Этика жизни - Томас Карлейль

Но имеешь ли ты представление о том, что такое гениальный человек? Гений – вдохновенный дар Божий! Это – бытие Бога, ясно выраженное в человеке. Более или менее скрытое в других людях, оно в этом человеке заметно яснее, чем в остальных. Так говорит Мильтон. А он должен был в этом что-нибудь понимать. Так говорят ему в ответ голоса всех времен и всех стран. Тебе хотелось бы завести знакомство с таким человеком? Так будь действительно подобен ему. В твоей ли это власти? Познай себя и свое настоящее, а также и кажущееся место. И познай его и его настоящее и кажущееся место, и действуй сообразно со всем этим.

XXXI. Голод и нищета, опасности и поношения, тюрьма, крест и кубок с ядом – вот что почти во все времена и во всех странах было рыночной ценой, предлагаемой миром за мудрость – тот доброжелательный прием, который он оказывал тому, кто приходил, чтобы просветить или очистить его. Гомер, и Сократ, и апостолы христианства принадлежат к древним временам, но мартирология мира на них не остановилась. Роджер Бэкон и Галилей изнывают в тюрьмах духовенства, Тассо грустит в келье в сумасшедшем доме, Камоэс (Camoes) умирает нищим на улицах Лиссабона. Так небрежно относились люди к пророкам. Так преследовали они их не только в Иудее, но и везде, где только жили люди.

XXXII. Это естественный ход вещей, это история божественного во всех странах, во все времена. Какой бог мог когда-нибудь пробиться на открытые церковные собрания или в какой сколько-нибудь влиятельный синедрион? Когда какое-либо божество было «приятно» людям? Обыкновенный порядок вещей состоит в том, что люди вешают своих богов, убивают, распинают на кресте и в течение нескольких столетий топчут их ногами, пока они вдруг открывают, что то были боги. Тогда они опять-таки на очень глупый манер начинают блеять и кричать. Так говорит саркастический наблюдатель. И слова его, к сожалению, глубоко истинны.

XXXIII. В сущности говоря, гениальному человеку стыдно жаловаться. Разве в его груди не горит небесный свет, по сравнению с которым сияние всех тронов земных – лишь ночь и тьма? Как же голова, украшенная такой короной, может роптать на то, что корона неудобно сидит на ней? Современный жрец мудрости должен либо терпеливо переносить мелкие постигающие его неприятности и искушения, к числу которых следует отнести и болезнь, либо он должен сознаться, что фанатики и безумцы древности были лучшими служителями Бога, чем он.

XXXIV. «Неужели мне может казаться тяжелым, – говорил Кеплер в своем одиночестве и в гнетущей нужде, – что люди ничего не хотят знать о моем открытии? Если всемогущий Бог шесть тысяч лет ждал человека, который увидел бы то, что он сотворил, то и я могу подождать лет двести, пока найдется кто-нибудь, кто поймет то, что я увидал!»

XXXV. Мы вовсе не думаем, что непоколебимая серьезность составляет существенное условие величия. И что великий человек никогда не должен показываться иначе как с пристальным взором и уксусно-кислой миной, никогда не должен смеяться и радоваться! На свете есть вещи, над которыми нужно посмеяться. Как есть и такие, которые достойны восхищения. И никто не может хвастаться всеобъемлющим умом, если он не умеет воздать каждой вещи должное.

Тем не менее презрение – опасный элемент, если мы хотим на нем играть, и смертельный, если мы привыкаем с ним жить. Как, в самом деле, может человек провести великие предприятия, взять на себя труд и усталость и противиться искушению, если он не горячо любит преследуемую цель? Способность к любви, к восхищению можно рассматривать как отличительный признак и мерило возвышенных душ. Неразумно направленная, она ведет к немалому количеству бед, но без нее не может быть ничего хорошего.

XXXVI. В современном обществе, точно также, как и в древнем и во всяком другом, аристократы или те, что присвоили себе функции аристократов – независимо от того, выполняют ли они их или нет, – заняли почетный пост, который является одновременно и постом затруднений, постом опасности, даже постом смерти, если затруднения не удается преодолеть. «If faut payer de sa vie».

Это и есть настоящий, истинный закон. Всюду, постоянно должен человек «расплачиваться ценою жизни». Он должен, как солдат, исполнять свое дело за счет своей жизни.

XXXVII. Тот, кто не может быть слугою многих, никогда и не может быть господином и истинным вождем и освободителем многих. В этом значение настоящего совершенства.

XXXVIII. Знатный класс, не имеющий никаких обязанностей, похож на посаженное над обрывом дерево, с корней которого осыпалась вся земля. Природа ни одного человека не признает своим, если он не является мучеником в каком-нибудь отношении. Неужели действительно существует на свете человек, который роскошно живет, застрахованный от какой бы то ни было работы, нужды, опасности и забот, – победа над коими и считается работой так что ему только остается нежиться на мягком ложе, а всю нужную для него работу и борьбу заставляет других исполнять?

XXXIX. В чем, собственно говоря, состоит благородство? В том, чтобы храбро страдать за других, а никак не в том, чтобы лениво заставлять других страдать за себя. Вождем людей бывает тот, кто стоит перед передним рядом людей, кто пренебрегает опасностью, перед которой другие отступают в страхе. Опасностью, грозящей погубить других, если ее не одолеют. Всякий благородный венец – венец терновый.

XL. Трудящийся свет точно так же, как и воинственный свет, не может функционировать без благородного рыцарства поступков и без соответственных законов и правил.

XLI. Предводители труда – если только труд когда-нибудь дает руководить собою – будут фактически начальники или полководцы света. Если в них нет благородства, то на свете никогда больше не будет аристократии. Но начальники труда должны хорошенько принять к сведению, что они созданы из другого материала, чем прежние начальники кровавой резни. Начальники труда – истинные борцы, и отныне должны быть признаны единственными истинными борцами. Они борются с хаосом, с беспорядком, с чертями и вовлекают человечество в единственную великую и праведную всеобщую войну. Звезды на небе борются за них и вся земля внятно говорит: «Такхорошо!» Пусть же предводители труда исследуют собственное сердце и торжественно спросят себя, нет ли в них чего-нибудь другого, кроме жажды тонких вин и зависти к позолоченным экипажам? О сердцах, сотворенных всемогущим Богом, мне не хотелось бы этого думать, да я этому никогда и не поверю.

XLII. Храбрые полки рабочих должны