Остроумие мира - Владислав Артемов

В прежние времена в Европе применялась казнь изображения, причем вместо самого преступника вешали или сжигали его портрет или иное подобие. По этой части вышло забавное приключение с одним кутилой, жившим во времена Людовика XIV, маркизом Поменаром. Он обольстил какую-то девицу, и ее отец, человек богатый и влиятельный, с бешенством грозил ему, что если он не женится на обольщенной, то будет повешен.

– По-моему, лучше уж пусть меня повесят, чем на ней жениться, – отвечал Поменар.

Взбешенный отец девицы начал хлопотать и добился того, что Поменара приговорили к повешению в изображении. Поменара это ужасно забавляло. Он нарочно приехал в тот город, где была назначена казнь его портрета. Но во время казни он заметил, что изображение его сделано чересчур грубо. Он продрался сквозь толпу к самому эшафоту с кистью в руках и начал подмалевывать свой портрет, приговаривая:

– Коли вешать мой портрет, то надо все же, чтобы он хоть немного походил на меня.

В оркестре и хоре короля Людовика XIV был некто Моро – талантливый музыкант, певец и композитор. Но он был из тех, про которых принято говорить: «язык мой – враг мой». Случилось однажды, что он позволил себе какую-то весьма ядовитую выходку против архиепископа рейнского. Тот был весьма обижен и порешил выжить Моро из королевского оркестра. Во время концерта, в котором исполнялось какое-то сочинение Моро и где играл сам музыкант, архиепископ, стоя за креслом короля, нарочно громко, во всеуслышание, жестоко нападал на Моро, на его музыку и на его пение. Король слышал эту критику и был хорошо осведомлен, что, собственно, этой критикой руководит. И потому, обратясь к архиепископу, он сказал:

– Ваше преосвященство, будем говорить откровенно; ведь Моро поет вовсе не дурно, он дурно говорит.

В другой раз, прогуливаясь в саду в Версале, Людовик XIV увидал карету, в которой ехал тот же рейнский архиепископ. Но король сразу не узнал его или сделал вид, что не узнает, и сказал бывшему с ним маркизу Фелиаду, человеку с весьма злым языком и ненавидевшему архиепископа:

– Посмотрите, мне кажется, что кто-то сюда едет, я вижу карету и шестерку лошадей.

– Не шесть, государь, а семь лошадей, – возразил Фелиад.

– Как так?

– Седьмая лошадь сидит в карете.

Людовик XIV не любил носить муфту (а в то время мужчины носили ее зимой). Однажды его встретили в большой мороз на охоте в лесу двое крестьян, и один из них заметил, что только один король был без муфты, и подивился, как это король терпит такую стужу с голыми руками.

– Не удивляйся, – сказал ему его товарищ, – у него рукам всегда тепло, он их держит в наших карманах.

При дворе Людовика XIV лесть процветала как нигде и никогда. Случилось, что король не одобрил каких-то стихов, а Буало их похвалил. Один придворный чин заметил поэту, что стихи эти читал и хулил сам король.

– Король лучше меня, – возразил Буало, – понимает искусство брать города и вести войну, но в стихах-то я понимаю уж никак не меньше его.

Услыхав это, придворный немедленно побежал и доложил королю о «неслыханной дерзости» этого Буало, осмеливающегося утверждать, что он в стихах понимает не меньше, чем сам король. К чести короля надо добавить, что он посмеялся над льстецом и уверил его, что Буало прав.

Неизвестный художник. Людовик XIV

Молли написал прекрасную музыкальную пьесу, и она была в первый раз исполнена в присутствии короля Людовика XIV, который все время оставался на коленях, а вместе с ним, само собой разумеется, и все присутствовавшие также оставались коленопреклоненными. Когда пьеса была исполнена, король спросил у графа Грамиона, что он думает об этой музыке.

– Прекрасно, прекрасно, государь, то есть прекрасно для ушей, но для колен – жестковато!

Однажды актер Доминик, любимец Людовика XIV, присутствовал при королевском столе. (Мимоходом заметим, что Людовик был одним из удивительных едоков своего времени, впрочем, и все Бурбоны отличались превосходным аппетитом. Что же касается Людовика XIV, то вот что сообщает о нем в своих письмах принцесса Палатинская: «Я часто видела, как король съедал четыре полные тарелки разных супов, затем целого фазана, потом куропатку, далее большую тарелку салата, два больших ломтя ветчины, кусок жареной баранины, тарелку пирожных, да сверх того еще несколько фруктов и яйцо вкрутую.»)

