Сладостная горечь - Дениз Робинс

После того, как миновал медовый месяц и они зажили нормальной супружеской жизнью, близкое общение с Майком помогло ей выявить в характере мужа тенденцию отодвинуть ее на задний план. Он признавал, что вожжи держит она, но давал понять, что готов в любую минуту закусить удила и понести. Ощущение, конечно, не из приятных и заставляло ее вспомнить о своих годах. В этом заключалась основная проблема: всякий раз, когда она не соглашалась с ним или высказывала свое мнение слишком осторожно, он давал ей понять, что между ними лежит пропасть в двенадцать лет. И если в первое время она не замечала этого, охваченная страстью, то потом сделала для себя однозначный вывод: он так и не повзрослел. Временами его незрелость доходила до абсурда. Биржевой маклер, владелец имения в Бернт-Эш, случалось, бывал упрямым и довольно глупым школьником.

Это его свойство она сумела распознать совсем недавно. Венеция знала, что Майк никогда не открывает книг, и приняла этот факт; как-то они разговаривали, и он невольно выдал себя, признавшись, что не только испытывает отвращение к любой форме искусства, но также принадлежит к той безумной секте людей (в частности, обожествляющей спорт и развлечения), которые время от времени находят удовольствие, смеясь или издеваясь над теми, кто принадлежит к миру искусства.

Он принимал ее игру на пианино только, когда она исполняла сентиментально-плаксивые вещи из музыкальных комедий, ревю или последние танцевальные мелодии. Если она начинала исполнять Бетховена или Баха, а играла она хорошо, он подходил к пианино, брал ее руки и говорил:

– Оставь, голубушка… совсем как школьница со своими гаммами. Поиграй что-нибудь из «Приятеля Джо!»

И она играла… В таких случаях он приветливо улыбался ей и говорил, что это «потрясная» штука.

Однажды Мейбл, приехавшая погостить к ним на летние каникулы, повергла мать в шок, неожиданно спросив после одной из таких вариаций:

– Мамочка, а что сказал бы крестный, если бы услышал, как ты играешь?

Венеция вспыхнула и резко встала с табурета, а Майк, насвистывавший мелодию, которую она исполняла, удивленно поднял брови и поинтересовался у Мейбл:

– А кто твой крестный?

– Герман Вайсманн, – ответила девочка. Майк добродушно рассмеялся и сказал:

– Ну, знаешь, лично мне не очень-то интересно, что скажет твой длинноволосый музыкант. По-моему, все они лицемеры. Только и говорят, что любят Бетховена, чтобы произвести эффект, или это выгодно им для карьеры.

– Не правда… – с жаром запротестовала Венеция, стыдясь за него, так как увидела на лице дочери изумление. Мейбл, подобно ее родителям, тонко понимала музыку и считала Вайсманна гением, которому невозможно не поклоняться. Венеция под каким-то предлогом отослала ее из комнаты.

После ухода дочери Венеция так и не смогла серьезно поговорить с Майком. Тот умел уходить от ответов на щекотливые вопросы, понимая, что он не очень силен в таких спорах и Венеция превосходит его интеллектом. Он пускался на хитрость, когда хотел прекратить очередное препирательство, начиная заигрывать с женой. Обычно он обнимал ее, гладил ее шелковистые волосы, так восхищавшие его, и говорил:

– Разве ты не восхитительна? Оставим в покое этого старикашку Бетховена.

И хотя Венеция готова была ударить его, она, тем не менее, улыбалась и уступала его поцелуям. Он продолжал сильно любить ее, и ее тело легко откликалось на его чувство. Она не хотела стыдиться своих телесных побуждений, но порой стыдилась. И в такие моменты ощущала горькое разочарование.

Мейбл почти месяц провела в Бернт-Эш, а остальную часть каникул у бабушки, души не чаявшей во внучке. Леди Селлингэм никогда не жаловалась, но Венеция из писем старой женщины поняла, что той очень не хватает общества невестки, Месяц, проведенный здесь Мейбл, нельзя было назвать безоговорочным успехом. Впервые в жизни Венеция обрадовалась возвращению дочери в интернат. Провожая дочь на вокзале, она заглянула в ее большие чистые глаза, так похожие на глаза Джефри, и спросила:

– Тебе понравилось в Бернт-Эш, не правда ли, дорогая?

Вопрос прозвучал скорее как мольба. И они обе знали это. Щеки Мейбл сделались пунцовыми, что служила верным признаком ее сильного эмоционального возбуждения.

– Да, спасибо, мамочка, – ответила она. – С тобой было просто здорово… Бернт-Эш такое чудесное место. Я напишу и поблагодарю Майка за то, что он брал меня с собой кататься верхом…

Здесь-то он уж постарался, думала Венеция в это декабрьское утро. Что касается лошадей, то на Майка можно было положиться. Преисполненный энтузиазма, он настоял на том, чтобы для Мейбл отобрали крепкого пони (платила, конечно, мать), и с большой придирчивостью сам выбрал животное. Мейбл во все глаза смотрела на это приобретение. И Майк не жалел времени, обучая девочку премудростям верховой езды, и однажды взял ее с собой на охоту с собаками. Она вернулась домой полная гордости и долго расхваливала Майка. Кроме лошадей Майка и Мейбл ничего не связывало.

Постепенно Венеция стала замечать, что ее муж и дочь не только не становятся друзьями, но все труднее и труднее уживаются друг с другом. Он не одобрял увлечения музыкой и любви к книгам молодой девушки, а она не слушала его. Он заявил, что она слишком много времени проводит за книгами и ей следовало бы побольше бывать на открытом воздухе. Он жаловался по поводу того, что Венеция берет с собой на вечеринки Мейбл. Ее место в школе, говорил он, она превращается в обузу, «крутясь под ногами», на что Венеция замечала, что Мейбл никогда не была обузой, и девочка будет сильно переживать, если они не станут брать ее с собой. Майк пожимал плечами и замыкался.

Вскоре проявилась еще одна сторона в характере Майка – приступы хандры, когда он немедленно не получал того, что хотел, Когда Барбара Кии приехала погостить на уикэнд, ее безжалостные и проницательные глаза заметили все. Ее не обмануло напускное счастье Венеции и атмосфера доброжелательности и веселья в Бернт-Эш.

В своей прямолинейной манере она заявила Венеции:

– Майк ревнует к Мейбл… в том-то и беда, а она стесняется его. Он не может выругаться от души или рассказать нам кучу похабных анекдотов при ней.

Венеция махнула рукой, но Барбара поджала губы и серьезно добавила:

– Ты плохо выглядишь. У тебя мешки под глазами, дорогая. Жизнь за городом, кажется, не идет тебе на пользу.

– О, я просто устала… последнее время поздно ложусь… не будь мегерой, – рассмеялась Венеция, хотя ей было не до смеха.

Она понимала, что Барбара права. Да, Майк ревновал к Мейбл, и она ничего не могла поделать с этим, И никакая страсть к нему не заставит ее быть несправедливо суровой к дочери и усложнить ей жизнь.