она. — Не отпускай. Прости. Не отпускай. — Странное чередование требования и извинения: прости, не отпускай, прости, не отпускай. У ее волос был особенный запах. Лео почти вспомнил, как впервые ощутил его в замкнутом, безвоздушном пространстве исповедальни, теплый животный запах, смешанный с духами — цитрусом, мускусом и прочим, чего он не мог ни назвать, ни вообразить. Наверное, ладан и мирра. Запах опасен, он ворошит прошлое. Английское слово «redolent», благоухающий, происходит от латинского глагола olere, что значит «источать запах». Лео где-то читал, что мозговой центр, ответственный за обоняние, расположен в непосредственной близости от центра памяти, так что они стимулируют друг друга. Запах, оживляющий прошлое, запах розового масла и лимона. Впервые за долгие годы он кого-то заключил в свои объятия. Лео обнимал только мать и давнюю подругу Элизу — больше никого. Пруст со своими мэделинами, подумал он и улыбнулся, превозмогая легкое отвращение, желание оттолкнуть ее, ощущая комок в горле — сжимающий глотку стесняющий дыхание, вызывающий тошноту, пульсирующий глубоко внутри. Как будто он одновременно проглотил слабительное и крепительное средство.

Запах возымел и другой эффект, с которым Лео придется смириться позже, смириться и признаться безымянному священнику, ибо он ни за что не расскажет об этом своему постоянному духовнику, который наверняка произнесет то, что Лео не желает слышать: что он-де должен побороть искушение и больше не видеться с этой женщиной. Такого наставления он не хотел. Он уже торговался с Богом, ибо в объятиях этих он ощутил явственное возбуждение. И тогда Лео сделал потрясающее открытие: телесное может быть неразрывно связано с духовным. И связь эта была столь прочна, что он не мог понять, что произошло: ослабила ли похоть его любовь, или это духовная, разумная сторона возвысила эрекцию до уровня подлинного откровения?

Сколько прошло времени, прежде чем зажегся свет? Минута? Десять минут? Вдалеке забрезжил лучик, сверху донесся крик — это старуха, сопровождавшая души усопших, приближалась с карманным фонариком. Лампочки одновременно вспыхнули, потом еще раз, потом наконец загорелись окончательно, обнаружив груды обломков вокруг пары людей, сцепившихся в крепких объятиях и будто бы обнаженных без защитного покрова мрака. Они смущенно разжали руки.

— О Боже, до чего же неловко! — воскликнула Мэделин. Избегая его взгляда, она отряхнулась, словно пытаясь очиститься от невидимых микробов. — Думаю, нам пора. — Она подтянула юбку и осмотрела колено. — Черт, порвала колготки об эту стену. — Глаз она не поднимала. Она больше не смотрела на него, больше не перехватывала его взгляд и не отвечала своим — отчасти ироничным, отчасти любопытным, отчасти вопросительным: не пропустила ли она чего-то, понятного всем остальным. Она на него не смотрела. Говорят, когда мужчина и женщина становятся любовниками, это сразу видно. До грехопадения они постоянно смотрят друг на друга, украдкой обмениваются многозначительными взглядами при каждом удобном случае. Но после того как страсть удовлетворена, они избегают этих взглядов изо всех сил.

С той минуты, проведенной во мраке палеохристианской подземной церкви Сан-Крисогоно, Мэделин Брюэр избегала взгляда Лео Ньюмана.

Голос в телефонной трубке, неприятно-знакомый голос, слегка насмешливый и отчетливо порочный.

— Можно повидаться с тобой? Есть разговор. Тебе же не сложно?

— Здесь, в моей квартире?

— Где угодно. — Сквозь открытое окно влетают крики стрижей и отдаленный рев машин, катящих по Лунготевере. В серых стенах своей квартиры он покрывается потом.

— Как хочешь, — говорит Лео.

— В квартире. В логове льва.

