Кто закажет реквием - Владимир Моргунов

Район, где родился Брусов, размещался на окраине. Такие районы обычно называют Собачевками, Нахаловками, Грабежихами — особо широко фантазия простого люда не распространяется. Этот район Южнороссийска назывался Хапстроем, то есть, словосочетание образовалось из двух глаголов: «хапать» и «строить».

В следующем году американцы опять отличились: трое из них побывали на Луне. Двое даже по поверхности потопали, а третий повисел в аппарате чуть повыше. Южнороссийск ответил Америке, в частности, тем, что снес Хапстрой на своей территории. Родители Вячеслава Брусова с годовалым младенцем переехали в двухкомнатную квартиру в другой район, нравы и обычаи которого не очень-то отличались от привычек и этики Хапстроя. Это позже, когда зарежут почти всех «священных коров», осмелевшие журналисты прилепят подобным районам несмываемое, как чернильное клеймо номерка из вытрезвителя, определение «гетто». А тогда никто и помыслить не мог, что микрорайон Южный, входящий в состав района с городским названием Советский, может по мерзопакостности сравниться с каким-нибудь их Южным Бронксом или Гарлемом.

Вячеслав Брусов родился в такой стране, в таком городе, таком районе и такой семье, что, по всем раскладкам, не мог мечтать вырваться из круга аутсайдеров. Для школьных учителей он явился не просто неизбежным злом, он был квинтэссенцией зла. Циничный хулиган, второгодник, притеснитель младших учеников и своих сверстников, куривший с третьего класса и употреблявший спиртные напитки более или менее регулярно с пятого, Брусов абсолютно вписывался в категорию подростков, о которых говорят, что по ним тюрьма плачет. Тюрьма никуда не делась, в шестнадцать Славка Брусов сел.

Дело-то, в общем, обычное — вместе со старшими избил и ограбил мужика. Эти подвыпившие мужики словно для того и существуют, чтобы им били морду, ломали ребра, отнимали получку, снимали одежду и часы.

В то время Славка уже имел «кликуху». Его звали Брусом. Вообще-то кличка подходила к его внешности. Славку можно было бы назвать Оглоблей, Дрыном, Бревном, но опять-таки фантазия приблатненных отличается просто патологической приземленностью и рождает клички, либо прямо восходящие к имени и фамилии, либо отмечающие уж слишком бросающийся в глаза недостаток (сколько существует Косых), либо смахивающие на слова из «фени» — типа Дыда, Хока, Тасана и т. п.

А Славка, значит, был Брусом. Рослый, крупнокостный, с красноватым, словно при повышенной температуре, лицом, он производил впечатление малого туповатого, но в принципе незаурядного, из которого при определенной раскладке мог получиться какой-нибудь Васька Буслай.

В судье и народных заседателях, очевидно, жива была генная память народа, слагающего песни о гнуснейших и кровожаднейших бандитах Разине и Пугачеве. Поэтому они дали Вячеславу Брусову удивительно малый срок — полтора года лишения свободы.

«Откинувшись», то есть, освободившись из мест, где постоянно ходят строем и поспешно снимают шапку, завидев кого-то из администрации лагеря, Брус здорово поумнел — разумеется, в своей системе морально-ценностных координат.

Он увидел, что на дворе хорошая погода, что новые песни придумала жизнь, что глупо самому возиться с фраерами, отнимая у них последние гроши. Он ударился в занятия бодибилдингом, бросил курить, а из горячительных напитков стал потреблять только коньяк — благо доходы позволяли.

Всего за один год Брус сделался признанным лидером среди так называемых «трудных» подростков и несовершеннолетних правонарушителей. Он бросал в бой отряды юных хулиганов, вооруженных кастетами, нунчаками, цепями от бензопил, обрезками арматуры, отряды, насчитывающие до сотни бойцов. Он подчинял территории и «живую силу», заставлял то и другое работать на себя.

Так и не окончивший среднюю школу Буслай-Разин-Брус неплохо ладил с представителями власти — он ни разу не вошел в достаточно крупный конфликт с милицией и сумел — нет, термин «отвертеться» или совсем уж пошлое «избежать призыва» здесь явно не подходит — прийти к обоюдному соглашению с чинами из военного комиссариата.

Миром правили цинизм, насилие и корысть. Варенников и Громов еще не вывели «ограниченный контингент» из далекого Афгана, ставшего воистину звездным часом не только для вертолетчиков, десантников, спецназовцев и «соловья Генштаба», советского Редьярда Киплинга — писателя Проханова. Афган пролил золотой дождь на работников глубокого тыла — служащих военкоматов. Существовали довольно четкие таксы за отсрочку от призыва, за зачисление призывника в «команду», которая имела следствием службу в непосредственной близости от дома или в благополучном гарнизоне с мягким климатом Прибалтики либо Среднерусской возвышенности.

