Польский пароль - Владимир Петров

В это время сверху по скользким доскам кубарем скатился Ванюшка Зыков:

— Дядя Егор! Там начальство идет!

— Какое начальство? Говори толком.

— Наверно, из штаба полигона. Офицер, чуть ли не полковник. Погоны у него витые.

— Ну пускай идет, нам какое дело? — спокойно отмахнулся Савушкин. — Ты лучше скажи, как часовые?

— У них тихо. Под тополем в карты режутся. Шарфюрера они, кажись, но приметили.

— Хорошо бы так… — Старшина на минуту задумался. Он, конечно, только прикидывался равнодушным, на самом деле сообщение Ванюшки насчет штабного офицера очень его встревожило. Зачем он сюда? Может, разыскивает начальника конвоя? Но тогда почему офицер не обратился сначала к часовым, не расспросил их? А что, если офицер видел, как Линке спускался сюда, в котлован? Тогда ему расспросы не нужны…

Придет, а шарфюрера здесь нет. Вот это получится кадриль… Ну пусть спускается и ищет, а будет шибко настойчивым, тогда сам пойдет вслед за шарфюрером. Бетона хватит и на него. У них просто не будет другого выхода.

Не предупредить ли ребят на всякий случай? Дескать, если придется пропадать, так с музыкой — в парабеллуме все-таки семь патронов.

Не надо… Ни к чему пустые слова. Они и так понимают, что замурованный эсэсовец стоит головы каждого из них. Пощады не будет.

Эх, мать честная, заварили кашу, да густа — не расхлебаешь! А все из-за этих желторотых пацанов!

— Бери лопату! — гаркнул старшина. — Вкалывай и не суйся не в свое дело!

— Да я же ничего, дядя Егор… — обиженно залепетал Зыков. — Я молчу…

— И молчи!

Муторно было на душе Савушкина, до того беспокойно, нехорошо, что временами тошнота подкатывала к горлу. От суеты да от жары, должно быть. Он шагнул к ведру, жадно напился, расплескивая на грудь теплую воду.

А наверху, над перилами ограждения, уже маячила вздыбленная офицерская фуражка с орлом. Заглядывая, немец наклонился: ну так и есть, Ванюшка не ошибся — погоны армейского полковника.

— Бог на помощь! — по-русски крикнул офицер. — Кто есть бригадир?

— Я бригадир! — отозвался старшина Савушкин.

— Очень карашо. Я спускайся к вам.

«Дьявол бы тебя побрал, аспида мордатого! — вполголоса выругался Савушкин. — Нужен ты здесь, как сатана на пасху. И ведь лезет-то в самую грязь, прямо по мокрым плахам! Не дай бог, чтобы и этот шлепнулся, как покойный шарфюрер…»

Полковник спустился довольно ловко и быстро, лавируя между торчащими прутьями арматуры. Крепкий, коренастый, остановился перед Савушкиным, забросив за спину руки. Внимательно посмотрел по сторонам, будто отыскивая кого-то. «Сейчас спросит про шарфюрера…» — похолодел старшина.

Однако полковника интересовало качество опалубки: не просачивается ли бетон в щели, нет ли надтеков? Осмотром он остался доволен.

— Ваш объект спешно сдавайт. Через три дня готовый. Принимайт високий комиссия. Из Берлин! — Полковник значительно поднял вверх палец, — Ваша бригада справляется срок?

— Конечно управимся! — обрадованно заверил Савушкин, сразу чувствуя облегчение. Так вот отчего сюда и шарфюрер с утра пораньше приперся — ждут начальство, видно, хотят показать готовый бункер, — Мы постараемся. Коль надо, сделаем!

— Очень карашо. Тогда вы все получайт хороший пища. Очень вкусно и много.

— Благодарствуем!

На сидящем у стенки казахе офицер задержал взгляд:

— Этот человек есть больной?

— Солнцем ударило. Жарко, — пояснил старшина и нарочито грубо поднял за локти Атыбая. — Вставай, хватит бездельничать! Живо за работу!

— Пусть он сидит, — сказал полковник. — Шарко — это плёхо, Я знай, я сам работайт на бетон. Дайте ему вода.

— Уже давали, поили. — Савушкин удивленно приглядывался к офицеру: уж больно жалостливый, такие немцы раньше вроде бы не встречались… А не кроется ли за этим какой-нибудь подвох? Ведь с больными в лагере не церемонятся, чуть что — под расстрел. — Ничего ему не сделается, очухается! Мы народ привыкший и к жаре, и к холоду.

— Да-да, я знай! — Офицер улыбнулся, показывая крепкие длинные зубы. — Я видель такой, как ты, — много мужиков. Сибирь работайт карашо. Зэр гут! Теперь ты громко объявляйт вся бригада: я есть ваш шеф-инженир. Я слушай ваша претензий. Слушай жалобы. Битте!

— Нет у нас никаких жалоб! — поспешно заверил Савушкин, Он уже понял, что теперь полковник только мешать им будет своими разговорами: на подходе ребята с очередным бетоном. Надо торопиться, надо успеть как следует «упаковать» покойного шарфюрера, — Мы всем довольны, господин хороший! Не жизнь, а малина.

