Судить буду я - Рауль Мир-Хайдаров

В ближайшем скверике она дала волю слезам, в голову лезли всякие дурные мысли - ей было стыдно возвращаться в Ташкент. Как показаться на глаза матери, соседям, подружкам, ведь в нее все верили. Но выручил какой-то парень, он, видимо, сразу догадался, в чем дело, протянув конфетку, спросил:

- Что, двойку получила?

И, узнав обо всем, вдруг сказал:

- Хочешь анекдот про экзамен, очень похожий на твой случай. - И, не дожидаясь ответа, затараторил: - Экзаменатор спрашивает: "Скажите, пожалуйста, сколько советских людей погибло в Великой Отечественной войне?" Абитуриент уверенно отвечает: "Двадцать миллионов..." Тогда профессор, сверкнув очками, потребовал: "Назовите всех поименно..."

Татьяна весело расхохоталась, и черные думы отлетели с души.

Вот тогда, возвращаясь в Монино, она твердо решила стать юристом, чтобы каждый мог рассчитывать не только на свои силы и возможности, но и на закон. Юности свойствен максимализм, и Татьяна верила, что когда она станет юристом... Но чтобы стать юристом, нужно было закончить университет. Таня, вернувшись в Ташкент, поступила на работу на тот же авиазавод, к маме, инструментальщицей в ее цех. Умные люди посоветовали обзавестись на всякий случай стажем, лучше - рабочим.

Юридический факультет, как поняла Таня Шилова после первого провала дома, в республиках Средней Азии и Кавказа был чем-то вроде МГИМО для москвичей. Нет, здесь не привозят своих чад в "Чайках" и "Мерседесах", тут все решается тихо, через посредников, за глухими дувалами и закрытыми дверями, без внешней мишуры, ажиотажа - на Востоке свои правила, традиции. В первый раз она не прошла мандатную комиссию, сказали, производственного стажа не хватает... Во второй - объяснили, что в этом году наплыв золотых медалистов, воинов-интернационалистов и вообще отслуживших армию, в общем, вполне убедительно. Но опять же, как и в МГИМО, ее приметили, даже записали в какой-то резерв, обещали вызвать, но так и не позвонили...

Возможно, своими знаниями и упрямством она одолела бы приемную комиссию в третий раз, но тут ей повезло.

В день первого экзамена она встретила в вестибюле одного из секретарей ЦК комсомола, знавшего ее еще по школе, он же некогда подписывал ей рекомендацию в МГИМО. Услышав ее историю, он сделал какую-то запись в блокноте, прощаясь, сказал, что этот год для нее непременно будет удачным. Так оно и вышло. Набрала она максимум баллов и, как отличница, с первого курса до самого окончания института получала специальную стипендию имени Бируни.

Студенческие годы Татьяны пришлись на период перестройки. Наверное, ни в одном ташкентском вузе перестройку не приняли в штыки так, как здесь. Родители многих студентов привлекались к уголовной ответственности за взятки, приписки, злоупотребления служебным положением, казнокрадство. Одни пытались скрыть сей факт, и порою это удавалось, но большинство громких дел получали широкую огласку в прессе и становились достоянием всех.

Конечно, на этом факультете узнали о переменах и в МВД республики, и в Верховном суде, и в Министерстве юстиции, и в прокуратуре особенно, ибо многих поступающих на юридический привлекает работа именно прокурора. Кто из нас в молодости не желает выступить в роли обличителя! Таню и ее товарищей интересовал путь к правовому государству, они с упоением читали проблемные статьи на эти темы, публиковавшиеся чуть ли не ежедневно. Конечно, они обсуждали и знаменитые статьи Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева в местной печати, ибо они касались и проблем республики, и подготовки юристов тоже. Помнится, они даже пытались организовать встречу с ним, но у Акрамходжаева не нашлось времени. Жаль, в ресторане "Лидо" в подсевшем к ним за столик человеке она его не узнала.

Студенты, как и все общество, раскололись по своим убеждениям, принципам, симпатиям, молодежь металась, не находя себе места, запутавшись среди огромного количества новоявленных пророков и оракулов. Рушились учебные программы, устаревали законы и установки, но Татьяна была убеждена, что ее выпуск оказался как никогда сильным. Они - первое поколение студентов в республике, ощутивших огромную ответственность юристов перед обществом, понимали, что перестройка с ее четкой направленностью к правовому государству возлагает на них большие надежды: ведь всему требовалось юридическое обеспечение, все должно определяться законом, а не приказом райкома партии. Оттого они внимательно следили за успехами и неудачами реформ в республике. Но скоро стало ясно, что перестройка задыхается, умирает.