Брус имел достаточно средств (и связей!) для того, чтобы комиссоваться подчистую, хотя в это время он мог семнадцать раз подтянуться на перекладине, подвесив к ногам двухпудовик.

В двадцать лет Брус сел за руль новенькой «Волги», а еще через два года он сменил ее на иномарку, да не на какой-нибудь «Опель», который на Западе давно пустили бы под пресс, а на новехонькую «Ланцию». Брус приобрел замашки светского человека.

Светскость абсолютно невозможна без денег и связей — бывший второгодник и хулиган крепко усвоил эту, не им придуманную аксиому. Двадцатипятилетний Вячеслав Брусов являлся совладельцем акционерной компании и входил в совет директоров коммерческого банка. Его связи простирались и за границы России, причем Брус тяготел к так называемым бывшим соцстранам. Польша, Чехословакия (Чехословакия, потом отдельно Чехия и Словакия), ГДР, а потом единая и неделимая Бундесрепублик, Венгрия — везде-то он побывал, начиная с беспокойных девятнадцати лет, когда выезжал в Польшу еще по купленной визе, а дома еще не был до конца утрясен вопрос со службой в несокрушимой и легендарной, и заканчивая самым последним временем, когда он выезжал развеяться на остров Мальорка.

Вообще-то интерес Бруса к Европе был специфическим, и вначале стратегия его действий не очень отличалась от стратегии недавнего главаря подростковых банд в родном Южнороссийске. «Челноки» из нерушимого (точнее говоря, тогда еще не разрушенного) Союза республик свободных, развозившие свой нехитрый совковый товар, торговавшие на рынках Варшавы и под Братиславой, в Дебрецене и 3aгpe6e, где еще не началась война, скоро почувствовали на своих шеях мощную и тяжелую ладонь Бруса и ему подобных.

«Крепкие мальчики» — термин этот стал расхожим, но именно они составляли армию вымогателей, таких, как Брус и его подручные.

Поначалу легкость, с которой удается собирать дань с послушных «челноков», с туристов, с соотечественников, прибывших за границу и основавших там бизнес поприличнее, нежели торговля на «блошиных рынках», свобода, с которой он практически беспрепятственно пересекал границы благопристойных европейских государств, вскружили крепколобую голову Бруса. Он слишком буквально понял — как призыв, как руководство к действию — откровения героев видеофильмов, заявлявших: «Когда мне что-то нужно, я просто беру это».

Да этот лозунг был хорош, как рык молодого хищника, отметивший появление нового претендента на долю добычи. Как реагируют в драке на появление нового дерзкого участника? Вначале следует некоторое оцепенение, все спрашивают друг друга взглядами: «Кто это? Ты его знаешь?» Присмотревшись и прикинув, на что нахал способен, с ним поступают сообразно обстановке.

Так и Бруса оценили по меркам, уже установившимся к тому времени, и признали вроде бы и не слишком серьезным и не очень заслуживающим внимания.

Но!

Как внутри России дерзкие пацаны, чей ранг на зоне мог бы ограничиться «шестеркой», а место — парашей, безоглядно и самонадеянно стали теснить «авторитетов», так и за ее пределами люди без роду без племени, появившиеся здесь вопреки всем существующим законам, безжалостно теснили структуры, основанные на партийных и финансовых связях, новые СП, созданные на пресловутое «золото партии», и отпрысков элиты бывшего государства, пустивших здесь, казалось бы, крепкие и жизнеспособные корни.

Что последовало? Естественно, драка. Естественно, убийства на улицах Берлина, Гамбурга, Вены и Праги. Конечно же, взрывы в офисах в Цюрихе, Братиславе и Люксембурге.

«Русские идут!» — возопил благополучный, разучившийся играть без правил Старый Свет. «Они много голодали, их жестоко били, они вошли в Европу, как нож входит в масло» — так или примерно так комментировали приход «новых русских» масс-медиа. Вроде бы «новая волна» была нежелательной для благополучного европейского обывателя.

Но!

Портье и официанты в Лондоне и на Лазурном берегу стали учить русский язык. Никакой отрыв в развитии космической техники и высоких военных технологий не мог стимулировать потребность в знании русского языка, как скромная русская пара, выпивавшая в ресторане Ниццы или Канна за вечер пять-шесть бутылок шампанского «Дон Периньон» стоимостью в пять тысяч французских франков каждая. Бум на Лазурном берегу нельзя было сравнить даже с приходом сюда в свое время нефтяных шейхов.