Розы в кредит - Эльза Триоле

Мсье Донель был в том же костюме, что и на свадьбе – темном и мешковатом; три двоюродных брата – тоже в пиджаках и жилетах, которые в жару казались особенно плотными. Доминика в платье из белого полотна, с голыми загорелыми руками выглядела куда привлекательней, чем на свадьбе, а ее дочке Софи опять распустили по спине длинные черные волосы, от которых ей было страшно жарко, они прилипали ко лбу, лезли в глаза. Она ничего не ела и глядела на Мартину. Мальчику было жарко, и он тоже глядел на Мартину. И три двоюродных брата ее разглядывали, и все больше молчали. Бернар, тот, кому по душе пришлись немцы, казался теперь здоровяком, а ведь после их ухода он так зачах, что смотреть было противно. «Ну и галстук, – думала про себя Мартина, – курам на смех! Наверно, он достался ему в наследство от фрицев! До чего ж его разнесло – если бы не знать, что это Бернар, можно бы принять его за Геббельса, отъевшегося в деревне!» Двое других– Пьеро и Жанно – симпатичные и круглоголовые, были похожи на Даниеля. Но что за пиджаки на них – картоном они подбиты, что ли? Умора!… Как хорош ее Даниель в белой рубашке с открытым воротом! Говорили больше о тех временах, когда все эти рослые парни и Доминика были детьми. Помните, как Даниель наелся вишен из настойки! С тех пор прошло уже лет двадцать, а ключ до сих пор прячут в скульптурном украшении буфета. Ликеры и настойки по-прежнему хранятся в буфете, там они всегда под рукой у мсье Донеля, на тот случай, если он захочет угостить клиента. Его контора рядом со столовой, дверь в нее-с этой стороны… А что было, когда Доминика чуть не упала в колодец! Мальчики подхватили ее на лету и вчетвером с трудом удерживали над бездонным колодцем, пока не подоспели работники. А когда Даниель в первый раз привил розу! Вот смеху-то было! Уж он, можно сказать, привил ее по-своему. После каждой новой истории девочка поворачивалась к матери и что-то шептала ей на ухо, а Доминика отвечала: «Да, года четыре, наверно… шесть лет… двенадцать лет…»

За кофе у всех был какой-то отсутствующий вид, и с последним глотком все убежали, словно с цепи сорвались, – работа! Даниель и Мартина находились в отпуску, они могли пойти отдохнуть. Даниель взял Мартину под руку, он покажет ей дом и ее комнату, ведь они сели за стол, как только приехали, и она еще ничего не видела. Так вот, рядом со столовой, которой пользовались исключительно по торжественным дням, находилась контора. Даниель открыл перед Мартиной дверь: пишущие машинки, реестры и папки с делами на полках… прямо контора нотариуса. Ну и жарища! Бухгалтер и машинистка подошли пожать руку молодой мадам Донель. Вторая дверь вела в переднюю, откуда можно было выйти прямо на большую дорогу; это была та самая маленькая дверь рядом с воротами, на которой прибита дощечка: «Садоводство Донеля». Из этой же передней вела наверх каменная лестница с красивыми перилами; наверху-длинный коридор, едва освещенный небольшими окнами, выходящими на дорогу. Даниель открывал одну за другой двери комнат. Большие, как залы, беленые известью, с тяжелой мебелью из темного дерева, с вязаными покрывалами на кроватях, с распятиями – комнаты эти были заброшенно-нежилые, затхло-молчаливые. Никто не жил в них уже много лет, семья распалась, объяснял Даниель, и люди стали чувствительней к холоду. В старые времена, по-видимому, никогда не испытывали холода, камины топили только в случае болезни, если кто-нибудь настолько расхворается, что сляжет в постель. Сейчас надо было бы провести центральное отопление, но отец отказывается бросать деньги на ветер он сам никогда не мерзнет. Вот все и перебрались в другое крыло дома, разгородили большие комнаты на маленькие, установили печи. «На этой стороне дома зимой тепло только у меня, ты никогда не будешь мерзнуть, моя Мартинетта…» Мартина ничего не сказала, но ее, несмотря на жару, охватила дрожь при одной мысли, что ей когда-нибудь придется постоянно жить здесь.

Комната Даниеля была в конце коридора, к ней вело несколько ступенек. Большое помещение с таким низким потолком, что можно было достать до него рукой; над белой штукатуркой стен скрещивались балки. Полки с книгами. Большой старый деревенский стол перед окном, выходящим на поля. На первом плане рапсовое поле, ярко-желтое под ярко-голубым небом, а за ним открывался широкий горизонт. Продавленное кресло. Кровать из красного дерева, такого темного, что оно казалось черным, ночной столик в виде колонны, тоже из красного дерева с черной мраморной доской и местом для ночного горшка. Пол был сделан из толстых досок, плохо пригнанных и посеревших от времени. В комнате стоял сильный аромат красных, нагретых солнцем роз, расставленных повсюду: в белых фаянсовых кувшинах, больших и маленьких, прямых с острым носиком и пузатых, широкогубых. В углу комнаты – перила вокруг отверстия в полу, отсюда винтовая лестница вела в кухню. Такова была комната Даниеля. Таков был дом, где он родился. Необходимо, чтобы Дом понравился Мартине.

