Светить можно - только сгорая - Михаил Скрябин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был первый массовый протест политических ссыльных Сибири, дошедший до правительства царской России. Он прозвучал в преддверии событий 1905 года. Список революционеров, подлежащих амнистии, значительно расширился, а вот те, кому не посчастливилось в него попасть, почувствовали на себе тяжелую лапу местной администрации.
Наблюдая зверство, самоуправство и провокации полиции, жандармов и царских чиновников, делавшие и без того страшные условия ссыльных просто невыносимыми, Урицкий отправил очередную корреспонденцию в «Искру». К великому сожалению, корреспонденция не дошла, так как царской охранке удалось ее перехватить. И только уже при Советской власти эту статью, написанную Урицким на четвертушке почтовой бумаги, удалось найти в тайниках бывшего полицейского департамента.
«Для „И“.
16 июня олекминская колония ссыльных хоронила тов. Шаца, убитого в ночь с 10 на 11 июня в версте ниже Нохтуйска (в 240 верстах от Олекминска) „холопами самодержавия“.
Похороны носили скромный характер. На могило развевался красный флаг с надписью „Долой самодержавие“, да гробу было несколько венков с надписями: „Революционеру, убитому холопами самодержавия“, „Борцу за свободу и социализм рабочих России, Польши и Литвы“, „От группы рабочих соц. — дем.“, „От товарищей-друзей“, пели революционные песни, раздавались революционные возгласы…
Сообщаю частью со слов товарищей, частью из официальных источников об обстоятельствах, при которых был убит покойный.
В Жердовке партия встретила группу ссыльных, приехавших требовать свидания.
Офицер Сикорский обещал дать свидание на этапе и, конечно, обманул. Тогда политики написали телеграмму тенерал-губерпатору и попросили офицера отправить ее, но офицер отказался исполнить просьбу арестованных. Опять отказ ехать, и требование об отправке телеграммы удовлетворено.
В Усть-Ордынской захворал тов. Лурье, партия просила подождать, пока товарищу станет легче, или выдать ему, по крайней мере, лекарство, но офицер решил не церемониться со „сволочью“ и приказал солдатам стрелять в политиков и посадить их на телеги силой. Когда лекарство было выдано Лурье, партия тронулась в путь. В Манзурке партия потребовала свидания с местными ссыльными согласно обещанию, но офицер рассвирепел, и началось избиение прикладами и связывание…
Еще более возмутительная сцена разыгралась в Чечуйском. Разрешив свндание, офицер вдруг приказал бить политиков прикладами и штыками, а затем стрелять в них. Солдаты выстрелили вверх, но прикладами и штыками нанесли тяжелые раны тт. Леберману и Лившицу.
Перед Чечуйским утонул т. Щепетев. Сикорский, выгнав политиков на берег, заявил, что он подозревает побег, и осыпал арестованных площадной бранью. После этого он стал вызывать к себе на паузок политиков по одному и ругать их. Между прочим, была вызвана Вайнерман, над которой поручик стал издеваться, а затем сделал возмутительное предложение. К счастью, солдат в это время нечаянно открыл двери, и Вайнерман убежала от мерзавца, а на другой день рассказала о случившемся товарищам, которые решили, чтобы женщины впредь не шли в офицерский паузок без товарищей…
В ночь на 7 июня около вокзала, часа в три, два солдата пришли в политический паузок и объявили унтер-офицеру, что офицер приказал немедленно доставить в его каюту Вайнерман, если она добровольно не пойдет, то взять ее силой…, если политики не дадут ее, то перестрелять их. Даже унтер-офицер отказался выполнять это возмутительное приказание и заявил, что такое распоряжение офицера он но будет исполнять.
На другой день Сикорский набросился на унтера и солдат, и они, выведенные из терпения, решили отправить от своего имени телеграмму своему командиру с изложением того, что творил над ними и арестованными Сикорский. В тот же день и политики отправили от своего имени две телеграммы: ген. — губернатору и министру вн. дел и попросили случившегося тут пристава обезопасить их от дальнейших безобразий офицера. Пристав сначала было отказался, но, узнав от солдат о поведении Сикорского, решил сопровождать партию с 12 солдатами и десятским до границы Якутской обл.
В пределах Якутской области Сикорский остался один. И вот в Нохтуйске он решил наконец привести в исполнение свое возмутительное намерение. Говорят, что в этот день он получил телеграмму о том, что он предается суду и должен сдать партию заместителю, выехавшему из Киренска. Отправив унтера своего за покупками, Сикорский в час ночи, в полном вооружении, в сопровождении солдат, ворвался в политический паузок и бросился к койке Вайнерман. Не спавший еще товарищ Минский выстрелом из револьвера уложил Сикорского наповал. Солдаты дали залп в спавших товарищей и убили тов. Шаца и легко ранили в ухо тов. Минского… Когда вернулся унтер-офицер, он выстроил на берегу солдат и приказал им стрелять в политический паузок. С трудом удалось Минскому и фельдшеру удержать унтера от исполнения своего безумного решения.
