Всяко третье размышленье - Джон Барт

— Стало быть, hasta la vista, Хемингвилль? Прощай, Обружия… виноват, — Объятия Жизни?

— Ничего подобного, — отвечает берущийся за руль — фигурально и буквально — Нед. — Мы всего лишь закончили черновой набросок этой главы.

И с заднего сиденья, где Рассказчик и Марша устало, но решительно держатся за ручки, доносится согласие последней:

— Нам нужна передышка от Весенних Каникул, вот что нам нужно.

— Фигня, — жалобно откликается с пассажирского места Джинни, но тут же, полуобернувшись назад, подмигивает всем своим спутникам сразу. — Ладно, по крайней мере, этот Черновой Набросок закончился добрым трахом, верно?

Чего не скажешь о данном воспроизведении Сверктраха, кончающемся и не трахом, и не всхлипом[62], а просто кончающемся — тихо. Добравшись за два дня марафонного вождения до Мэриленда, наша четверка распадается, и до окончания весенней передышки мы разъезжаемся по домам родителей, а после возвращаемся в Стратфорд-Колледж и Тайдуотерский университет штата.

— Последняя ночь Весенних Каникул перед последним полусеместром перед вручением дипломов, — отметил в тот вечер Нед Проспер над его и Джорджа Ньюитта последним пивом («Национальное Богемское»), коим они угощались в уютном подвале Просперов, обсуждая достоинства и недостатки их прерванной одиссеи.

— Вечные твои Последние Вещи, — отозвался, как ему теперь представляется, Дж.

— Ага. Типа относись к случившейся в Нейплсе ерунде как к холостяцкому курбету — последнему перед тем, как ты станешь бакалавром и мужем Марши и останешься последним, пока смерть не разлучит вас. Или развод — это уж кто первым поспеет.

Ибо эта пара и вправду решила по дороге домой — отчасти то была реакция на «случившуюся в Нейплсе ерунду» — связать себя сразу после Вручения Дипломов узами брака, прибегнув к простейшей из возможных церемоний: с Недом в роли шафера и младшей сестрой Марши в роли подружки невесты. А после того и, быть может, после медового уик-энда в близком Оушен-Сити или в Рехобот-Бич новобрачные подыщут себе до сентября какую-нибудь летнюю работенку, а там вновь вернутся в ТУШ, чтобы стать магистром искусств (он) и магистром педагогики (она).

— А ты?

— Я… — Нед отпивает пива, глотает, качает головой. — Я сваливаю, дружок: данному Творческому Писуну ни Объятия Брака, ни Объятия Профессуры не светят.

Джинни Гиман — полагал он, и мы с ним согласимся — славная девка и в постели ей резвости не занимать, однако в жены она годится не больше, чем он в мужья. (Он надеется, кстати сказать, что маленький палаточный эксперимент по обмену партнерами не создал в отношениях Ньюитт/Грин сколько-нибудь продолжительной напряженности: «Марша, знаешь ли, проделала этот фокус для твоего блага, надеясь, что он навсегда избавит тебя от известного зуда».) Что касается магистратуры, так это они уже обсудили: если Дж. полагает ее лучшим из того, что он может дать своей музе, так и флаг ему в руки, — как и самой музе, которую Нед представлял себе домовитой, наподобие Марши, девицей. Его же была непостоянной кокеткой — «поймай-меня-если-можешь», такой что ни дай, ей все сойдет, — переменчивой, как ветер, погода и Джинни Гиман. Если ему суждено закончить в кои-то веки роман, над которым он ныне корпит (и о котором, в отличие от всего написанного им прежде, напрочь отказывался разговаривать, да и вообще как-то обсуждать его со своим давним бриджтаунским другом), он и Она проделают это à deux[63]. Он рассчитывает посвятить роману столько времени, сколько удастся выкроить из последнего для него университетского семестра; затем, поскольку дипломов у него будет два — бакалавра и СтратКолловского Учебного корпуса офицеров запаса (куда он перешел из Национальной гвардии еще в начале третьего курса), — поступить в калифорнийский, принадлежащий Министерству обороны Институт иностранных языков, освоить там парочку оных, азиатских, а оттуда — в Корею, или где там мы будем воевать, но не на передовую, подальше от адских окопов на Высоте Номер Такой-то.

Дж., более или менее понимавший, что к этому все и идет, покачивает головой:

— Желаю удачи, друг. — И тебе тоже — с твоей ёбаной музой и со всем остальным.

Тот вечер — последний, какой Джорджу Ирвингу Ньюитту удается воссоздать в воображении из проведенных с давним другом, — закончился тем, что они стали вместе припоминать незначащий, но еще остававшийся в памяти ярким эпизод из их школьных, выпускных уже дней (несколько погодя эпизод этот всплывет в по большей части не опубликованных сочинениях ДжИНа и, он готов биться об заклад, в утраченной рукописи романа Эдварда «Неда» Проспера «Времена года», или Все что угодно).

