Антихристово семя - Андрей Сенников

Трепещущий свет выхватил в глубине низенького подполья неподвижную фигурку, сморщенную, торфяную. В первую очередь он распознал руки, сложенные ладони с переплетёнными пальцами. Зеленовато-коричневые, невозможно длинные, с разбухшими суставами, сморщенной как кора кожей и синими ногтями. Мощи?!

В глотке сделалось сухо, язык распух и, казалось, не помещался во рту. Свеча в руке задрожала, огонёк затрепетал, щёлкал фитиль. Взгляд качнулся к другому краю пролома. Морщинистый лоб в обрамлении нитяных зелёных волос, лишайники и мхи наползли на виски как лавровый венок Никиты Зотова, государева воспитателя, изображающего Бахуса. Кустистые брови, глубоко запавшие глаза с морщинистыми веками. Нос, как горбатая щепка со сморчковой бородавкой у залипшей левой ноздри. Запавшие пергаментные щёки, заросшие нитяной бородой, длинной, на которой покоились сморщенные ладошки. Сквозь бороду пробились остренькие шляпки сизых поганок…

Рычков всё ж таки попытался сглотнуть.

Мощи открыли глаза.

***

В голове звон, словно в рукопашной прозевал оплеуху.

Тело одеревенело, словно избитое тугими волнами пороховой гари от близких разрывов гранат. Перед глазами муть, как запорошило их песком и комками земли, и жжением, и по этой причине не разбирает Рычков того, что видят они, в ошеломлённый разум не возьмёт.

Почему осел гузном, подогнув под себя ноги? Отчего выпустил из рук свечу, и она откатилась в сторону, подпрыгивая на неровном полу и мерцая огоньком, но не погасла, и теперь лишайники на досках скукоживаются в пламени горьким чадным дымком? Отчего шевелятся алтарные стены, выламывая из себя по брёвнышку так, что проломы выглядят как беззубые дёсны бабки Аксиньи? Отчего Шило отступает к царским вратам с саблей и пистолем в руке, а Весло и Лычко с перекошенными лицами, выпученными глазами и немо распахнутыми ртами, выставили перед собою фузеи?

«А я то? Я?!» — мутно вопрошает Васька и тянет из-за пояса рукоять пистолета, а то нащупывая эфес.

Он возится на колком полу, как перевёрнутый на спину жук. Мхи застревают в пальцах.

Шипит, вспыхивая, затравочный порох. Вспышки коротки, как молнии. Алтарь заволакивает грохотом и дымом; горловым криком и сумраком. Свечи гаснут. Чахлый свет из алтарных оконцев сползает по стенам и жмётся в углы.

— Бей! — захлёбывающийся крик вязнет в пороховой гари, глухих ударах, хрупком звоне переломанного клинка.

Рычкова стискивает в обхват, вздёргивает над полом. Васька силится вдохнуть, но его словно приложили спиной к бревну, заламывая руки, опутывая ослабевшие кисти грубыми путами. Горло обхватывает, офицерский бант давит на кадык, треуголка слетает с головы. Пряди, выбившиеся из косицы, свисают на щеку. В хребет и рёбра на спине немилосердно давят какие-то бугры. Асессор болтает ногами. Каблуки ботфорт едва цепляют пол. Рычков вскидывает колена к животу с намереньем резко бросить ноги вниз и, сгибаясь в поясе, перебросить через себя супостата на спине и… его обхватывает за щиколотки и резко тянет ноги назад-вниз с силой, которой он не может сопротивляться даже мгновение. Трещат суставы, вытягивает жилы, словно на дыбе.

Звон в ушах обрывается.

Дымная гарь уползает через алтарные врата в солею. Тусклый дневной свет смелеет, делается ярче, спрямляет лучи. Слышно, как стучит по тёсу дождь. В ноздри лезет запах плесени и трухлявого дерева.

Васька закашлялся, вздулись на висках жилы. Эфес уткнулся в рёбра.

