Дух старины - Ли Бо

Мудрая древняя мифология, ведающая о прологе событий, оповещает человеческую Поднебесную о грядущих значительных метаморфозах в ее социальном бытии. В частности, Пурпурный Феникс (Юэчжо) возвещает о становлении великих династий, а Белый Тигр (Цзоуюй) — о гуманном правлении: «Ведь всуе Цзоуюй не поспешит / Глас Юэчжо не раздается чудный» (№ 13).

Естественно, что и сам Ли Бо время от времени предстает в виде мифологических образов. Вот он, осужденный по навету, вырвался из темницы и принял облик Дракона-Феникса, намеревающегося покинуть суетный мир, улететь на уходящую в небесную высь гору и воспевать с ее вершины цветущие поля (№ 45). А вот он уже вверяет мифу и свою писательскую судьбу, последним штрихом кисти уравнивая себя с совершенномудрым Конфуцием: «Мечтаю, как Учитель, кончить мысль / Лишь в миг, когда убит Единорог» (№ 1).

Вообще древность у Ли Бо — это окаймленная Мировым океаном огромная сцена, на которой в лунном сиянии и солнечном свете его поэтическая муза разыгрывает магическое действо гармонии и хаоса. Здесь в воздушном одеянии рождается первозданная и вечно юная древность (№ 30), здесь под звон мечей и стоны жертв проходят эпохи (№ 1), здесь в кругу дев-мотыльков пируют правители и сотрясают устои страны одописцы и философы (№ 1, 30), и здесь поэт, по крови царь, летит духом к Верховному Владыке и обретает бессмертие (№ 30). Все они здесь актеры и зрители, и у каждого своя роль — свой танец, песня и кончина. И всем здесь дирижирует один великий мудрец и мастер — космос.

В миропредставлении Ли Бо космос как некое тектоническое сооружение уже давно существовал, а в своем поэтическом качестве ему еще предстояло родиться. Согласно Ли Бо, он навевается Сокровенным Духом, который преображает Великую Древность и превращает ее в духовный зародыш поэтического космоса (№ 30). Вбирая в себя первородные энергии Сокровенного Духа, этот эмбрион ритмично заряжает все сущее, извлекая из него космическую симфонию Дао. Ли Бо как человеческий дух сливается с этим дыханием и переводит звучание вещей в слова, а их обличье — в иероглифы, преобразуя таким образом космическое Дао в словесно-иероглифическую картину Дао поэтического.

Так рождается «духовный сосуд» (как называл Поднебесную Лао-цзы) поэтического космоса. Ли Бо не описывает его устройство в подробностях, в системном единстве и в одном произведении. Такой задачи он, конечно, перед собой не ставил. Но множество реалий космоса так или иначе присутствуют и рассредоточены по всей палитре его поэзии. Среди них есть волшебные вехи поэтического странствия Ли Бо, где в сиянии вечной красоты первопредки и мудрецы с радостью встречают его как ровню и друга и где он свободно переходит из одного измерения времени и пространства в другое (№ 7, 25, 41). Это гора Тайбо, созвучная с именем Ли Бо (его звали Ли Тайбо), где он обретает бессмертие (№ 5), Врата Неисчерпаемости, открывающие путь в беспредельность (№ 25), Дерево Жо, стоящее на вершине горы Куньлунь (Нижняя Столица Первопредка и высшая точка земной поверхности), и Начала Небытия — последняя граница мироздания Поднебесной и выход во вселенское пространство (№ 41).

Однако неустойчивым оказывается устройство этого вечного космоса. Судьбоносные силы ввергают его в хаос. Поэзии хаоса-потопа Ли Бо отводит довольно значительное место в своих стихотворениях и по объему, и по смысловой организации мирового сюжета. Поэтическая картина хаоса восходит у Ли Бо к древней мифологеме потопа, которая включена традицией в канву исторических и политических событий.

Архаичный вариант описания потопа зафиксирован в мифологическом своде, называемом «Канон гор и морей» («Шань хай цзин»). В нем говорится о том, что разбушевавшиеся воды взмыли к Небу. Первым в борьбу с потопом втайне от Первопредка вступил Гунь, который, похитив у него саморастущую землю, оградил воды потопа, за что был казнен на склоне Крыло-горы. Гунь ожил и родил Юя (или переродился в Юя), которому Первопредок повелел расстелить холстом землю и утвердить девять областей Поднебесной.[364]

В «Книге [исторических] преданий» («Шан шу») этот вариант детализуется. На совещании верхов в резиденции правителя У-вана устанавливается, что Гунь своими действиями смешал порядок у син (последовательность элементов архетипической матрицы «перекрестия пятерок»). Тем самым он разрушил данную Небом основу нравственных устоев и был казнен.[365] В свою очередь, Небо даровало Юю «Великий образец в девяти разделах» (первую «конституцию» цивилизации), где запечатлена искомая основа этических норм.

