Пока мы можем говорить - Марина Козлова

– На Урале. – Ирина снова закрыла глаза. – Долго рассказывать. Приедете, посмотрите в Интернете, если интересно. О нем много написано, хотя бо́льшая часть – бредятина какая-то. Но не в этом дело. Есть какие-то зоны – просто неподъемные. Не по силенкам нам пока.

– Ну, хорошо, достаете, исследуете, слушаете. А зачем? У вас научные цели? Вы – научно-исследовательская команда?

– Ира, мы с тобой две идиотки, а Борис из вежливости молчит. И поэтому ничего не понимает. Он же с самого начала русским языком спросил: кто такие арви? А ведь ответа вы не получили, да? – Саша посмотрела на него искоса грустным серым глазом.

– Вынужден признать, – согласился Борис. – А вы, Саша, хорошая девушка. Понимаете меня.

– Спелись, – пробурчала Ирина. – Как в воду смотрела.

– Когда-то Георгий был в ударе, а когда он в ударе, горазд выдумывать всякие метафоры. – Теперь Саша смотрела строго вперед, щурясь от неожиданного солнца. – И он сказал тогда, что мы, арви, – ангелы боли. Но это художественный образ, не относитесь всерьез. Божественной природы в нас не больше, что в любом человеке. Да, мы точно так же живем на земле, это наша земля, как и ваша, конечно, я имею в виду людей…

– Мы не претендуем, – ворчливо донеслось сзади.

– И нас ничтожно мало по сравнению с человечеством. И всегда было мало.

– Подождите… – Борис посмотрел на Сашин сосредоточенный профиль; в данный момент она уверенно обгоняла красную «тойоту». – Остановите машину. К обочине. Немедленно.

Саша пожала плечами, съехала на траву и заглушила мотор.

– Эту телегу о том, что вы – не люди, я уже слышал от Кдани, – сказал Борис и крепко сжал Сашино худое теплое запястье. – Я ей значения не придал.

– Зря. – Саша пошевелила рукой и посмотрела искоса. – Вы меня и дальше будете так держать?

– Может, мне нравится.

– Да мне тоже… нравится. Мы устроены иначе. Не биологически, а физиологически. А вы, кстати, понимаете разницу?

– Не очень.

– Структура ДНК та же, поэтому я смогла бы выносить и родить ребенка от вас.

Борис в замешательстве выпустил тонкую девичью руку.

– Я только для примера, – сказала Саша. – Не волнуйтесь. Так вот, строение то же, а процессы, реакции, их скорость, характер перезамыкания этих процессов – другие. Чего вы так смотрите? И на уровне высшей нервной деятельности, и на уровне мозговой деятельности, иммунные, обменные. Мы быстро восстанавливаемся от ран, практически не болеем, не подвержены психическим расстройствам. У нас достаточно высокий болевой порог, благодаря этому я сейчас спокойно веду машину, а не катаюсь по траве в судорогах от чужой боли. Чем еще можно похвастаться? Высокая эмоциональная устойчивость. Быстро и много запоминаем, мгновенно структурируем, можем удерживать одновременно несколько абсолютно разнохарактерных действительностей. Но вот какой-то особой продолжительностью жизни похвастаться не можем. Девяносто – сто лет максимум. В какой-то момент просто останавливается сердце. Да и работа связана с повышенной смертностью…

– …Что-то бродит в глубине земли, – пишет Гомес, – что-то вспухает, возникают пузыри и полости, они обладают тем же типом притяжения, как и черные дыры, – втягивают в себя материю, превращают ее, переваривают, перелицовывают. Да-да, перелицовывают, примерно так, как старый еврейский портной из моего детства перелицовывал моей маме потертое драповое пальто с цигейковым воротником. Лицо и изнанка меняются местами. Очень путано, pequenita, но пока по-другому не скажу. Если бы эту силу можно было назвать Нечто, это было бы еще полбеды. Но похоже, это не Нечто, а самое настоящее Ничто. Разницу хорошо понимают мистики, логики и некоторые философы, например Гегель писал об этом, но очень уж по-гегелевски, слишком абстрактно и отвлеченно, что вообще характерно для немецкой классической философии. Хайдеггер еще… да не важно. Важно другое: Ничто уже просочилось в реальность, pequenita, как ни странно. Как ни странно.

Нечто может предстать злом, совершать злонамеренные действия, пытаться восторжествовать и доминировать, захватывать и подавлять, ужасать, питаться кровью невинных, словом – зло как оно есть. Против него можно выступить в поход, поднять войско, вооружиться первоклассным оружием и самой рафинированной магией, в конечном итоге неважно даже – победить или погибнуть за правое дело.