В конце восьмидесятых годов, когда один за другим стали досрочно освобождаться из мест заключения казнокрады, чьи судебные процессы еще недавно вызывали шумную реакцию, поняла и Татьяна, что реформам, переменам, ожиданиям приходит конец. Вчерашние герои скандальных газетных статей и телерепортажей, заснятые на фоне награбленного и наворованного в немыслимых количествах, не только возвращались, но и шумно претендовали на прежние хлебные места. И все это на фоне поникшего, безмолвного большинства, поверившего, что перестройка единственный шанс на лучшую долю. Выходило, лучшая доля вновь возвращалась к тем, кто ее прежде имел. Изменились и настроения студенчества, теперь уже откровенно козыряли родителями, пострадавшими от нового курса партии, все это преподносилось как произвол Москвы над республикой, над ее лучшими сыновьями, цветом нации, желавшим краю счастья, процветания, самостоятельности, суверенности.

Вновь произошли крупные кадровые перемены во всех правоохранительных органах Узбекистана, и вся эта чехарда со сменой кресел пристрастно обсуждалась в институтских коридорах. Случилась и неожиданная, невероятная переоценка ценностей среди студентов юрфака, резко поубавилось у молодых людей желание стать прокурорами. В выигрышном положении оказались работники судов, особенно в высших инстанциях, областных, республиканских, придерживавшиеся правила: пусть будут и волки сыты, и овцы целы. Здесь выносили заранее оправдательные приговоры или, промариновав дело все мыслимые и немыслимые сроки, отправляли на доследование. Зачастую из подобных дел пропадали добытые прокуратурой с невероятным трудом свидетельства, показания, акты экспертизы, вещественные доказательства, без которых материалы не представляли опасности. Видимо, чувствуя время, жили по восточной поговорке: подождем, а там или арба развалится, или ишак умрет.

В это переломное в настроении людей время Шилова впервые услышала фамилию прокурора Камалова. По-разному к нему относились и студенты, и преподаватели, особенно после ареста всесильного хана Акмаля из Аксая, друга Рашидова. Одни говорили с уважением и восторгом, понимая, на кого он замахнулся, другие отреагировали по-иному - ставленник Москвы, предатель своего народа.

По отношению к происходящему, к тем или иным людям Таня, будущий юрист, догадывалась, кто ей близок и кому она подходит. Своим героем, задолго до личного знакомства, Шилова в душе называла Камалова. Когда перед дипломной практикой ей как лучшей студентке курса предложили место на выбор, она, конечно же, выбрала прокуратуру республики. Ей хотелось поработать вблизи человека, чьи взгляды она разделяла, а действия одобряла. Позже, анализируя свои отношения с прокурором Камаловым, Татьяна назвала этот выбор судьбой.

Практику она проходила в следственном отделе, на первом этаже прокуратуры, а кабинет Камалова располагался на четвертом, и она сожалела, что не имеет возможности видеть его. Работой ее завалили сразу, в следственном дел всегда непочатый край. Таня приходила на работу на час раньше, минут на десять опережая Камалова, и сразу бежала к окну, боялась пропустить его приезд. Когда она увидела его в первый раз, он показался ей гораздо моложе своих лет несмотря на раннюю седину, подтянутый, быстрый; решительность, независимость чувствовались в каждом движении, шаге. Одевался он с небрежной элегантностью, и во всем его облике, манерах чувствовался "человек не отсюда". Позже, узнав, что большую часть жизни он прожил в Москве и Вашингтоне, и даже год с небольшим в Париже, Таня порадовалась своей проницательности.

За всю практику они ни разу так и не встретились лицом к лицу. Он, конечно, не догадывался о существовании практикантки, своей единомышленницы, всегда желавшей ему удачи. И случайное приглашение в знаменитый ресторан "Лидо", куда она пошла с одним из молодых сотрудников прокуратуры, и тот разговор, невольным свидетелем которого она там стала, хотя говорили по-узбекски, собеседники наверняка не догадывались, что Татьяна владеет этим языком, теперь трудно назвать случаем.

Из беседы, состоявшей из недомолвок, недоговоренностей, где часто упоминался некто зашифрованный под именем Ферганец, Татьяна почувствовала, что из прокуратуры утекает какая-то информация, служебная тайна, она ощущала это сердцем, ибо уже отдавала себе отчет, где работает. Ныне тот поход в ресторан она не считала случайным, а чем-то предназначенным ей свыше, чтобы как-то уберечь, обезопасить человека, к которому испытывала уважение и симпатию.