С этого момента и далее на всем протяжении истории вплоть до эпохи Тан расстройство и «потопление» системы у син Гунем стало квалифицироваться как причина и показатель хаоса. Именно этот критерий гибельного «потопления» основы нормативов жизни и избрал Ли Бо для выражения природной и социальной дисгармонии. При виде хаоса его поэтическая лира начинает звучать в печальных и трагических тональностях. «…Установленные правила [стихосложения] канули в пучину», растворились вздыбившимися волнами новомудрия. Там же исчезли и «Великие Оды» («Да Я») из «Канона поэзии» («Ши цзин»), без них угасло изящество стиха и потускнела чистота звуков пяти основных тонов (№ 1). Кривизна бытия судорогами отдавалась в пораженной немотой поэтической музе.

Осиротела и родная сестра поэзии — философия: отмеченная Ли Бо триада первых философов распалась. Совершенный человек (чжи жэнь), тот, кто проник в смыслы небесных образов (сюань сян) и воплотил разум Поднебесной (может быть, творец «И цзина» — «Канона перемен»?), вознесся на Небо к Пурпурной заре. Лао-цзы, основоположник даосизма, которого Ли Бо считал своим родовым предком, ушел в Зыбучие пески (как будто утонул в пустыне). Конфуций, родоначальник школы ученых, готов был уплыть к Морю (а для Ли Бо в данном случае и уплыл). Опустел космический центр философии, дети-философы (цзы) разлетелись из своего родового гнезда. Более того, хаос поглотил и отцов философии — духовных наставников (шэн) и мудрецов (сянь): «Святые, мудрые — все канули в века… / В сей смутный час о чем еще тоска?» (№ 29).

Чувство безысходности, конца света («В конце веков смятенье все сильней», № 30) еще более усиливается с утратой миром своего Дао-Пути. Ли Бо неоднократно говорит об этом в поэтической строке: «Мир Путь утратил, Путь покинул мир, / Забвенью предан праведный Исток» (№ 25); «Наш мир сошел с Пути себе на горе» (№ 29); «…Дух Сокровенный первозданных дней / В веках утрачен. Нас не ждет возврат» (№ 30). Омертвела связь между миром и Дао, а это значит, что опустел космический центр, служивший гармонизирующей опорой для Неба и Земли, ядро космоса перестало пульсировать и испускать энергии. Лик Поднебесной стал морщиться и кривиться, принимая выражения страха, ужаса и демонизма. Эту маску и надел на себя человек, приукрашивая ее румянами, и оттого она становилась еще более отвратительной и уродливой. Люди сместились к границе бытия и небытия, зависли над пропастью, а природа-судьба, перед тем, как решить, бросить их в жерло небытия или вернуть в бытие, предоставляет им последний шанс — избрать пение, танцы и ритмы, присущие мировой гармонии или дисгармонии. Абсолютное большинство избрало формулу жизни по принципу «пир во время чумы». Зазвучали развратные песни, полилось вино, запорхали девы-мотыльки, а иные мужи, кощунственно распевая ритуальные гимны, полезли даже в могилы выковыривать из ртов мертвецов жемчужины для новых оргий, они же подвергли осмеянию и идею бессмертия (№ 30). Правительственные верхи вообще не знали никаких пределов. Злаченые палаты императорского дворца отводились под забавы с бойцовскими петухами, а рядом строились яшмовые террасы для игры в мяч (№ 46). Вся эта хаотическая оргия эхом бури отдалась по Поднебесной: «Так мечутся, что меркнет солнца свет, / Качается лазурный небосклон» (№ 46).

Эстетизация хаоса в сфере искусства придает поэзии Ли Бо особые качества. Она напоминает человеку о началах хаоса, описанных в «Каноне поэзии», в котором заложены способы воспроизводства подлинной родовой сути человека и гармоничного встраивания этносов в природный мир. Поэзия Ли Бо, в буквальном смысле проходя за порог сознания и очищаясь от словесных оболочек, в виде энергетических ритмов проникает в подсознание человека. Она встречается там с фольклорной (родовой) версией «Канона», сопрягается с архетипом родовой сущности человека и по функциональным алгоритмам этого архетипа, вновь облачаясь в слова, в поэтической форме выводит на поверхность сознания первичные смыслы жизни. В этой роли Ли Бо предстает магом, передающим мелодикой своей стихотворной речи потаенную внутреннюю сущность человека. Именно это определяет общечеловеческий смысл поэзии Ли Бо. В пространстве Поднебесной его речь воспринимает и передает все изгибы и повороты объятого хаосом бытия, но только для того, чтобы, произведя «ревизию» вещей, способствовать их совершенствованию, сначала, как в зеркале, правдиво отобразив, а затем и увенчав картиной их поэтического идеала.