Сойди, Моисей - Уильям Фолкнер

— Я заседлаю лошадь, — сказал Эдмондс. — Мулов я выгнал; тебе придется поймать для себя. Живее.

На большом пастбище поймать кого-нибудь было непросто; почти час прошел, прежде чем Оскар приехал верхом на неоседланном муле. И только спустя два часа они нагнали Лукаса, Джорджа, Нат, Дана и еще одного человека, которые шли по следу — теряли, искали, находили, теряли и снова находили слабые, легкие отпечатки старушечьих ног, как будто бы без цели блуждавших у реки среди колючих зарослей и бурелома. Нашли ее около полудня, она лежала ничком в грязи, ее чистые вылинявшие юбки и белый фартук были порваны, измазаны, одна рука все еще сжимала ручку золотоискательной машины. Она была жива. Когда Оскар поднял ее, она открыла ничего не видящие глаза, потом закрыла.

— Беги, — сказал Эдмондс Дану. — Возьми лошадь. Скачи к машине и привези доктора Райдаута. Живее… Донесешь ее?

— Дотащим, — сказал Оскар. — Она не весит ничего. Меньше этого искательного ящика.

— Я ее потащу, — сказал Джордж. — Все ж таки Нат ей до…

Эдмондс обернулся к нему и Лукасу.

— Машину неси, — сказал он. — Вдвоем несите. Ваше счастье, если она что-нибудь найдет по дороге отсюда до дома. Потому что если эти стрелки и шевельнутся когда-нибудь на моей земле, вам этого все равно не видать… А разводом я займусь, — сказал он Лукасу. — Пока она себя не убила. Пока вы с этой машиной вдвоем ее не убили. Ей-богу, не хотел бы я сейчас быть в твоей шкуре. Не хотел бы я лежать сегодня на твоей кровати и думать о том, о чем тебе придется думать.

И вот день настал. Весь хлопок был собран, очищен, увязан в кипы; ударил мороз, досушили и меркой засыпали в закрома кукурузу. Посадив Лукаса и Молли на заднее сиденье, он приехал в Джефферсон и остановился перед судом.

— Тебе идти не обязательно, — сказал он Лукасу. — Тебя, может, вообще не впустят. Но далеко не уходи. Я тебя ждать не буду. И запомни. Тетя Молли получает дом, половину твоего нынешнего урожая и половину твоего урожая каждый год, пока ты живешь на моей земле.

— Пока, значит, обрабатываю мою землю.

— Пока ты живешь на моей земле, нелегкая ее возьми. Именно так, как я сказал.

— Кас Эдмондс дал мне эту землю на всю…

— Ты меня слышал, — сказал Эдмондс.

Лукас посмотрел на него. Прищурился.

— Хотите, чтоб я съехал с вашей земли? — сказал он.

— Зачем? — сказал Эдмонс. — Чего ради? Если ты все равно будешь бродить по ней ночами, каждую ночь искать клад? Так можешь на ней и поспать днем. А кроме того, ты должен остаться, чтобы выращивать пол-урожая для тети Молли. И не только в нынешнем году. А до тех пор, пока…

— Да хоть весь, — сказал Лукас. — И посеем, и соберем. Пусть весь ее будет. У меня вон тут в банке три тысячи долларов, старый Карозерс мне оставил. На мой век хватит — если только вы не прикажете подарить кому-нибудь половину. А когда мы с Джорджем Уилкинсом найдем деньги…

— Вылезай из машины, — сказал Эдмондс. — Ну. Вылезай.

Председатель суда справедливости сидел в своем кабинете — в отдельном домике рядом с главным зданием. По дороге Эдмондсу пришлось поддержать старуху — он схватил ее вовремя и снова нащупал под несколькими рукавами почти бесплотную руку, сухую, легкую, хрупкую, как хворостинку. Он остановился, поддерживая ее.

— Тетя Молли, — сказал он, — ты не раздумала? Тебя ведь никто не обязывает. Я отберу у него эту дрянь. Ей-богу…

Она хотела идти дальше, тянула вперед.

— Надо, — сказала она. — Он другую добудет. И первым делом Джорджу отдаст, чтобы вы не отобрали. И найдут, не дай бог, а меня в живых не будет, и помочь не смогу. А Нат — моя младшенькая, моя последняя. Остальных не увижу до смерти.

— Тогда идем, — сказал Эдмондс. — Идем.

В суд шли еще несколько человек, другие выходили; люди были и там, но немного. Они тихо стояли позади, дожидаясь своей очереди. В последнюю секунду он сообразил, что она держится на ногах только с его помощью. Он повел ее вперед и все время держал под руку, боясь, что, если отпустит хотя бы на миг, она упадет к его ногам вязаночкой сухого истлевшего хвороста, прикрытой старым чистым вылинявшим тряпьем.

— А-а, мистер Эдмондс, — сказал судья. — Это истица?

— Да, сэр, — ответил Эдмондс.

Судья (он был совсем старик) наклонил голову и посмотрел на Молли поверх очков. Потом посадил их на переносицу и посмотрел на Молли сквозь очки. Он тихонько закудахтал:

— Прожили сорок пять лет. Вы не могли их помирить?

— Нет, сэр, — сказал Эдмондс. — Я пробовал. Я…

Судья опять закудахтал. Он посмотрел на иск, который ему подложил секретарь.

— Она, конечно, будет обеспечена?