Итак, король однажды ел в присутствии Доминика. Заметив своего любимца в толпе, почтительно созерцавшего его застольные подвиги, король, указывая на одно блюдо, сказал лакею:

– Передайте это блюдо Доминику.

А блюдо было роскошное, серебряное, вызолоченное. Доминик это сейчас же заметил и, воспользовавшись тем, что король употребил слово «блюдо», быстро спросил его:

– Вместе с куропатками, государь?

– Вместе с куропатками, – согласился рассеянный король.

Людовик XIV любил, когда его превозносили, но все же обладал чувством меры. Так, однажды, когда ему преподнесли список тем для конкурсного состязания, составленный академией, и он увидал в числе этих тем вопрос: «Какая из всех добродетелей короля заслуживает особого предпочтения?» – он его с неудовольствием вычеркнул.

Но тонкую лесть он любил. Однажды, когда король вышел победителем в какой-то битве и по этому случаю его сын был освобожден в тот день от занятий, мальчик сказал ему:

– Государь, если меня будут увольнять от занятий при каждой вашей победе, то я боюсь остаться круглым невеждой.

Когда Людовик XIV порешил изгнать кальвинистов из Франции, он при этом будто бы сказал:

– Мой дед любил гугенотов и не боялся их; мой отец не любил их и боялся; я и не люблю, и не боюсь их.

Людовик XIV говаривал, что каждый раз, когда он дает комунибудь хорошую должность, он создает девяносто девять недовольных и одного неблагодарного.

Герцог Мазарен впал в преувеличенную набожность и, как это иногда бывает с такими чрезмерно увлекшимися, довел себя до галлюцинаций. Однажды он неожиданно возвестил королю Людовику XIV, что ему явился архангел Гавриил и повелел передать королю, чтобы он оставил свою фаворитку Лавальер.

– Он и мне тоже являлся, – ответил король, – и объявил, что вы с ума спятили.

Люксамбур, один из талантливейших боевых генералов Людовика XIV, был горбат. Какой-то из немецких генералов, часто имевший стычки с Люксамбуром, говорил про него с величайшим ожесточением:

– Неужели мне ни разу не удастся поколотить хорошенько этого горбача? Когда Люксамбур узнал об этом, он воскликнул:

– Горбача! Да почем же он знает, что я горбатый, я ни разу не показывал ему тела.

Какой-то придворный при Людовике XIV был предметом общих насмешек как человек, совершенно неспособный… к продолжению своего рода. Особенно часто трунил над ним известный остряк писатель и академик Бансерад. И вот, встретив однажды Бансерада, этот господин с самодовольным видом возвестил ему:

– Вот вы все надо мной насмехаетесь, а жена моя вчера меня порадовала наследником.

– Позвольте, да кто же смел сомневаться в вашей супруге, – возразил Бансерад.

В 1672 году Людовик XIV стоял под стенами Амстердама, обложив город кругом. Жители были в отчаянии, они порешили, что пришел конец не только их городу, но и всей Голландской республике. Городские власти собрались на последнее совещание, на котором и постановили – сдать город французскому королю и поднести ему городские ключи.

Когда отбирали голоса и уже обошли всех, заметили старичка-бургомистра, который мирно почивал, убаюканный бурными прениями. Его, разумеется, растолкали с негодованием, и он, отряхнув сон, полюбопытствовал, на чем же порешили.

– Постановили пойти и поднести французскому королю ключи.

– А он их уже требовал? – спокойно осведомился старичок.

– Нет еще, – отвечали ему.

– Так с какой же стати ему их отдавать?.. Подождем, по крайней мере, когда он их потребует!

Этот простой и мудрый совет, к счастью, был принят и спас город и республику.

Когда Ленотру было поручено составить план версаль ского парка, он, наметив главные части работы, повел Людовика XIV в парк, чтобы показать ему на месте расположение частей. Король был в совершенном восторге от его плана и после обзора каждой части плана в восхищении повторял:

– Ленотр, я жалую вам за это двадцать тысяч франков.

После четвертого «жалования» Ленотр, человек редкого бескорыстия, заметил королю с некоторой резкостью:

– Ваше величество, если так пойдет дальше, то я боюсь, что разорю вас!

Людовик XIV очень любил аббата Брюи; зная, что старый патер страдает слабостью зрения, он иногда спрашивал у него, как тот себя чувствует, поправляются ли у него глаза.

– Благодарю вас, государь, – отвечал старик, – мой племянник-доктор уверяет меня, что теперь я стал лучше видеть.