Поиск-89: Приключения. Фантастика - Владимир Блинов

Прошли столетия, и все же он узнал ее сразу.

Он долго стоял, не в силах вымолвить и слова, и Лена первое мгновение не знала, как реагировать на столь пристальный взгляд. Был бы он нахальный, тогда другое дело, но Дождь смотрел на нее так, словно они были знакомы сотни лет, ей и впрямь показалось, будто она когда-то уже знала его и даже любила.

— Боже, кто это разлил? — послышался сверху голос Любовь Сергеевны, и Лена, точно очнувшись, спохватилась и прошла мимо незнакомца, опустив взгляд.

— Здравствуй, — прошептал он в тот миг, когда она проходила мимо, и Лену тотчас бросило в жар, щеки запылали, и она ускорила шаг.

— Здравствуй, — так же еле слышно прошептала она, и Дождь от радости взмыл вверх с такой скоростью, что, оглянувшись, Лена никого уже не увидела.

Видели этот взлет лишь двое: Любовь Сергеевна и Евграфыч.

Отставной майор Шилов в ту минуту выходил на балкон и услышал, как что-то просвистело. Но мало ли что могло просвистеть, поэтому на небо Шилов не взглянул, а обратил свой взор на грешную землю. Лужа находилась как раз под балконом, где стояла дама с пионами (имени ее Лев Игнатьевич еще не знал). В белых рученьках означенная дама держала сосуд злого умысла (ведро эмалированное емкостью 11,6 литра, как было потом установлено), а у ног замечена была еще леечка желтого цвета из пластмассы, 0,5 литра. Все это самолично установил Лев Игнатьич, а также то, что оба они, и дама, и дворник Евграфыч, стояли, задрав голову в небо.

— Я вить и проплеваться не успел, а он возьми да сигани! Точно в заднице, едрена вошь, чего-то было вставлено… — Евграфыч вздохнул. — Феномен, Игнатьич, феномен!

Шилов к тому времени успел высчитать квартиру дамы с пионами. «Номер восемнадцать, — пробормотал он, — легкомысленное число!» Тут еще надо было знать Льва Игнатьевича, который огромное значение придавал цифрам. Вот Баратынский жил в квартире 21-й, а это означало: плут, картежник, шулер! Петр Иванович Неверующий в тридцать второй — первая пятилетка за четыре года! Сам он в пятьдесят седьмой — первый искусственный спутник Земли, а восемнадцатая — это… Шилов вздохнул. Судьба сама соответственно человеку наделяет его числом. Важным числом! И не доверять ему — значит не верить и в будущее. Поэтому и к словам Евграфыча Шилов отнесся с подозрением. Теперь понимаете почему? Правильно, потому, что Евграфыч жил в тринадцатой квартире!

Окно маленькой комнаты с тем самым письменным столом, за которым сидел вчера Петр Иванович, выходило, как уже говорилось, в сад, и облако яблоневых цветов смотрелось в зеркало, висевшее на стене. А закрывать окна в такую жару — безумие! Лена разделась, прыгнула в ванну, но холодный кран лишь угрожающе зашипел. Она вылезла из ванны, но одеваться не стала, заперла лишь дверь, а за яблонями все равно ничего не видно. Приятно походить голышом. Холодок, как мотылек, порхает по коже. Волосы дождем пахнут, странно. Откуда дождь?

Он стоял в саду под яблоней и не отрываясь смотрел на нее. Вон там, в ложбинке у шеи, та же темная родинка, и тот же крутой изгиб бедер, и те же острые лопатки… Он узнал ее, с каждым взглядом убеждаясь все больше и больше: она! Значит, души их снова выпустили в мир, и раз существует она, должен существовать и он.

Лена заметила незнакомца и остолбенела. Она и раньше смотрела на эту яблоню, но ничего не замечала, а тут он выступил из солнечных лучей, точно вылился из них, и стал видим. Взгляд его приковывал, держал ее, и, лишь он опустил глаза, она тотчас выскочила из комнаты, спешно набросила халат. Ее бил озноб. Безотчетная, странная тревога охватила ее, и она долго не могла согреться, хотя термометр в комнате упорно держался на тридцатиградусной отметке. Наконец тревога улеглась. «Мало ли дураков, любящих поглазеть в чужие окна», — подумала она, но чей-то голос поправил ее: и не дураки тоже любят поглазеть… Лена уже хотела было возмутиться: кто это вмешивается в ее мысли, как вдруг скрипнула половица в соседней комнате, она вздрогнула, и чья-то тень легла в проем двери.

Лена стояла ни жива ни мертва.

Дождь сделал еще шаг и остановился на пороге.

— Это я вмешиваюсь в твои мысли, — виновато улыбнувшись, сказал он. — Хотя, может быть, я и дурак! Все влюбленные — дураки!

Ее поразил светлый, чуть голубоватый оттенок его кожи без единой морщинки, тонкой и прозрачной, какая бывает у детей. Лишь глаза выдавали в нем взрослого мужчину, завораживая своей грустной глубиной. Изредка они вспыхивали, и тогда словно ночной мотылек бился в них, стараясь вырваться на свет.

— Я хотел рассказать тебе о том, что уже было с тобой, — он улыбнулся, и десятки морщинок разбежались от глаз и тотчас исчезли, не оставив никаких следов. — Это случилось так давно, что ты успела уже все позабыть…

— Кто вы? — испуганно спросила Лена.

— Я — Дождь… Я был дождем… Во всем живом бьется живая душа, даже в травинке. Когда ее рвешь, разве ты не слышишь ее писк, ее голос?.. А стоны деревьев? Голос ураганов? Шепот яблонь?.. Голос, цвет, запах — разве природа не живая вокруг? И каждая частичка ее, от мотылька до человека, наделена способностью чувствовать. Когда муравей убегает от опасности, в нем душа переворачивается от страха! А что мы перед стихией ураганов, молний и ветров, землетрясений и огня вулканов? Мы тоже малы перед ними, как Земля мала против Солнца и других звезд… Это случилось в Венеции.

— Что случилось? — не поняла она.

— Наша встреча.

Он показался ей некрасивым, даже уродливым. Большой рот, длинное лицо с тяжелым подбородком, лишь глаза, темные, горящие, скрашивали это первое неприятное впечатление. Уже потом она поймала себя на мысли, что он ей даже нравится и лицо не такое уж уродливое, просто надо привыкнуть, но в те первые секунды она невольно сжалась от страха, готовая закричать, хотя он так влюбленно и страстно на нее смотрел, что чувство страха мгновенно уступило чувству любопытства.

— Венеция — это которая на островах? — спросила она.

— Да, — кивнул он.

— Я там не была, — она улыбнулась.

— Ты просто забыла, — сказал Дождь. — Это было давно, лет пятьсот назад.

— Лет пятьсот?!. — Лена удивилась и, не удержавшись, засмеялась. — Это ж сколько же мне лет?!. Пятьсот семнадцать?!.

Она вдруг серьезно взглянула на него. Он улыбнулся, и десятки морщинок мгновенно разбежались от глаз. На мгновение он превратился в старика, но кожа тотчас разгладилась, и перед ней снова стоял прежний юноша.

— А Дождь… Это что, имя? — спросила она.

— Нет, раньше меня звали Андреа. Андреа Веротти, но это имя тоже придумал Козимо Медичи, меня младенцем нашли пастухи, и как меня звали, кто мои родители, все окутано тайной. Первым меня назвал Дождем Лоренцо, а потом в Храме мне вручили дождевые ключи… — Дождь осекся.