— Да-да, малина! — снова осклабился немец. — Такой сладкий ягода. Я кушаль.

Во всем, что произошло в последующие несколько минут, старшина Савушкин сам не мог сразу разобраться, а уж остальные пленные из бригады — тем более.

Сначала наверху появились тачки с замесами, и их уже приготовились принимать, как вдруг послышались лающие команды. Тачки мигом оттянули от спускных плах. Четко видимые на фоне неба, появились над котлованом силуэты эсэсовского лагерного начальства во главе с самим штурмбанфюрером Ларенцем — три уродливо вытянутые фигуры в слепящем блеске сапог, которые чем-то напоминала костяные копыта.

«Чистые дьяволы, только рогов и хвостов не хватает!» — подумал Савушкин, сразу ощутив под гимнастеркой на животе холодную тяжесть пистолета.

Увидав полковника, эсэсовцы в котлован спускаться не стали. Ларенц помахал фуражкой, крикнул:

— Герр оберст! Хабен зи дивен зойфер Липке нихт гезеен?[30]

Полковник, посмеиваясь, им что-то ответил, эсэсовцы еще немного поговорили и ушли. Савушкин, разумеется, ровным спетом ничего не понял, хотя и догадывался, что за разговором этим, возможно, кроется большая опасность для них, военнопленных. Заметил он и то, как не в меру шустрый Ванюшка Зыков и тут пытался вмешиваться, чуть ли не подсказывать немецкому полковнику. Исподтишка, сзади (в немецком-то разбирался, шельмец!).

Егор из-за спины погрозил ему кулаком и решил вечером непременно «проветрить мозги» неугомонному шалопаю. Ведь уже не раз попадал впросак — и все-таки опять сует нос куда не следует! Не ровен час, оторвут этот нос вместе с головой.

Савушкин так ему и сказал после ужина, отведя в сторонку. Ванюшка пытался изобразить из себя обиженного, однако старшина живо одернул его:

— Ты, Зыков, сопли распускать брось! Последний раз предупреждаю. Ты же не только сам когда-нибудь попадешь под автомат, ты нас, друзей-товарищей, под удар подставишь. Молчи и слушай, балаболка пустопорожняя! Что ты там сегодня немцу-полковнику талдычил, говори!

— Да ничего такого, дядя Егор…

— Я тебе не дядя, а старшина. Сколько говорено!

— Виноват, товарищ старшина. Ну я, в общем… подсказал, что ли… Они, эсэсовцы, сверху спросили оберста, не видел ли он шарфюрера Линке. А он чего-то молчит, ну я и сказал тихо: «Его тут не было».

— А он?

— Полковник-то? Он им так и ответил. Потом еще добавил, дескать, этот Линке, наверно, опять за самогоном в деревню уплелся.

— Дела… — Савушкин озадаченно поскреб затылок. — Ну слава богу, коль так. Ты вот что, Ванюха, сведи-ка меня завтра с тем твоим знакомым. Который говорил тебе о БСВ.

10

На аэродром приехали вечером, уже после заката. Грузовик-фургон доставил их прямо на место, на дальнюю стоянку, за которой начиналось поле, ровное, пестрое от степного разнотравья. Оттуда сладко пахло приходящим летом, а слева, от посадочной полосы, куда один за другим приземлялись вернувшиеся с боевого задания штурмовики, несло бензиновой гарью, каленым остывающим металлом. Полторанин думал о том, что этот круто перемешанный аэродромный запах, рождающий тревогу, наверно, каждому из них запомнится навсегда.

У него побаливали плечи после недавних тренировочных прыжков. А ведь прыгали днем и на ровное место — в молодую рожь, где земля была мягкой, волглой от недавних дождей.

Что им предстоит сегодняшней ночью, куда придется падать: в кусты, на лес или на чью-нибудь крышу? А может, даже приводняться — всякое может случиться…

Оглядывая сидящих на бетонке неуклюжих, одетых в теплые куртки десантников, Полторанин по старой фронтовой привычке мысленно (как всегда делал перед боем) оценивал каждого из них, прежде всего прикидывал недостатки, изъяны. Юрек несколько горяч и несдержан, Сарбеев плохо видит в темноте, да и стреляет неважно, лейтенант Братан, пожалуй, излишне медлителен. И голос имеет трубный — за версту слышно…

Ну что ж, минусы не такие уж страшные, к тому же в группе, когда плечо к плечу, многое в бога компенсируется, выравнивается. У одного — нехватка, у другого — избыток. Только помнить обо всем этом надо ему, командиру. И учитывать.

Вот сержант Анилья особняком. И сидит в сторонке в обнимку со своим «Северком»[31]. У нее один недостаток — росточком не вышла. А так прирожденный разведчик: юркая, сноровистая, молчаливая. Обладает мгновенной реакцией. В общем натуральная мышка, даже слабость имеет мышиную — грызет постоянно семечки. Между прочим, шелуха — это отличный след. Надо будет перед посадкой непременно опорожнить ее карманы.