Том 3. Чёрным по белому - Аркадий Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часам к десяти разыскал в углу совиное крыло, служившее ему платяной щеткой, и принялся за приведение в порядок своего туалета.
— Так вот я и сделаю: засмеюсь, скрипну зубами и скажу им: «А вы что тут делаете?» Воображаю!..
И старый призрак залился беззвучным довольным смехом.
— А, вы здесь? — скажу я им. — Что вы такое тут поделываете?! Могу вообразить, что будет с ними! Только винтиков не надо трогать… Удивительные у них винтики.
Из гостиной слышалось пение какого-то романса.
Старик приостановился и притаил дыхание.
— Приют… Пойте, пойте, голубчики! — язвительно кивнул он головой. — Как-то вы сейчас запоете… хе-хе…
Подождав, когда певец взял самую высокую ноту, старик схватился за дверную ручку, распахнул обе половинки дверей и медленно, торжественно вошел в гостиную.
— Умру ли я, стрелой пронзенный… — заливался голос певца.
Сбитый с толку старик, опустив вздернутые торжественным и строгим жестом руки, осунулся и робко пошел на голос певца.
Перед ним стояла виденная им на рассвете труба, и из ее пасти тот же голос меланхолично мурлыкал: «иль мимо пролетит она…»
Дико и страшно вскрикнул старый призрак.
Опять схватился он руками за голову и бросился вон из комнаты, стараясь не слышать ужасного певца.
Но старик не имел мужества бежать опять на свой чердак… После всего виденного чердак казался ему ненадежным убежищем.
В передней он заметил дверь, ведущую в сад.
Дрожащей рукой приоткрыл ее оторопевший старик и тихо выскользнул на холодный воздух.
Луна с усилием выкарабкивалась из-за туч…
С тихим шуршанием падали беспомощные листья и устилали дорожки…
Старик съежился, кашлянул и, прижимая руки к бьющемуся сердцу, тихо побрел по песчаной дорожке.
Будущее рисовалось ему полным безотрадности и разных ужасов… Мир сделался загадочным, непонятным; на каждом шагу чудились неожиданности и страхи… Теплое насиженное гнездо потеряло свою безопасность, и он вовсе не мог поручиться, что когда-нибудь, во время его сна на портьере, странная машина не вскарабкается по лестнице на чердак и не заорет ему над ухом какую-нибудь страшную песню.
В мире старик был совершенно одинок.
Раньше в этом доме обитали и другие призраки, но все они, благодаря ворчливости и неуживчивому характеру старого Павла, давно разбрелись по свету — кто куда.
Из каждой голой ветки дерева, из каждого куста смотрело на никому не нужного призрака — полное одиночество.
Бесцельно бродя по дорожкам, старик вспомнил, что во дни своей молодости он жил домовым при конюшне. Местечко было не ахти какое почетное, но жилось тепло, спокойно и чувствовалось так уютно около больших, спокойных, добрых лошадей…
— В конюшню… на старости лет… — скорбно усмехнулся призрак и заковылял к большому зданию, прилегавшему к другой стороне дома.
IIIНа пороге конюшни старик остановился, пораженный, недоумевающий: ни одной лошади не стояло в стойлах, да и сами стойла куда-то исчезли.
Пробираясь вдоль стены, старик наткнулся на что-то и едва не упал… Перед ним стоял большой блестящий автомобиль, распространяя незнакомый запах бензина и резиновых шин.
— Повозка… — прошептал призрак. — Что это они тут такое напутали… Крючки какие-то, трубки. Оригиналы!
Стремясь отдохнуть от всех передряг и прикорнуть поудобнее, старый Павел неуклюже влез на колесо и перешагнул на сиденье шофера. Одна нога запуталась в какой-то щели, старик потерял равновесие и испуганно схватился за сигнальную грушу.
Дикий рев раздался в сарае. Обезумев от страха, призрак бросил резиновую грушу, схватился за какой-то рычаг, и автомобиль, сердито запыхтев, двинулся по уклону вдоль стены.
Старик рванулся вбок, упал на деревянный пол и, растеряв несколько суставов пальцев на ноге, ринулся к выходу.
Он бежал по молчаливым дорожкам сада, и мысль будто оставила его старый мозг.
Бешеными скачками пожирал он пространство, несясь без цели, сам не зная куда — только бы быть подальше от этих труб, ревущих повозок, всего невероятного, что сводило с ума старого, отставшего от жизни беднягу.
Наконец, измученный, с сердцем, умирающим от усталости, он приостановился и задумался.
Старый Павел считал лучшим своим удовольствием напугать какого-нибудь человека, но теперь его потянуло к людям… Среди них он мог чувствовать себя не так одиноко, с людьми было бы не так страшно.
