По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

— Сколько? — спросил он, тяжело дыша.

— Тридцать пять секунд, — сказал второй, взглянув на свой хронометр.

Я остался в дверях. Они меня не заметили. Теперь встал второй старичок, передал хронометр своему другу и приступил к тому же упражнению. Вскоре он весь затрясся, я даже испугался, как бы он не рухнул на пол. Ему пришлось ухватиться за подлокотник дивана, чтобы не упасть.

— Что-то я сплоховал.

— Да, неважно, — согласился второй с нарочито сочувствующим видом. — Еле-еле пятнадцать секунд.

— Ты заметил? По утрам у меня результаты всегда хуже, чем вечером.

Тот ему не ответил и обернулся ко мне:

— Хотите тоже попробовать?

— Нет, — сказал я, — нет. Я всю ночь не спал.

И бегом вернулся в палату матери.

11.

По ночам за воротами монастырей слышен не только плач. Слышится также смех и пение. Филиппусис уверил меня, что монахам время от времени хочется устроить себе праздник. Тогда они пренебрегают воздержанием, которое им предписывает устав. Пьют много вина и едят кабанов. Похоже, на горе Афон водится огромное количество кабанов. Их мясо особенно сочно осенью, потому что в это время года они питаются желудями. Монахи в шутку называют кабана «дубовой рыбой».

— Сегодня вечером у нас дубовая рыба, — говорят они друг другу, прыская со смеху.

Еще поют куплеты собственного сочинения на музыку византийских псалмов. О сметливом монахе, например, который перевозил тяжелый груз на своем члене, используя яйца как колеса. В другой песне половой орган сравнивается с ярмом, а тестикулы с парой волов. Есть еще одна, где старец пашет землю своим членом пред восхищенным взором юных монашек.

Монахи любят также сласти. Они такие же сладкоежки, как дети.

— Если поедешь к ним, отвези им пирожных, — посоветовал Филиппусис. — Это самый простой способ расположить их к себе.

Он мне признался, что выдал монастырскому повару некоторые рецепты моей матери. Тут я, конечно, должен уточнить, что она добавляет к вареньям некоторые пахучие растения. Ароматизирует абрикосы лавандой, клубнику листьями вербены, а сливы и кислые вишни — липовым цветом.

— Повар поделился взамен своими собственными рецептами. Монахи ведь хранят тысячелетнюю традицию и в кулинарии тоже. Они, например, не пользуются перцем, потом что он возбуждает, и заменяют его чесноком, который отгоняет вампиров. Они едят очень много чеснока.

Мы болтали, прогуливаясь в порту, вдоль причалов. Нам постоянно приходилось перешагивать через канаты и разложенные рыбачьи сети. Мне показалось, что это преодоление препятствий его забавляет, а может, напоминает что-то. Он очень высокий, а потому постоянно обгонял меня на полметра.

— Я поехал на Афон от отчаяния, еще подростком пристрастился к героину. Видишь тот особняк?

Он показал мне одно из старейших зданий на Тиносе, все четыре этажа которого окаймляют ряды маленьких аркад с балконами.

— Он принадлежал моему отцу. Ему пришлось продать его, чтобы рассчитаться с моими долгами. Наркоторговцы шутить не любят. Им не нравится, когда их заставляют ждать, ну, ты понимаешь, о чем я.

Я заметил среди машин, ехавших по набережной, лимузин сенатора Сарбаниса.

— Мои родители никогда не были близки к Церкви.

Он особо настаивал на том, что вышел не из религиозной среды и сам взращивал свою веру. Он гордился своей набожностью, как некоторые умельцы-самоучки бахвалятся тем, что нигде не учились.

Бог открылся ему странным образом, в афинском фаст-фуде, десять лет назад. Явил себя в чертах красивой девушки по имени Мария. Филиппусис ее даже знал: она была бывшей подружкой его кузена, который после разрыва с ней хотел наложить на себя руки. Но, в конечном счете, он удалился на гору Афон, как тот белокурый монах, о котором мне рассказывал Катранис. Очевидно, монашество — лучший выход для тех, у кого нет ни желания жить, ни мужества умереть.

— Я тогда был в жутком состоянии, потерял зубы, выглядел в свои тридцать четыре как старик. Но сразу же понял, что появление Марии в этом месте в три часа ночи не случайно — она ниспослана свыше, чтобы спасти меня. Она меня узнала и вздрогнула. Попятилась, когда я стал к ней приближаться. Но я смеялся, я испытывал такое блаженство, какого никогда еще не испытывал, хотел упасть к ее ногам. Она крикнула: «Все вы психи!», намекая, разумеется, на моего кузена. И бросилась к двери, но, прежде чем выйти, обернулась и сказала, уже смягчившись: «Бог с тобой». На следующий день мы с Аргирисом, другом, который был в такой же беде, как и я, отправились на гору Афон.