Его вдруг понесло вбок, покачивая. Что-то дробно перестукивало внизу, он не обратил на это внимания. Против алтарных врат висели в воздухе казаки, опутанные волосатыми древесными корнями, с которых осыпались комочки земли и черви. Корявые ветки заломили им руки. Жёсткая кора давила на спины, затылки прижаты к расщепленным стволам, лбы перечёркнуты гибкими ветвями, под локти пропущены толстые суки. Столпы мелко переступали пучками корней по трухлявому полу алтаря. Казаки покачивались вместе с ними, словно стояли на настиле дощаника в сильную волну.

Шило дико вращал глазами, закусив грязный корень, рвущий ему рот. Сабля болталась на боку, рубаха разорвана. Весло зажмурился и шевелил губами, борода тряслась, но он не ронял ни звука. Лычко глядел куда-то вниз недвижным взглядом. Патронная сумка, прижатая к его боку, лопнула по шитью, чёрные зёрна пороха сыпались из раздавленной натруски, мешаясь с комками земли между шевелящихся корней внизу.

У престола, едва возвышаясь на ним, стоял торфяной старичок.

Роста в нём было аршина полтора. Платье из мшистых нитей, травы и лишайников волочилось по полу. Зелёный пух окружал морщинистую плешь, топорщась за вытянутыми ушками. Запавшие глаза лучились изумрудным светом с оранжевой искрой. Он жевал тонкими коричневыми губами, кончик носа-щепки дёргался, бородавка шевелилась. Коричневые пальцы подёргивались, сгибаясь в суставах, и походили на лапки мезгиря. Ногти щёлкали, ударяясь друг о друга, как высушенные кости.

— Эй, — прохрипел Рычков.

Горло сдавило. Васька задёргался.

Старичок коротко глянул на асессора и прошёлся вкруг престола. Посмотрел в угол, где ворохом хвороста валялся изломанный жертвенник. Потёр ладошками. Сухой шелест, с котором катит ветер жёлтые листья по голому подлеску, пронёсся по церкви. Храм покачнулся. Снаружи задвигалось, заходило. Что-то на мгновение перекрывало свет в алтарных окошках и отскакивало. Скрип, стон, шелест и треск давили на стены снаружи. Сруб похрустывал, углы ходили ходуном, словно его пытались скрутить, как бабы на реке отжимают пахучее, сдобренное мыльным корнем бельё. Из щелей между брёвен сыпался конопатный мох, щели обнажались, как старые раны, из темноты над головой сыпалась труха.

Васька дёрнулся, но, кажется, сросся с деревом, к которому был притянут. Он скосил взгляд вниз. Через грудь обернулся сырой корешок с нитяными волосками. Он смотрел на казаков, видом их поверяя свои ощущения. Лоб, шея схвачены корнями. Под локтями толстые сучки. Ноги опутаны ветками и корнями. И его столб позорный тако же топчется на месте, перебирая щупальцами корней. Нельзя посмотреть, но качало Рычкова из стороны в сторону, как на галере у Готланда.

В иссохших лапках старичка появилась деревянная ступка. Шевеля носом, он толок что-то чёрным пестом, растирал и шевелил губами. Борода дёргалась. Шляпки поганок отломились. Ножки влажными срезами блестели среди прядей. Красная многоножка юркнула в поросли, поднялась на поверхность и ушла в глубину.

Старик щёлкнул ногтями. В окна юркнули толстые, подвижные корни, распространяя в тесном алтарном закуте запахи земли и сырости. Они потянулись к старику, обвились вокруг крошечного тельца, как ластящиеся кошки. Тот ухватил один отросток, сдавил. Но бледном стебле набухли кровяные почки, разрастаясь мухоморными шляпками: красными, в белых лишайных пятнах. Вспучились, пошли трещинами, обнажая мясистое нутро. Старик повёл ступкой, подставляя в тот самый миг, как почки