Она подошла к окну, вернее к слуховому окну, выходившему во двор. Собаки и кошки спали, им не мешали ни куры, ни мухи, ни солнце, заглядывавшее во все углы, так и не сумевшее осушить оставшуюся от последнего дождя лужу, в которой барахтались утки. Белокурый работник со страшным шумом выводил из-под навеса грузовик.

– Представляю себе эту ферму отремонтированной, со всеми удобствами… – сказала Мартина задумчиво. Она отвернулась от окна и подошла к Даниелю близко, совсем близко.

– Нравится тебе мой дом, Мартина? – спросил он растроганно.

– Ты мне нравишься.

Он немного отодвинулся.

– А мне не нравятся твои фермы со всеми удобствами…

Что же, дело ясное: Мартине не понравился дом его детства. Он не разделит с ней своего прошлого. Прошлое – непередаваемо, как сон. Ей не нравился дом его детства, она его с трудом прощала ему. Такой прекрасный дом! Но ей то нравятся фермы со всеми удобствами, как на блестящих и глянцевых страницах журнала «Французский дом». Что ж, тем хуже!

– А где здесь моются? – спросила Мартина, глядясь в маленькое зеркальце на стене.

– В кухне, милая, над раковиной, у нас ванной нет. Понимаешь, отцу на комфорт наплевать. Для роз есть водокачка, и для их поливки воды сколько угодно, а мы дома всегда пользовались водой из колодца, и если сейчас есть насос, так только потому, что Доминика, вернувшись сюда после смерти мужа, пригрозила, что будет отдавать белье в прачечную. Неслыханный для семейства Донелей скандал! Отсылать из дома свое грязное белье, стирать его где-то на людях! Тогда отец сдался и поставил насос.

– Он у тебя скупой… – Мартина открыла свой чемодан.

– Да нет! Он вовсе не скупой! И уж, во всяком случае, не по отношению к розам. Но звонить по телефону из-за проклятого насоса, терпеть в доме рабочих – это его раздражает. Вместо центрального отопления для нас он предпочитает поставить климатическую установку для сохранения выкопанных из грунта роз. Скупой! Мне обидно, что ты можешь считать моего отца скупым. Я уверен, что он и представления не имеет, сколько у него денег. Да и никто этого не знает! Не говоря уже о превратностях профессии, в которой все зависит от настроения всевышнего.

– Это что-то уж очень сложно!… – Мартина держала перекинутые на руку юбки, вынутые из чемодана, и оглядывала комнату. – Куда бы их повесить? Все гораздо проще – обыкновенная скупость! Но как бы там ни было, а жратва тут безукоризненна! У твоей сестры есть любовник?

Даниель глядел, как Мартина надевает платья на плечики, которые она привезла с собой, и развешивает их на гвозди, вбитые в стену. Ящики пузатого комода были открыты, она раскладывала в них какие-то прозрачные красивые вещи.

– Нет, насколько мне известно, у моей сестры нет любовника, – сказал он рассеянно. – Она всегда молчит и думает неизвестно о чем. Иногда я говорю себе: а может быть, вся ее таинственность – просто глупость? Ты видишь, я все тебе говорю, Мартина, я тебе выдал даже свою сестру, старшую сестру, которую я люблю… Ты не устала, милая? Устала? Может быть, приляжем отдохнуть?…

Отдых затянулся. Остальную часть дня они провели в постели. Никто их не тревожил, а за окном раскинулась золотая пустыня рапса, небо, необъятный горизонт… Им захотелось пить, Даниель спустился в кухню и вернулся с запотевшей бутылкой холодного красного вина, бисквитами, фруктами. Вечером они прошли через пустовавший этаж, спустились по каменной лестнице в переднюю и вышли на гудронированную дорогу. Ночь благоухала, было необыкновенно хорошо, ни ветерка; неподвижный, но свежий воздух был чист, как прикосновение ребенка. Когда они возвращались, ферма издали показалась Мартине очень большой, совсем средневековая крепость со стенами и башнями.

– Будто необитаемый замок, – прошептала она с уважением, – нигде нет света…

– Все спят. Здесь встают с восходом солнца.

Дверь, выходящая на дорогу, была не заперта. Они поднялись по лестнице, стараясь не шуметь, хотя никто и не жил в этом крыле здания, прошли по коридору и легли в постель.