Евпраксия - Михаил Казовский

Беспрепятственно спустилась на первый этаж, пробежала по галерее, чуть заметно кивая выставленной охране, оказалась во дворе замка и пошла вдоль стены дворца, наклоняя голову, чтобы капюшон скрыл ее лицо. Отворила мокрую от дождя дверцу сада и попала внутрь.

Сад еще не сбросил листвы; резко пах жасмин, ива склоняла до земли длинные плакучие ветви, а кусты смородины были сплошь усыпаны крупными ягодами. Влажный прохладный воздух распирал легкие. Где-то сбоку послышался детский кашель.

— Груня, Лёвушка, я не вижу вас! — вглядываясь в сумерки, с нетерпением сказала Опракса. — Отзовитесь.

Но вначале из темноты выступил мужчина — в круглой суконной шапке, неприятно надвинутой прямо на глаза, и завернутый в черный длинный плащ. Он сказал по-немецки с сильным итальянским акцентом:

— Ваше величество, мы служанку взять с собой не сможем. У меня распоряжение герцога Вельфа только относительно вас и принца.

— Что ж, тогда передайте герцогу, что он полный остолоп, — гордо произнесла государыня. — Груня мне

больше чем служанка, и бросать ее у чужих людей не намерена.

Человек из Каноссы несколько мгновений раздумывал. А потом вздохнул:

— Делать, видно, нечего; как желаете. Но учтите: шансы на побег уменьшаются ровно вдвое!

— Не болтайте зря. Время дорого.

Из-за дерева выплыла Горбатка с ребенком. Мальчик то и дело покашливал.

— Лёвушка, голубчик, что с тобою? — наклонилась к нему родительница и коснулась губами лба. — Боже Святый, да он в огне! У него лихоманка. Нам придется остаться.

— Ваше величество, — произнес мужчина, — скоро протрубят в рог и поднимут мост, а крестьянин, согласившийся спрятать вас в бочке из-под вина, побоится ждать и уедет.

— В бочке от вина? — подняла глаза Адельгей-да. — Но вместит ли она троих?

— В том-то и вопрос...

Выскользнув из сада, вереницей двинулись через длинный двор к винным погребам. У дверей одного из них стояла телега, на которой покоились две большие бочки.

— Да их пара! — радостно воскликнула Евпрак-сия. — Места хватит всем!

— Нет, вторая полная, — покачал головой провожатый. — Он везет вино в ратушу. — Оглядевшись по сторонам, сделал знак вознице.

Тот приблизился: это был мужик лет под пятьдесят, в кожаной безрукавке мехом внутрь и простых холщовых портах.

— Здравия желаю благородным синьорам, — поклонился он, стягивая шапку.

— Тихо, не бурчи, — осадил его человек от Вель-фа. — Открывай пустую. Надо разместить их троих.

— Не, втроем не влезут, — заявил крестьянин.

— Надо, чтобы влезли.

Первой в бочку засунули государыню. Дали на руки мальчика. А затем стали впихивать Груню Горбатку. Пожилая женщина причитала, поминала Господа и кряхтела. Кое-как умяли и забили днище.

В бочке было страшно, тесно и темно. Пахло старым кислым вином, свежего воздуха явно не хватало, и дышалось трудно. И к тому же принц беспрерывно хныкал, куксился и покашливал. Мать, прижав его к сердцу, тихо говорила:

— Потерпи, потерпи, хорошенький. Скоро мы приедем. И уложим тебя в постельку, напоим горячим, выгоним недуг. Все у нас устроится. И никто тебя у меня больше не отнимет...

По движению бочки стало ясно, что телега тронулась.

Миновали двор и подъехали к первым воротам. Подошла охрана:

— Луко, это ты? Дай хлебнуть винца.

— В следующий раз. Должен привезти бочки к ратуше до того, как совсем стемнеет.

— Ладно, проезжай. Но должок будет за тобой. И твоим работником, — указали стражники на лазутчика Вельфа, что сидел рядом на телеге.

— Возражений нет.

У вторых ворот снова задержались. Караул спросил:

— Что везете?

— Молодое вино, господа. В ратуше послезавтра танцы.

— Обе бочки полные?

— А каким им быть? Для чего мне тащить порожние?

— Вот сейчас проверим. Джино, постучи по ее бокам.

Караульный выставил алебарду и древком ударил по первой бочке.

— Полная, господин капрал, — отозвался он.

— Видите, — обрадовался возница. — Значит, я поехал?

— Погоди, мы проверим еще вторую.

— О, Мадонна миа! Как ей быть не полной?

— Что вы в самом деле, ребята? — вдруг заговорил человек из Каноссы. — Честных людей стращаете... Может, заработать хотите? Я вручу золотой каждому из вас, и разъедемся по-хорошему.

— Подкуп должностного лица? — возмутился начальник. — Знаешь, чем заканчиваются подобные штуки?

— А по два золотых? Нет, по три?

