Уроки милосердия - Джоди Пиколт

Я окончил юридический факультет Гарварда и получил несколько предложений от бостонских юридических контор. Я выбрал ту, где мне платили достаточно, чтобы я смог купить модные костюмы и новый «мустанг-кабриолет», на котором мне так и не удалось погонять, потому что я работал как ломовая лошадь, чтобы стать младшим партнером в фирме. У меня водились деньги, была невеста, и в девяноста пяти процентах дел, которыми я занимался, выносился вердикт в пользу моего подзащитного. Но интереса к работе не было.

Через месяц я написал начальнику отдела специальных расследований и переехал в Вашингтон.

Да, знаю, что мыслями я чаще в сороковых годах. Правда и то, что невозможно двигаться вперед, если постоянно живешь прошлым. С другой стороны, никто не может сказать мне, что дело, которым я занимаюсь, – не важное. Если история имеет тенденцию повторяться, должен ведь найтись человек, который будет громко предупреждать об опасности?

Если не я, то кто же?

Заканчивается композиция Дюка Эллингтона. Чтобы заполнить тишину, включаю телевизор. Минут десять смотрю на Стивена Кольберта[19], но его шоу слишком веселое, чтобы служить мне фоном. Я постоянно ловлю себя на том, что отвлекаюсь от отчета Женевры и слушаю его репризы.

Когда в ноутбуке раздается мелодичный звон, смотрю на экран. Пришло письмо от Женевры.

«Надеюсь, не помешала милым сексуальным игрищам с очередной миссис Штейн? Но в случае, если ты все же сидишь дома в одиночестве и смотришь доброго старого «Рин-Тин-Тина»[20] , как я (не суди строго!), решила, что ты захочешь знать, что имя «Джозеф Вебер» в наших архивах не значится. Удачи, начальник!»

Я несколько раз перечитываю послание.

Я уже говорил Сейдж Зингер, что преимущество не на ее стороне. Что-то заставляет Джозефа Вебера лгать о своем прошлом. Но теперь это проблема Сейдж Зингер, а не моя.

За годы работы в своем отделе я допросил десятки подозреваемых. Даже когда я припираю некоторых из них к стенке неопровержимыми доказательствами того, что они служили надзирателями в лагерях смерти, они всегда отвечают, что понятия не имели о том, что тех людей убивали. Все настаивают на том, что видели только, как заключенные работали, и помнят, что те были в хорошей физической форме. Они вспоминают, что видели дым и до них доходили слухи о том, что тела сжигают, но лично они этого никогда не видели. И тогда даже слухам не верили. Избирательная память – так я это называю. Но – кто бы мог подумать! – их истории в корне отличаются от тех, что мне рассказывали узники концлагерей. Эти могут описать смрад из труб крематория – жирный, густой, вызывающий тошноту, и кислый запах серы – даже не запах, а вкус на губах. Бывшие узники уверяют: куда бы ты ни шел, этот запах везде тебя преследовал. И даже сейчас они иногда просыпаются от запаха сожженной плоти, забивающего ноздри.

Как говорится, горбатого могила исправит. Военные преступники не раскаиваются.

Меня совершенно не удивляет, что Джозеф Вебер, который признался в том, что он нацист, таковым не является. В конечном итоге, именно этого я и ожидал. Удивило меня другое: то, как искренне я желал, чтобы Сейдж Зингер доказала, что я ошибаюсь.

Даже лучше, когда не можешь откладывать неизбежное.

Именно поэтому хищник становится хищником, когда начинает охотиться. Это не игра с едой, как полагают многие. Необходимо, чтобы уровень адреналина в крови жертвы достиг уровня адреналина в крови охотника.

Однако наступает момент, когда ожидать больше невозможно. Ты слышишь, как биение сердца жертвы отдается у тебя в голове, – и это последняя мысль, которая мелькает в твоем сознании. Как только ты уступаешь первобытным инстинктам, ты становишься сторонним наблюдателем за пиршеством твоего второго «я», раздирающего плоть, чтобы припасть к амброзии. Пьешь страх жертвы, но на вкус он как возбуждение. У тебя нет прошлого, нет будущего, нет жалости, нет души.

Но ты прекрасно знал об этом еще до того, как все начал, верно?

Сейдж

Когда на следующий день я прихожу на работу, в кухне уже кто-то хозяйничает. Настоящий бегемот, а не человек: ростом выше метра восьмидесяти, с татуировкой на предплечье в стиле племени маори. Когда я вхожу, он как раз режет пластами тесто и с невероятной меткостью бросает его на весы.

– Привет, – произносит он чудаковатым голосом, который никак не вяжется с его внешностью. – Как делишки?

В моей голове пусто – слова, необходимые для поддержания разговора, словно сквозь сито просеялись. Я настолько удивлена, что даже забываю прикрыть шрам.

– Вы кто?

– Кларк.

– Что вы здесь делаете?