В конце порта, перед «Корсаром», мы повернули назад. В кондитерской Филиппусиса, пятом по счету заведении после бара, в то утро работала какая-то девушка. Когда мы проходили мимо, она нам улыбнулась.

— Море было бурным, на земле снег лежал. Мы сошли с корабля на причале монастыря Симонопетра, который считается одним из главных центров православной духовности. Мы были уверены, что найдем там понимание, в котором так нуждались. К несчастью, нас встретил какой-то молодой брюзга. Засыпал кучей вопросов и даже стопку ракии не предложил. Наши ответы не пробудили в нем никакого сострадания. Он только поглядывал на нас снисходительно, как богачи смотрят на бедняков. А через полчаса выставил вон, посоветовав обратиться в монастырь Григориат, несколькими километрами южнее. Мы опять пустились в дорогу. Аргирис без конца поскальзывался на льду, умолял его бросить, выл, будто недорезанный.

Филиппусис показал на небольшой холм, который возвышается над кофейней Диноса, замыкая порт с левой стороны.

— Монастырь Григориат построен примерно на такой же высоте и тоже выдается в море. Он не такой внушительный, как Симонопетра, — в том-то аж двенадцать этажей, и впечатление такое, будто он презирает окружающее пространство. А Григориат всего лишь добавил несколько прямых линий к каменистому пейзажу. Как только он показался вдалеке, я сразу успокоился. И тут же у нас за спиной послышалось пение. Вскоре появился монах верхом на ослике. При виде нас он ничуть не удивился и сразу понял, что Аргирис уже совсем без сил. Уступил ему своего осла, а сам пошел пешком. Никто из нас не сказал ни слова. Так мы и познакомились с Евтихиосом, в полном молчании. В монастыре нас просто спросили, хотим ли мы есть. Дело уже было к вечеру. Мы заснули как убитые. Я проснулся только на следующий день, в полдень. Море успокоилось. Я открыл окошко и развеял по ветру остатки героина, который взял с собой. Аргирис еще спал.

Филиппусису нравилось рассказывать эту историю. Я был уверен, что он рассказывал ее много раз. «Он ее постепенно улучшает, — подумал я. — Однажды она приобретет свою окончательную форму».

— В последующие дни нами никто не занимался. Мы совершали долгие прогулки. Доходили до часовни, посвященной Иоанну Богослову, довольно высоко в горах. Так уставали, что по возвращении в обитель хотели только спать. На четвертый день мы кольнулись метадоном и покурили гашиша у себя келье. Аргирис то и дело вставал и бил кулаком по окнам. У нас были два окошка с мелким переплетом. К концу дня он в них все стекла перебил. Вечером заглянул Евтихиос, которого мы не видели со времени своего прихода. Он нам показался намного старше, чем в первый раз, и был гораздо разговорчивее. Сказал, что его мать родом с Тиноса. Он много чего знал про нас, поэтому мы предположили, что он навел справки у своих родственников, которые остались у него на острове. Он велел нам поразмыслить. «Вы сами должны понять, почему начали принимать этот дурман», — сказал он нам. Аргирис его не слушал, только тихонько плакал, монотонно и без малейшего перерыва, я уж думал, он никогда не остановится.

Мне вспомнилось утверждение Фрериса, что монахи знают все о своих гостях. Стулья во дворике перед кофейней Диноса стояли вокруг столиков наклонно, опираясь спинками об их края. Впечатление было такое, будто они секретничают между собой.

— И ты понял? — спросил я.

— В молодости я ставил себя выше других. Мне казалось, что ни одна из возможностей, которые открывала передо мной жизнь, меня не достойна. Будущее заранее внушало мне скуку. И на героин я смотрел как на средство избежать обыденности, которая засасывала моих друзей одного за другим. В первый раз я попробовал его накануне Пасхи. И был этим очень горд, словно подвиг совершил. Природа вдруг приобрела краски небывалой красоты.

Я подумал, что слово «героин» происходит, возможно, от слова «герой». «Это слово обещает приключения… Филиппусис стал жертвой соблазнительного созвучия». Я стал читать названия, написанные на бортах лодок: святой Артемий, святой Мина, святая Ирина, Кати, святая Екатерина. У меня возникло предчувствие, что этот период моей жизни завершится такой же причудливой процессией, как и парад греков в Балтиморе. Во главе кортежа я бы поставил Фалеса. В руках он держал бы посох, с помощью которого измерил высоту пирамид.