Ничто безразлично. Без-различно. Оно не различает сущностей, не отличает Одно от Другого, никогда не выделит тебя из общей массы. Ему на тебя наплевать.

Нечто может убить. Для бессмертной души это означает лишь начало путешествия к иным берегам.

Ничто – уничтожает.

Алехандра слушает, засыпая, положив голову на его теплую грудь, держа руку на своем теплом животе, в котором плавает таинственная серебристая рыбка, волшебный морской конек, настоящее чудо Господне. Пройдет каких-то семь месяцев, и она скажет одному: вот твой ребенок. А другому скажет: вот твой отец.

Сразу за домом начиналось поле ржи. Цвели луговые ромашки и васильки, мерно гудели шмели, стрекотали кузнечики, и даже в самый жаркий день нет-нет да и накатит волной свежий ветер, образуя крупную рябь на этом ярком ситцевом покрывале. Когда через станцию Пинфань проходил скорый поезд, головки цветов мелко дрожали и тревожно вспархивали жаворонки, но спустя несколько минут снова наступала бесконечная теплая душистая тишина. В этой сонной взвеси сладкой пыльцы, мелких солнечных частиц и испарившейся ночной росы, замедляясь, вязли звуки и, как сахар в чае, растворялся тихий смех сестер, которые развешивали на веревках только что постиранные голубовато-белые простыни и наволочки. Белье сливалось по цвету с небом, сестры с огромной цинковой вываркой перемещались куда-то в глубину дома, и от встречного движения теплого и прохладного воздуха поднималась и опадала старенькая желтая занавеска в проеме входной двери.

В начале июня 1939 года Шань готовилась к своему четырнадцатилетию. Ничего особенного в подарок она не ждала – достаток в многодетной семье рода Айсинь Гиоро в послереволюционные годы был очень скромным. Хоть японцы и восстановили династию Цин в правах на территории отдельно взятой оккупированной ими Маньчжурии, хоть император Генри Пу-И и поставлен регентом нового государства Манчьжоу-го, для семьи Шань что толку? Участь многочисленных потомков императорского Золотого Рода этот порядок существенно не улучшил. Те времена, о которых еще помнят родители, уже никогда не вернутся. Отец говорит, что, когда кончается большая эпоха, не стоит строить иллюзий, все уже необратимо изменилось в этом мире… «Все к лучшему, дети, – говорит он, – конечно же к лучшему, не горюйте по пустякам. Считайте, что вам даже повезло, у нас была только традиция, вечное «вчера», а у вас есть будущее – неизвестное, интересное…» На этом месте он заходится тяжелым кашлем и машет рукой – мол, хватит, я все сказал.

До недавнего времени отец служил управляющим на станции, но уже больше года хворал, и старшие братья взяли на себя все хлопоты по обеспечению семьи. Шань и представить себе не могла, что всего через каких-то полгода мрачный и суровый японский самурай, командир разведшколы Квантунской армии, по-отцовски приблизит ее к себе и за внешнее сходство, а может, по какой-то другой причине, даст ей новое имя – имя своей дочери, давно умершей от менингита.

Эмико.

Теперь ей восемьдесят семь, и она ждет внука. Он вот-вот придет с женщиной, на которую не имеет никакого права. Что касается этой Анны, в глубине души Эмико понимала природу ее ответного чувства. Понимала. Мужчины с таким ярким мальчишеским обаянием встречаются один на миллион. В ее внука влюблялись старушки на лавочках, дети в колясках, собаки всех пород, злые сантехники и кассирши в супермаркетах. У него редкая способность стремительно входить в доверие, добиваться своего, манипулировать и выигрывать. Причем в этих качествах, положа руку на сердце, бывшая шпионка и двойной агент Эмико Сюньяй не видела ничего зазорного, к тому же у нее были все основания считать, что эти качества передала ему именно она. Так сказать, на генетическом уровне. Просто надо знать меру и уметь расставлять границы. Она говорила ему об этом когда-то, да мальчик, видимо, позабыл.

Только вот к этой женщине его толкает не азарт, и никакой игрой здесь не пахнет. Никакого прагматизма и близко нет. К этой женщине у него нешуточное чувство, вот в чем беда. Он забывает дышать, когда думает о ней. Они же совсем немного говорили об Анне, но все, что Эмико надо было увидеть, она увидела.

К Аде он относился иначе. Он любил ее, безусловно, он пытался быть снисходительным, сильным, опытным. Он даже называл ее «моя девочка» – в этот момент Ада изо всех сил пыталась скрыть улыбку, старалась не выдать своего женского и возрастного превосходства. Слышать такое ей было приятно, но и немного смешно. Аде было сорок, Жене – двадцать два. Она была известным скульптором, он – студентом мединститута.