Он смотрит на стол, стены – куда угодно, только не на меня.

– Булочки к ужину.

– Мне так не кажется, – отвечаю я. – Работаю здесь я одна.

Кларк не успевает ответить, как в кухне появляется Мэри. Рокко явно предупредил ее о моем приходе. Сам он приветствовал меня у входа в булочную загадочным высказыванием: «Странствовать жаждешь? Иль хочешь вязать научиться? Кажется, время настало».

– Вижу, с Кларком ты уже познакомилась. – Она улыбается гиганту, который с молниеносной скоростью формует булочки. Интересно, он рылся в моих проферментах? Разглядывал таблицы? Такое чувство, будто он копался в моем ящике с бельем. – Кларк работал в булочной «Король Артур» в Норвиче, штат Вермонт.

– Вот и чудесно! Пусть туда и возвращается.

– Сейдж, Кларк здесь, чтобы тебе помочь. Освободить от некоторых нагрузок.

Я беру Мэри под руку и разворачиваю так, чтобы Кларк меня не слышал.

– Мэри, – шепчу я, – не хочу я никакой помощи.

– Возможно, – отвечает она. – Но помощь тебе необходима. Пойдем прогуляемся?

Я едва сдерживаю слезы и неудержимое желание закатить истерику – меня одновременно душат и злость, и обида. Да, я взяла выходной, не предупредив начальницу, но я сама нашла себе замену. И даже если я поменяла меню, тоже предварительно с ней не посоветовавшись, хала, которую я испекла, была пропитанной, вкусной, словом, идеальной. Но больше всего я расстроилась из-за того, что считала Мэри своей подругой, а не просто начальницей, отчего ее политика нетерпимости еще более потрясает.

Она ведет меня мимо малочисленных посетителей булочной, которых выпроваживает Рокко. Проходя мимо кассы, я отворачиваюсь от него. Мэри сообщила Рокко, что собирается от меня избавиться? Неужели теперь он стал ее доверенным лицом, каким раньше была я?

Я следую за ней через стоянку, выхожу в ворота храма, поднимаюсь по ступеням для покаянных молитв, и мы оказываемся у пещеры, где Джозеф признался мне, что он нацист.

– Ты меня увольняешь? – не выдерживаю я.

– С чего тебе такое пришло в голову?

– Не знаю. Возможно, потому, что мистер Чистюля в моей кухне печет мои булочки к ужину. Поверить не могу, что ты вместо меня наняла какого-то бездельника с хлебозавода…

– Булочную «Король Артур» едва ли можно назвать хлебозаводом, а Кларк не претендует на твое место. Он здесь только для того, чтобы тебе стало немного легче. – Мэри присаживается на гранитную скамью. У нее пронзительные голубые глаза, особенно на фоне сиренево-голубого аконита. – Сейдж, я просто пытаюсь тебе помочь. Не знаю, то ли это усталость, то ли чувство вины, то ли что-то еще, но в последнее время ты сама не своя. Ты стала какой-то рассеянной.

– Но я все равно выполняю свою работу. Выполняла, – возражаю я.

– Вчера ты напекла двести двадцать плетенок.

– А ты их пробовала? Поверь мне, покупатели нигде не попробуют такой халы.

– Но им пришлось бы идти в другую булочную, если бы они захотели ржаного хлеба. Или хлеба на закваске. Или обычного пшеничного. Или любого другого хлеба, который ты решила не печь. – Голос ее становится невероятно мягким. – Я знаю, что это ты уничтожила хлеб с Иисусом, Сейдж.

– Господи!

– Я молилась об этом. Этот хлеб был ниспослан для того, чтобы кого-то спасти. И теперь я вижу, что этот человек – ты.

– Потому что я прогуляла работу? – спрашиваю я. – Мне нужно было навестить бабушку. Она неважно себя чувствовала.

Я изумляюсь, как быстро научилась лгать. Одна ложь накладывается на другую, как слои краски, и ты уже не можешь вспомнить, каким цвет был изначально.

Может быть, Джозеф и сам начал верить, что он именно тот человек, которым его считают окружающие. И возможно, именно это и заставило его сказать правду.

– Сейдж, посмотри на себя, ты витаешь где-то в облаках! Ты вообще меня слушаешь? Выглядишь ты ужасно. Волосы похожи на воронье гнездо, и сегодня ты, наверное, вообще не умывалась, а под глазами такие черные круги, будто у тебя проблемы с почками. Ты сгораешь, как свеча, с обоих концов: по ночам работаешь здесь, а днем совершаешь прелюбодеяние с тем проститутом. – Мэри хмурится. – Как правильно назвать мужчину-проститутку?

– Долбанутый, – подсказываю я. – Послушай, я знаю, что у нас по поводу Адама разные взгляды, но ты же не взбеленилась, когда Рокко спросил, каким удобрением лучше подкармливать кусты конопли…