Робко повернул он к дому, вошел в дверь и остановился в нерешительности…
Из кабинета доносился детский смех, веселые крики и хлопанье в ладоши.
— Это, пожалуй, не труба… — колеблясь, сказал старик. — Зайти разве…
Он уже не думал о том, чтобы напугать кого-нибудь. В нем зрела и укреплялась другая мысль, которая только и могла родиться в старом глупом мозгу выбитого из колеи призрака.
— Войду к ним, стану на колени и заплачу. «Милостивые государи, — скажу я им, — извините меня, что я хотел вас напугать! Пожалейте меня старого, которому негде головы преклонить. Приютите меня и не пугайте меня…»
Эта тирада казалась ему удивительно трогательной и убедительной. Он тихонько приоткрыл дверь и вошел в обширный кабинет.
Вся семья сидела к нему спиной, вперив взоры в противоположную стену.
На небольшом полотне незатейливого домашнего синематографа, демонстрируемого отцом семейства, ходили какие-то люди, размахивая руками и шевеля губами. Внезапно они исчезли и на полотне появилось худое неуклюжее привидение, нелепые прыжки которого вызвали взрыв веселого хохота…
Кто-то позади скрипнул зубами, хлопнул в ладоши и тоже захохотал.
Ветхая перегородка в мозгу призрака, отделявшая разум от безумия, не выдержала напряжения и лопнула.
Старый мозг окатило волной безумия, и сразу все страхи куда-то исчезли.
IVМурлыча под нос мотив из граммофона и пощелкивая сухими пальцами, старик взобрался на чердак, закутался в портьеру, сел в углу и принялся хохотать, раскачиваясь и поскрипывая остатками зубов.
Утром в том углу, где он сидел, осталась только скомканная портьера да одна торчащая из нее рука, которая время от времени сухо пощелкивала двумя желтыми пальцами.
А потом и она исчезла.
Разумная экономия
Сидя в углу общей залы маленького ресторана, я впервые обратил внимание на этих двух дам.
Обе они были средних лет, но еще довольно моложавы. В отношениях их друг к другу сквозила та специфическая женская дружба, которую ничто не может нарушить, за исключением новой выкройки на капот или красивого любовника.
Дамы мирно болтали, доедая какую-то зелень, потом потребовали кофе, а когда потребовали кофе — одна из них, брюнетка, сказала:
— Я бы выпила ликеру — маленькую-премаленькую рюмочку.
— Ах! И я бы. Человек! Дайте нам ликеру.
— Какого прикажете?
— Да все равно. Какого-нибудь!
Слуга побежал в буфет, принес бутылку бенедиктина, две рюмки, поставил…
— Да не этого! — поморщилась дама. — Это такая дрянь — сургучом пахнет.
— Какого прикажете?
— Он такой, красный…
— Абрикотин-с? Сейчас.
Когда появился абрикотин, блондинка спросила:
— Почем у вас рюмка этого?
— Сорок копеек.
— Боже! Вот дерут! А вся бутылочка сколько стоит?
— Три рубля.
— А сколько здесь рюмок, в ней?
— Рюмок пятнадцать.
— Но ведь это же, милый мой, бессмыслица! Пятнадцать рюмок, деленное на три рубля, — это пятачок рюмка?!
— Двадцать! — подсказал я со своего места.
Брюнетка обернулась ко мне, сердито сверкнула глазами и сказала слуге вполголоса:
— Почему этот молодой человек заговаривает с порядочными женщинами?
— Я не заговариваю, — возразил я. — Математика — точная наука, и есть такие высшие истины, которые можно защищать везде, даже в ресторане, даже с незнакомыми. Я утверждаю: три рубля, деленные на пятнадцать рюмок, дают стоимость рюмки в двадцать копеек. А не пятачок!
Брюнетка подумала немного, потом кивнула головой, сказала: «спасибо!» — и опять обернулась к слуге:
— Значит, за пятнадцать рюмок мы платим три рубля, а за две — восемь гривен?
— Так точно.
Дамы переглянулись, и в глазах их сверкнула одна и та же мысль:
— Если мы выпьем всю бутылочку — мы выгадаем на этом.
— Хорошо, — кивнули головой обе. — Оставьте нам бутылку.
Они прилежно принялись пить и, конечно, выпили только семь рюмок — брюнетка четыре, блондинка три.
— Ох! У меня уже голова закружилась… я не могу больше.
— Да и мне, я чувствую, довольно.
— Знаете что? Мне кажется, что было бы гораздо выгоднее брать рюмками: смотрите, осталась еще половина, а мы должны заплатить три рубля полностью.