— Да, сэр. Я об этом позабочусь.

Судья задумался над бумагой.

— Ответчик, видимо, не оспаривает иск?

— Нет, сэр, — ответил Эдмондс.

И тут — он только тогда и понял, что Лукас пришел в зал, когда увидел, что судья нагнул голову и опять посмотрел поверх очков куда-то мимо него, а секретарь поднял глаза и сказал: «Ты, нигер! Шапку сними!» — тут Лукас отодвинул Молли и подошел к столу, на ходу сняв шапку.

— Ни оспаривать не будем, ни разводиться, — сказал он.

Лукас ни разу не взглянул на Эдмондса. Насколько Эдмондс мог судить, он и на судью не смотрел. В голове мелькнула дурацкая мысль: сколько лет он не видел Лукаса без шапки; кажется, он и не знал, что Лукас седой.

— Мы не хотим разводиться, — сказал Лукас. — Я передумал.

— Вы — муж? — спросил судья.

— Я? Да.

— Говори судье: «сэр», — сказал секретарь.

Лукас взглянул на секретаря.

— Что? — сказал Лукас. — Судья нам не нужен. Я переду…

— Ах ты, наглая… — начал секретарь.

— Подождите, — вмешался судья. Он посмотрел на Лукаса. — Вы поздно спохватились. Иск подан по форме, должным порядком. Сейчас я вынесу по нему решение.

— Сейчас не надо, — сказал Лукас. — Мы не хотим развода. Рос Эдмондс знает, про что я говорю.

— Что? Кто знает?

— Ах, наглая… — сказал секретарь. — Ваша честь…

Судья опять остановил его жестом. Но смотрел он на Лукаса.

— Мистер Рос Эдмондс, — сказал Лукас.

Эдмондс, держа старуху под руку, быстро шагнул вперед. Председатель повернулся к нему.

— Слушаю, мистер Эдмондс?

— Да, сэр, — сказал Эдмондс. — Все правильно. Мы больше не хотим.

— Вы хотите отозвать иск?

— Да, сэр. Если можно, сэр.

— Так, — сказал председатель. Он сложил иск и отдал секретарю. — Мистер Хьюлетт, вычеркните это из списка дел к слушанию, — сказал он.

Старуха старалась идти сама, но на улице Эдмондсу пришлось почти нести ее.

— Ну, ну, — сказал он грубовато, — все в порядке. Судью слышала? Слышала, как Лукас сказал: Рос Эдмондс знает, в чем дело?

Он чуть ли не на руках внес ее в машину; Лукас стоял позади. Но с ними в машину не сел, а сказал:

— Обождите минуту.

— Обождать? — переспросил Эдмондс. — Хватит, дождались. И все, чего можно от тебя ждать, получили.

Но Лукас уже пошел прочь. А Эдмондс остался ждать. Эдмондс стоял возле машины и видел, как Лукас перешел на ту сторону площади, где были магазины, — прямой, в старой, красивой, ухоженной шапке, он двигался с непоколебимо важной медлительностью, в которой Эдмондс узнавал — всякий раз ощущая укол в сердце — нечто, доставшееся по наследству от своих старших родичей, так же как эта шапка. Лукас отсутствовал недолго. Вернулся не спеша, влез в кабину. Он принес пакетик — конфеты, центов на десять. Вложил пакетик Молли в руку.

— Вот, — сказал он. — Зубов у тебя не осталось, так во рту покатай.

Ночью похолодало. У него горел камин, на ужин была первая ветчина из коптильни, он сидел в одиночестве и ел с таким удовольствием, какого, кажется, не испытывал уже много месяцев; внезапно в передней части дома послышался стук — стучались в край галереи, негромко и неторопливо, зато властно. Он крикнул в кухню: «Скажи, чтобы шел сюда». Но есть не перестал. И продолжал есть, когда появился Лукас, прошел мимо него и поставил золотоискательную машину на другой конец стола. С машины не просто обтерли грязь, она выглядела так, будто ее начистили, — сложная и вместе с тем лаконично-деловитая, со светлыми загадочными шкалами и тускло блестящими регуляторами. Лукас постоял, глядя на нее. Потом отвернулся. И после этого, до самого ухода, ни разу на нее не посмотрел.

— Вот она, — сказал он. — Сплавьте ее.

— Ладно. Уберем на чердак. Может быть, к весне тетя Молли про нее забудет, и ты попробуешь…

— Нет. Сплавьте ее куда-нибудь.

— Совсем?

— Да. Чтобы ее тут не было, чтобы я ее никогда не видел. Только не говорите мне куда. Продайте, если сумеете, а деньги возьмите себе. Но продайте подальше, чтобы я ее больше не видел и чтобы слуху об ней не было.

— Так, — сказал Эдмондс. — Так. — Он отодвинулся со стулом от стола и смотрел на этого человека, на старика, который возник где-то в трагических переплетениях его полусиротского детства — муж женщины, ставшей ему матерью, который ни разу не сказал ему, белому, «сэр» и звал его за глаза — а в лицо тем более — Росом. — Слушай, — сказал он. — Это не обязательно. Тетя Молли старая, у нее бывают странные идеи. Но о чем она не знает… Никаких денег, закопанных, незакопанных, ты все равно не найдешь, ни здесь, ни в другом месте. И если тебе иногда захочется взять эту чертову игрушку, скажем раз или два в месяц, и побродить с ней ночь возле речки, будь она неладна…