Утром приехал новый офицер и принял партию, а вечером съехались следственные власти. Труп офицера найден возле койки Вайнерман, на нем были шашка, револьвер, в руке нагайка, а за голенищем нож… Солдаты, сопровождавшие офицера, показали, что офицер сказал им, что идет за Вайнерман, которую они должны взять силой, а если политики не дадут ее, то они должны перебить всех арестованных. За неисполнение приказания они все попадут под суд…
В пути от истощения умерло 5 человек арестантов…»
Долго Иркутское охранное отделение, якутский губернатор и департамент полиции изучали попавшие в их руки корреспонденции, устанавливали подлинность почерка Моисея Урицкого. И расправились бы, конечно, с осмелившимся говорить правду корреспондентом, если бы не побег его…
Но незадолго до побега свершилось то, что рано или поздно должно было свершиться, — Моисей встретил женщину, которая показалась ему лучшей в мире. Совсем по-другому стало светить неласковое якутское солнце, по-другому закричали над Леной северные чайки, по-другому зашумел лес. Это была девушка, случайно ставшая героиней его корреспонденции в «Искру». Она не доехала до назначенного места ссылки и была оставлена по состоянию здоровья в Нохтуйске, куда стараниями олекминского исправника был отправлен и Моисей. Впервые он заметил эту худенькую, похожую на стебелек полевого цветка девушку на похоронах убитого стражей товарища Шаца. Она горько плакала и на все утешения друзей отвечала: «Это из-за меня», Моисею остро запомнилось милое, залитое слезами лицо, почти детские плечи, которые судорожно вздрагивали от всхлипываний и от кашля, хорошо знакомого каждому, просидевшему в царской тюрьме.
Они встретились затем на берегу реки и подошли друг к другу, как старые знакомые. О чем они говорили? Обо всем: и о скорой революции, которая обязательно вот-вот грянет, и о красоте реки, и каждый о себе. В первый вечер Моисей узнал, что она член Российской социал-демократической рабочей партии, что ей 24 года и сослана она бессрочно в Колымск за участие в революционном выступлении рабочих одной из фабрик. И что у нее дома остались родители, которые очень ждут свою «непутевую» дочь, подав прошение о сокращении ей срока ссылки.
Когда зашло солнце, девушка закашлялась. Отдышавшись, она вытерла губы, и Моисей заметил на платке следы крови.
Ему стало страшно. Всем своим нерастраченным мужским сердцем он хотел защитить ее от недуга, поднять на руки и нести куда глаза глядят, подальше от этих гибельных мест. Впервые в жизни он ощутил свое бессилие. Хотелось заплакать. Но нет! Все должно измениться. Они будут на свободе. Она выздоровеет и всегда будет с ним…
…Похоронил Моисей девушку на берегу красавицы Лены. Это была его первая и, он точно знал, последняя любовь.
Через много лет потомки прочтут стихи ленинградского поэта Лихарева об этой девушке.
И вспомнились годы,Качаясь, проплыли…Над темной рекою сибирскойТуман.И девушку вспомнил.Ее схоронилиВ версте от Нохтуйска,Звалась — Вайнерман.
Она социал-демократка,В далекой,БессрочнойИ горестной ссылке она.И веют ветра над седою Олекмой,О берег высокий грохочет волна.Он видит снега,И версты полосатойЛежит на снегахЗлополучная тень…
Умерла она на его руках. И последние ее слова были: «Не грусти обо мне, у тебя ведь такая большая цель в жизни».
Мысль о побеге, о возвращении в строй стала навязчивой, как наваждение. С ней он засыпал на своей жесткой койке, с ней просыпался ранними северными утрами. Но как бежать? За каждым шагом следит полиция, даже однодневная отлучка будет замечена и вызовет погоню. И какую дорогу выбрать? Уйти в сторону от великой реки — погибнуть в тундре. Двигаться вдоль Лены? По берегу тянутся телеграфные провода, по которым помчится депеша с приметами беглеца, — далеко не уйти. Остается единственный путь — на одном из пароходиков, плывущих вверх по течению, добраться до Усть-Кута, а там видно будет. Но этот план требует огромной подготовки: войти на палубу парохода в Олекминске нечего и думать — мышь не проскользнет на судно, не замеченная полицейскими. И потом нужно, чтобы пошел на риск капитан парохода, чтобы не выдала команда. Вопросы, вопросы, вопросы… Но ждать еще шесть лет невыносимо.