Во второй половине жаркого, влажного дня конца июня 1948 года (Нед, на то он и Нед, вспоминал его как Последний День Весны) двое друзей лежали на песчано-глинистом «пляже» близ стратфордского моста через Матаханнок и в который раз просматривали перечни курсов СтратКолла и ТУШа, надеясь отыскать в них специализацию, более отвечающую их вкусу, чем Искусствоведение-и-Естествознание, и между тем лениво наблюдали, как их друзья ныряют в реку с высокой платформы, недавно добавленной городскими властями к (также приукрасившемуся) прибрежному парку в надежде отбить у мальчишек охоту использовать в виде трамплина автомобильный мост. История искусств. Ботаника. Химия. Французский. Геология. Литература. Философия. Физика. Психология. Зоология. Шведский стол, сервированный возможностями проведения трудовой жизни — и прайм-тайма жизни вообще! В сущности, согласились они, затруднение тут только одно: Если бы у человека было пятьдесят жизней или хотя бы скромная кошачья девятка таковых, он мог бы потратить одну на карьеру А, другую на Б, затем на В и Г или Е и Ё, а то и снова на А, пройдя ее заново, но лучше, чем в первый раз. Однако при всего лишь единственной жалкой поездке на карусели, как ему выбрать, на ком лучше совершить слишком стремительный оборот — на Коне или на Льве, на Носороге, на Жирафе?

А тем временем кто-то ныряет с платформы ласточкой, кто-то делает сальто назад, кто-то врезается в воду головой, а кто-то ненамеренно, бесславно и болезненно прикладывается о водную гладь животом. Но в каждом случае присутствуют: Подъем, Прыжок, Все что угодно, Всплеск.

— Вот так и в жизни, — замечает Нед. — С той лишь разницей, что в нее нам позволяют нырнуть всего один раз.

И тогда, и в последующем воспоминании оба приходят к заключению: «Вагон дерьма» (популярная в то время и в тех местах хула): Четыре, это еще если повезет, быстрых десятка лет после университета, и оба обратятся в старперов на пенсии, — а в свои восемнадцать они уже потратили половину этого срока, приготовляясь к готовности! Неужели им предстоит кончить, как тот парень, за которым они теперь наблюдают: когда наступает его черед, он выходит на самый край подкидной доски, пожимает плечами, и просто соступает с нее, и летит вниз ногами вперед, поднимая ладони кверху, и уходит под воду, ничего в полете не предприняв.

— От него хоть брызги остались, — отмечает ДжИН. — Все-таки лучше, чем кануть, подобно большинству, в вечность, не оставив и следа.

— А кроме того, он, отдадим ему должное, почти две секунды служил развлечением для всех нас. Но к черту, дружище: Мы же хотим не просто брызги оставить, ведь так? А что-то стоящее…

Последнее произносится à la его родители, каковые надеются, что сын «найдет свое призвание» в приносящей людям пользу профессии: в медицине, в научных исследованиях, в юриспруденции (в одной из наименее пораженных корыстолюбием ее отраслей) — быть может, даже (подобно им самим) в педагогике?

И снова его друг проникается завистью к Неду, которому так повезло с родителями. Фреду и Лоррейн Ньюитт довольно уже и того, что их сын «поступает в университет» — первым, кто удостоился в его и ее роду сей привилегии. Подсказывать ему, какой предмет выбрать, они не решаются, хоть Папа и бормочет время от времени нечто насчет Делового Администрирования, а Мама соглашается, что звучит это Мило.

— Я, например, — говорит теперь Нед, — хочу получить чертову Нобелевку — и не просто потому, что она меня прославит, а потому, что я прославлюсь, делая то, что стоит делать, понимаешь? Что-то стоящее.

Пораженный, и немало, Дж., который никогда столь высоких амбиций не питал, отвечает:

— Ого! Ладно! А теперь вперед: спорим, я тебя обгоню!

— На дороге к Стокгольму? — притворно удивляется Нед. — По рукам, приятель!

Впрочем, бегут они к реке Матаханнок, в которую море уже наслало жгучих медуз, — бегут, рискуя ожогом-другим, ради удовольствия охладиться в еще по-весеннему холодноватой воде.

— И четыре года спустя, — отметил Нед четыре года спустя, в последнюю ночь весны, при их встрече, во время которой всплыло вышеописанное воспоминание, — мы теми же и остались: парочка уповательных Творческих Писунов, все еще отыскивающих дорогу в Стокгольм.