Вахта «Арамиса» - Ольга Ларионова

— Что-то ты врешь сегодня, — заметила Симона, — всем счастья наобещал.

— А я так и должен, — сказал марсианин, — я розовый.

Симона рассердилась на него — и проснулась.

Еще не вполне сознавая, что к чему, она подняла руку и щелкнула тумблером.

— Пашка, — позвала она, — Пашка!

Экран фона упорно оставался темным, — видно, Паола еще не приходила в свою каюту. Симона мельком глянула на часы — крошечный такой кружочек на огромной смуглой ручище. Скверно — половина двенадцатого, проспала больше, чем собиралась. Но где же этот чертенок? Просила ведь по-человечески разбудить через час.

Защелкали тумблеры короткого фона: кухня, коридор, кладовая, салон… Пусто. Симона вскочила. Последние кнопки, судорожные вспышки контрольных лампочек: кибернетическая — ванная — шлюзовая — а библиотека, — всё.

И — каюта начальника станции.

— Паша… — выдохнула Симона, словно всю станцию она сейчас обежала бегом.

— Это я разрешила, — каким-то деревянным, безжизненным голосом произнесла Ираида Васильевна.

Симона сунула босые ноги в туфли, вылетела в коридор и ворвалась в каюту своего начальника:

— Пашка что — у него?

Ираида Васильевна, прямая как палка и застегнутая на все пуговицы, стояла посреди каюты:

— Час тому назад Паола Пинкстоун попросила разрешения вместе с капитаном 0'Брайном осмотреть «Бригантину».

Симона села на ее аккуратно застеленную постель:

— Какого черта?

— Симона, — отчеканила Ираида Васильевна, и Симоне стало до отчаянья ясно, что ничему уже не помочь, и вовсе не потому, что в Пространстве приказы начальника не обсуждаются (именно за этим она сейчас и прибежала), но уходит время, и вместе с ним- возможность вытащить эту дурочку из всей этой помойки, — как начальник станции, я несу ответственность перед Комитетом космоса…

— Ай, да при чем здесь Комитет! — Симона запустила пальцы в волосы; потом откинула их, чтоб не мешали смотреть, и тихо, глядя в упор в раскосые, как у Митьки, глаза, спросила: — Послушайте, а вы вообще разбираетесь в мужчинах?

Ираида Васильевна побледнела до желтизны.

— Нет, — сказала она, — ну и что же?

— А вы можете мне поверить, что это — всего лишь забава, случайная ночь на станции, эдакая перчинка после президентских дочек и грудастых фонозвезд.

— Да, — сказала Ираида Васильевна, — ну и что же?

Тут даже Симона оторопела.

— Пусть вы опытнее меня, — продолжала Ираида Васильевна, — .охотно вам верю (Симона тихонько вздохнула — о том, что было до Николая Агеева, по всему Пространству мифы ходили, один только Колька их не слушал). Пусть вы даже не ошиблись. Ну и что же? Пусть — забава, случайная. ночь, перчинка и все прочее, — и все-таки это может стать для нее счастьем на всю жизнь. Чудес не бывает, Симона, и капитан этот, баловень, никогда не поймет, что за невзрачной рожицей — человек. Не без глаз я, вижу, что не пара они. Ну и что же? Уйдет. Бросит. Забудет. Но для нее-то — на всю жизнь, да так, чтобы каждую ночь вспоминать, и молиться — как сейчас она богу молится. Старому богу, маминому да бабкиному. Потому что нет счастья горше и священнее, чем счастье памяти. Только откуда вам про такое счастье знать? У вас-то оно всегда при себе… А если и бедою обернется для нее эта ночь — все равно это будет ЕЕ горе. И чем бы это ни было — все равно для нее это слишком большое, чтобы чужими руками заслонять…

Симона поднялась, пошла к иллюминатору. «Это я-то не знаю, что такое счастье памяти?» — и задохнулась вдруг, потому что так вот иногда не хватало его, как в миг смерти не хватает жизни.

Было слышно, как Ираида Васильевна тяжело опустилась на стул.

— Паша — девка взрослая, — сказала она уже другим голосом. — Не Митя же, в самом деле. А вообще странно, что не вы мне, а я вам все это говорю. Вроде бы вы должны были взять Пашу за руку да к капитану ее свести — люби, мол, покуда любится… Вы уж простите меня, Симона, только странно мне как-то, что на любовь-то вы только для себя щедрая.

Симона повернулась и вихрем вылетела в коридор. Сзади, в аккуратной маленькой каюте Ираиды Васильевны, что-то валилось и рушилось.

— Ты знаешь?… — спросила Ада.

Симона кивнула.

— У них там три кибера, не успели еще вывести.

Все на контроле приборов. С передачей в центральную. 0'Брайн включил только регенератор воздуха.

— Естественно, — сказала Симона.

Некоторое время обе они молчали, невольно прислушиваясь, словно из планетолета могли донестись какие-нибудь звуки.

— Знаешь; я много раз думала, — продолжала Ада (эти ночные бдения в центральной удивительно располагали к неторопливым беседам), — когда наша Ираида решится хоть на какой-нибудь самостоятельный шаг, на вершок выходящий за рамки инструкций. Но уж никогда не предполагала, что это может случиться по такому поводу.

— А что? — устало возразила Симона. — Все правильно. Хороший повод — счастье человеческое. А ты еще не думала, почему именно она — начальник нашей станции? Именно поэтому. Потому, что она всех нас человечнее. И спокойнее. Дай нам с тобой волю — мы бы эту несчастную «Бригантину» по винтикам разнесли. А потом неизвестно кто платил бы штраф в пользу этого Себастьяна Неро. Потому что нет ничего. Это нам только хочется всяких там чудес. Приключениев.

— А ты устала, — спокойно заметила Ада.

— Ничего не устала, — фыркнула Симона. — Просто она права. Плевать надо на все инструкции и заботиться об одном — как даже самую маленькую, самую ненужненькую любовь вынянчить, вылизать, отогреть. Как слепого звереныша. И потом только любоваться, как она вырастает в могучее, прекрасное чудище.

— Чудо или чудовище? — скептически ухмыльнулась Ада.

— Чудище. Невероятное и каждый раз — доселе невиданное.

— Ерунда, — решительно заявила Ада, — вот меня занимает один вопрос: почему из пассажирского отсека в тамбурную сделан узенький люк-ровно на одного человека, а из тамбурной в грузовой отсек — широченный, как раз такой, что целый контейнер пролезет?

— Заскоки конструкторской мысли, — махнула рукой Симона и потянула к себе план расположения контейнеров в грузовом отсеке.

Над этим планом, накануне уже изученным вдоль и поперек, они и просидели до утра, до пяти часов, когда дверь в центральную неожиданно откатилась и на пороге появилась Паола. Она вошла и остановилась, потому что. не ожидала встретить никого, да и не могла ожидать просто потому, что не помнила ни о чем, и шла, как пьяная, шла тихонечко-тихонечко, словно то, что было, еще лежало на ее руках и губах, и это надо было не стряхнуть, уберечь… И когда увидела Симону и Аду — вдруг не расплылась, как должна была бы, в своей детской улыбке, а посмотрела на них спокойно и чуть-чуть горделиво, как равная на равных.