Она пришла в половине одиннадцатого утра. Из окна он видел, как она идет по тротуару на противоположной стороне улицы. Она начала переходить через дорогу, остановилась на островке в потоке автомобилей и мельком взглянула на Палаццо Касадеи прямо перед собой, ожидая перерыва — отлива бушующего транспортного моря, — чтобы преодолеть разделявшее их расстояние. Автобус остановился и извергнул пассажиров. Она нырнула в толпу, маленькая женщина в голубой юбке, изящных туфлях и красной куртке, такая уверенная и решительная. Широкая, слегка мужеподобная походка. Он наблюдал, как она исчезает в его подъезде.

Страх? Отнюдь. Куда менее определенное чувство — смятение. Удушливый прилив паники. Легкое омерзение оттого, что ему снова предстоит вдохнуть ее запах, ощутить ее присутствие, услышать ее нежный голос. И еще — нетерпеливое ожидание, ожидание без повода и объекта, просто нетерпеливое ожидание конца.

Войдя, Мэделин извинилась, хотя было непонятно, за что именно она просит прощения. Она рассеянно оглянулась и швырнула куртку — кроваво-красную, как кровоподтек, как тромб — на спинку кресла, которое они с Джеком ему подарили, и сказала, что ей не хотелось бы отвлекать его. Тем временем Ньюман суетился вокруг нее: придвигал стул, предлагая сесть, извинялся за то, что стул неудобный второпях варил кофе на электроплитке в узкой кухоньке. Глупость, конечно, но ему действительно было стыдно за свою комнату, за заурядную мебель и жалкие пожитки. Раньше он ими гордился; точнее, гордился их малочисленностью.

— Прости меня, — повторила Мэделин, беря чашку кофе. — Наверное, с тобой это постоянно случается.

— Что?

— Ну, люди изливают тебе душу.

— А ты сейчас занята именно этим?

Она, рассмеявшись, отвернулась, покраснела и принялась искать предмет, на котором можно было бы остановить взгляд (что было весьма нелегко, учитывая аскетичную бедность обстановки).

— Тебе нужно поставить здесь цветы. Я тебе принесу. Этой квартире недостает яркости.

— Женской руки?

— Можно и так сказать. Надеюсь, цветы не вызывают у тебя отвращения. — Она встала со стула, не успев толком усесться, отошла к окну и, пригнувшись, выглянула наружу. Дернула занавеску, зачем-то коснулась оконной рамы. — Сейчас между нами — мутное стекло, — пробормотала она. — Тогда мы стояли лицом к лицу…

— Почему цветы должны вызывать у меня отвращение?

— Разве у тебя нет аллергии на подобные вещи в твоем мире самоотречения? — Мэделин чуть скривилась. Ее лицо отражалось в окне; он видел и само лицо, и нечеткое, молочное отражение. — Извини. Я сама напросилась в гости, а теперь еще и грублю. Начнем с того, что я вообще не уверена, стоило ли мне приходить сюда. Я хочу поговорить о Джеке, о нашем с ним браке, но я сомневаюсь, что ты подходящий собеседник. Мне нужен приходский священник. У приходского священника, скорее всего, не будет схожего личного опыта, но он уже выслушивал подобные проблемы тысячу раз. В этом ведь и состоит задумка, правильно? Тогда как ты… — Лео позволил ей выговориться. Слова лились сплошным потоком, балансируя между дружеской беседой и исповедью. — Ты когда-нибудь думал о женитьбе? Это хамство с моей стороны — спрашивать об этом… Может, ты не интересуешься… ну, женщинами. Я перепутала время. Может, ты не интересовался ими. Мы ведь об этом уже говорили, помнишь? Ее, кажется, звали Элиза? В любом случае, я сую нос не в свое дело. Но я интересовалась мужчинами, что, по-моему, вполне очевидно. Интересовалась одним мужчиной, как и подобает приличной девушке-католичке. Конечно, у меня было несколько любовников до Джека. Но сейчас я утратила к своему мужу всякий интерес.

В процессе беседы Мэделин как будто преодолевала бездну, и когда она повернулась, чтобы взглянуть на Лео, ее улыбка была направлена вглубь него. Раньше с ним не случалось ничего подобного. Она была первой.