Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она засунула руку в карман и нащупала металлический рубль и мелочь. Дежурный гастроном на углу улицы открывался в семь, и Надежда Ивановна пошла туда, радуясь, что в кармане неожиданно оказались деньги и она что-нибудь купит сейчас, порадует Ленку.
Так и сделала, накупила всякой всячины: двести граммов пастилы, сто — вяленого инжира, два апельсинчика, пакетик вафель и две шоколадки по двадцать четыре копейки. И всех расходов — рубль шестьдесят. Надежда Ивановна никогда не совершала таких мелких покупок — обычно она тратила рублей десять — двенадцать, покупала мясо, крупу, сахар, яйца. Если брала конфеты, то минимум полкилограмма; если выбирала торт, то не какой подешевле, а средний — рубля за три. А тут, как второклассница, накупила сладостей, рассовала кульки по карманам и с веселыми глазами вышла из магазина.
Лена делала зарядку, когда Надежда Ивановна вернулась домой. Толстая Лена каждое утро открывала форточку и полчаса, а то и больше ритмично вдыхала и выдыхала воздух, совершая при этом очень сложные гимнастические упражнения. Надежда Ивановна про себя удивлялась, в кого это пошла дочь, от кого ей досталось такое упорство, а вслух говорила:
— Смотри не простудись. И не крутись как бешеная, не свихни себе чего-нибудь.
Она говорила так недружелюбно потому, что втайне завидовала Лене. Надежда Ивановна сама много раз в своей жизни принималась делать зарядку, но больше недели не выдерживала. И всякий раз, когда у нее было плохое настроение, она вспоминала эту зарядку: ничего-то я одолеть не могу, и настроение становилось еще хуже. А вот дочка умела одолевать утреннюю лень, и Надежда Ивановна за это ее уважала. Завидовала и уважала.
У Надежды Ивановны к каждому из детей и к Федору Семеновичу было в душе свое, особое отношение. Если определить это отношение одним словом, то выглядело так: Федора Семеновича она обожала, старшим сыном Димой — гордилась, следующего, Валю, — стеснялась. Давно это началось. Валентин рос тихим мальчиком, и не было с ним особых хлопот. Научился читать в четыре года — и читал. В шесть лет повела его в районную детскую библиотеку. Записались, взяли две книжки и на обратном пути присели в сквере на скамейку и стали те книжки листать. А тут подошла пожилая женщина в черном костюме: «Какой славный мальчик. Ваш сын?» То да се, разговорились. Потом женщина достала из сумки носовой платок, расстелила на краю скамейки и села. Тут Надежда Ивановна возьми и скажи:
— Какой большой платок — целая простынь.
И услыхала негромкие, но отчетливые слова сына:
— Простыня, мамочка.
Вот с того момента и стала она при нем стесняться.
Сашу, младшего сына, Надежда Ивановна боялась. Не его, конечно, а за него. Очень уж неровный был Сашка, будто из двух разных людей составлен, и не знаешь, когда из него умный человек выглянет, когда дурак. Как и муж, надеялась она, что с дураком в армии Сашку разлучат и вернется он целиком умным. Что касается Лены, то уже было сказано, что дочку Надежда Ивановна уважала. И не только за физкультуру по утрам, но и за пятерки в школе, и за то, что была она девочка обстоятельная, надежная, хотя и с капризами, не без того. Соседка Марина просто напраслину возвела: дубленку, мол, Лена потребует, норковую шапку. И как это люди не понимают: во что хочешь родители поверить могут, только не в то, что их дети плохие.
И решила Надежда Ивановна испытать дочку. Рассказать ей про две тысячи и исподволь выведать, что она об этом думает, какой свой интерес к этим деньгам таит. Разложила на блюде купленные в гастрономе угощения, вскипятила чай, и, когда Лена с мокрой челкой после душа вплыла на кухню, Надежда Ивановна сказала ей:
— Хочу с тобой, Лена, серьезно поговорить.
Лена уставилась на блюдо с пастилой, инжиром и прочими сладостями и всплеснула руками:
— Просто какой-то натюрморт из жизни миллионеров!
Надежда Ивановна ничего не поняла в ее шутке, но на всякий случай нахмурилась. «Жизнь миллионеров» показалась ей подозрительной.
— Помнишь те деньги, что принесли позавчера?
— Угу, — кивнула Лена, жуя клейкий инжир.
— Так эти деньги Дима прислал нам. Подарил две тысячи. От премии своей часть выделил.
Голос Надежды Ивановны звучал ровно и в то же время таинственно. Лена слушала, продолжая жевать.
— Что же ты молчишь? Я говорю — подарил, — повысила голос Надежда Ивановна.
— Ну и молодец, что подарил, — Лена с недоумением уставилась на мать.
— Молодец или не молодец — не об этом разговор. Лучше скажи, что бы на них купить? Вот что бы ты посоветовала?
— Откуда я знаю, — Лена дернула плечом и надулась.
— Ну, вот, к примеру, хочешь, чтобы тебе дубленку купили? — Надежда Ивановна не умела двурушничать и высказала то, что хотела вытянуть из дочки.
— Хочу! — Лена произнесла это слово с вызовом, оно прозвучало как «Еще бы!».
— Тогда давай купим, — упавшим голосом отозвалась мать.
— «Купим»! — Лена это слово произнесла тоже с вызовом: дескать, как же, купим, держи карман шире. — Где это ты ее, интересно, купишь? Ты, мама, по-моему, живешь на Луне. Дубленки не покупают, а достают.
Она совсем сбила Надежду Ивановну с толку.
— Но ты все-таки хочешь или нет, эту дубленку?
— Конечно, хочу. Что я, идиотка, не хотеть дубленку?
— А норковую шапку?
Лена вытаращила глаза и поднялась из-за стола:
— Ты издеваешься надо мной или что? Зачем мне норковая шапка? Зачем ты мне все это говоришь?
— Затем, что сейчас девчонки все с ума посходили на нарядах. Сами ни копейки в жизни не заработали, а одеваются лучше артисток. Вот я и хотела узнать: ты такая же или нет?
— Такая, такая, и, пожалуйста, не волнуйся. Мы все одинаковые. А вот родители разные. Одни достают дочкам дубленки, а другие — нет. Те, которые достают, плохие родители. Но даже плохие не покупают своим дочкам норковых шапок.
Надежде Ивановне показалось, что Лена не меньше как лет на десять старше ее.
— А Марина говорит…
— Марина внука наказывает, в угол носом ставит. Разве так хорошие бабушки делают? Она калечит ребенка и тебя покалечит.
— Тебя не переговоришь. Запутала