У капрала внутри, видно, что-то дрогнуло. Почесав затылок, он ответил нехотя:

— Счастье твое, разбойник, что сегодня я в добром настроении. Так и быть, десять золотых на всех наших, мне четыре сверху — и проваливай, чтобы духу твоего не было.

Вдруг из бочки послышался детский кашель.

В воздухе повисла тягостная пауза. Первым взял себя в руки капрал:

— Ситуация осложняется, господа. — Он помедлил. — Меньше чем за двадцать монет мы вас не пропустим.

Провожатый засуетился:

— У меня с собой только восемнадцать. Вы уж не взыщите...

Без особой радости караульный кивнул:

— Ладно, так и быть, я сегодня мягкосердечный...

Порученец Вельфа отстегнул от пояса и бросил ему

кожаный кошель. Главный стражник в свете поднесенного факела не спеша пересчитал золотые кругляшки.

— Восемнадцать. Славно. Поднимите решетку, парни! Пусть гребут отсюда.

Несколько охранников навалились на ручку ворота, начали крутить. Механизм заскрипел, задвигался, и железные прутья поползли кверху.

— Стойте! — прозвучал женский крик. — Именем императора, остановитесь! Я — фон Берсвордт, каммер-фрау ее величества. И приказываю задержать этих негодяев.

Факел осветил разлохмаченные волосы благородной дамы и разбитое в кровь лицо. Вслед за ней топали другие охранники.

— Боже мой, синьорина Лотта, что с вами? — удивился капрал.

— Вы сейчас увидите, — отдуваясь после быстрого бега, пробурчала та. — Опустите решетку. И проверьте бочки.

— Мы уже проверили. В них вино.

— Что, в обеих?

— Честно говоря, мы стучали только по первой.

— А теперь проверьте вторую. — Сделав жест рукой, немка приказала сопровождающим совершить осмотр.

— Ваша милость, там внутри что-то есть, — отозвался охранник, влезший на телегу и с серьезным видом обстучавший заднюю бочку. — Но, конечно же, не вино.

— Открывайте! Выбить дно немедленно!

Пламя факелов высветило сценку: появление Груни, маленького принца и Адельгейды.

— Ваше величество, вы ли это? — с показным удивлением обратилась к императрице придворная. — Странный способ передвижения для особ королевского семейства! Вам не подобает залезать в бочки. Даже если они из-под лучшего вина. Или на Руси это принято?

— Замолчите, мерзкая, — процедила Ксюша, отряхивая плащ. — Рано торжествуете. Я своих обид не прощаю.

— Что вы, что вы, — поклонилась дворянка. — Просто я приучена всей душой служить императору... А его благодарность — выше вашей немилости...

— Эй, куда?! — свистнула охрана. — Улизнет! Держи!!

Оказалось, человек из Каноссы, улучив момент, спрыгнул с передка, прошмыгнул в проем, все еще зиявший между не опущенной до конца решеткой и землей, и растаял в непроглядной темноте итальянской ночи. Кто-то выстрелил из лука ему вдогонку, но, конечно же, наугад и мимо.

— Да-а... уже не поймать... — проворчал капрал. — Бросится в Адидже, поплывет — и тогда поминай как звали. Упустили ловчилу. — Видимо, монеты, перешедшие к нему в карман, не располагали к погоне.

— Гнусные скоты, — обругала стражу фон Бер-свордт. — Вас колесовать мало. Хоть другого злодея не провороньте. В кандалы его! Император завтра приедет и рассудит по справедливости. — Повернулась к государыне: — Не соблаговолит ли ваше величество возвратиться назад во дворец?

— Разумеется. Надо уложить Лёвушку. У него, по-моему, разыгрался жар.

— Ах, какая неосмотрительность! — сокрушенно проговорила дворянка. — Вы осмелились запихнуть нездорового принца в бочку? Государь, узнав, будет недоволен. И естественно, примет меры, чтоб не допустить подобного впредь.

— Вы заткнетесь когда-нибудь? — огрызнулась Оп-ракса. — Мало получили подсвечником? Я могу добавить.

— Как изволите, как изволите, ваше величество...

Но действительно, скоро о ругани перестали думать:

Леопольду сделалось очень худо, он метался в бреду, бился головой о подушку и кого-то звал по-немецки. Поднятый с постели дворцовый лекарь констатировал простудную лихорадку и велел смазать грудь больного барсучьим жиром, напоить отваром душицы, мать-и-мачехи и малины, а в чулки насыпать сухой горчицы. Евпраксия сказала, что пробудет в детской всю ночь, и никто не смог ее в этом разубедить. Заболевший горел, сухо кашлял, и Горбатка с императрицей молились у его ложа.

Рано утром приехал Генрих. Самодержцу сразу доложили обо всех событиях предыдущего вечера. Он вошел в спальню сына — сумрачный, нахохленный — и смотрел на слуг исподлобья, чем-то напоминая волка.