Будет скафандр – будут и путешествия - Роберт Хайнлайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако я вовсе не тратил время на бесполезные стенания. У меня под руками была одна восьмая заряда кислорода, и я схватился за этот баллон.
Моя несчастная, неоднократно использованная лента представляла собой жалкое зрелище. С бинтом я и возиться не стал, дай бог, чтобы лента держала. Обращался я с ней так осторожно, как будто она была из золота, пытаясь замотать ее потуже и оставив конец, чтобы перекрыть полностью выхлопной клапан, если скафандр Крошки начнет сдавать. Когда я кончил работать, пальцы у меня тряслись.
Крошка уже не могла помочь мне закрыть клапан. Я просто сжал стык одной рукой, другой открыл ее пустой баллон, быстро повернулся и открыл баллон с кислородом, потом перехватил руку, зажал клапан баллона Крошки и стал следить за датчиками.
Две стрелки пошли навстречу друг другу. Когда они замедлили движение, я начал закрывать ее баллон, и в это время мой схваченный лентой стык сорвался.
Клапан я успел закрыть так быстро, что много газа из ее баллона не ушло. Но ушло все, что было в подающем баллоне. Я не стал тратить время на переживания, оторвал кусок ленты, проверил чистоту соединительного штыря, подсоединил слегка заряженный баллон обратно к скафандру Крошки и открыл стопорные клапаны.
– Крошка! Крошка! Ты слышишь меня? Очнись! Очнись! Материня, заставьте же ее очнуться!
Материня запела.
Ля, сидо, реми, редо, соль.
– Крошка!
– Да, Кип?
– Очнись! Вставай! Голубушка, душечка, пожалуйста, вставай.
– Помоги мне снять шлем… я не могу дышать.
– Нет, можешь. Нажми подбородком клапан, ты сразу почувствуешь! Свежий воздух!
Она вяло пыталась нажать клапан. Перекрывая его с помощью наружного, я пустил ей в шлем быструю сильную струю воздуха.
– О-о-о-х!
– Вот, видишь? У тебя есть воздух, много воздуха! А теперь вставай.
– Ради бога, дай ты мне спокойно полежать.
– Черта с два! Ты противная, пакостная, избалованная маленькая дрянь, если ты не встанешь, никто никогда не будет тебя любить! И Материня тебя любить не будет. Да скажите же ей, Материня!
– Вставай, доченька!
Крошка пыталась встать изо всех сил. Я помог ей – главное, что она пыталась! Дрожа, она приникла ко мне, и я удержал ее от падения.
– Материня! – позвала она слабым голоском. – Я встала. Вы… вы все еще любите меня?
– Да, милая.
– У меня… кружится… голова… я… наверное… не смогу… идти.
– Тебе не надо идти, маленькая, – сказал я ласково и взял ее на руки. – Больше не надо.
Она совсем ничего не весила.
Тропа исчезла, когда мы вышли из холмов, но следы краулера ясно отпечатались в пыли и вели на запад. Я сократил поступление воздуха так, что стрелка индикатора цвета крови повисла на самом краю отметки «опасность». Я держал ее там, нажимая подбородком на клапан только тогда, когда она начинала наползать на эту отметку. Я решил, что конструктор должен был оставить какой-то запас прочности, как бывает со счетчиками бензина в автомобилях. Крошке я велел не спускать глаз с ее индикатора и держать его в таком же положении. Она обещала слушаться, но я все время напоминал ей об этом, прижимаясь к ее шлему, чтобы мы могли разговаривать.
Я считал шаги и через каждые полмили просил Крошку вызывать станцию. Она была за горизонтом, но, может быть, их антенна достаточно высока, чтобы засечь нас.
Материня тоже говорила с ней, говорила все, что угодно, лишь бы не дать ей потерять сознание. Это помогло экономить силы и мне.
Несколько позже я заметил, что стрелка моего индикатора снова зашла за красное. Я нажал на клапан и подождал. Безрезультатно. Я снова нажал на него, и стрелка медленно поползла в сторону белой отметки.
– Как у тебя с воздухом. Крошка?
– Все нормально, Кип, все нормально.
* * *Оскар орал на меня. Я моргнул и заметил, что моя тень исчезла. Раньше она простиралась вперед и под углом ложилась на следы. Следы все еще были на месте, но тени я больше не видел. Это разозлило меня, так что я обернулся и поискал ее взглядом. Она очутилась позади меня. В прятки вздумала играть, тварь проклятая!
«Так-то лучше», – сказал Оскар.
– Жарко здесь, Оскар.
«Думаешь, там прохладнее? Следи за тенью, приятель, и не спускай глаз со следов».
– Ладно, ладно, только отстань.
Я твердо решил, что больше не позволю тени исчезнуть. Я ей покажу, как со мной в прятки играть!
– Воздуха здесь чертовски мало, Оскар.
«Дыши слабее, дружище. Справимся».
– Да я уже своими носками дышу.
«Ну, так дыши рубашкой».
– Никак над нами корабль пролетел?
«Мне почем знать? Окуляры ведь у тебя».
– Не выпендривайся, не до шуток мне сейчас.
* * *Я сидел на земле, держа на коленях Крошку, а Оскар крыл меня, почем зря, и Материня тоже:
«Вставай, вставай, ты, обезьяна чертова! Вставай и борись!»
– Встань, Кип, голубчик! Ведь осталось совсем немного.
– Дайте отдышаться.
«Ну, черт с тобой. Вызывай станцию».
– Крошка, вызови станцию, – сказал я.
Она не отвечала. Это так напугало меня, что я пришел в чувство.
– Станция Томба, станция Томба, отвечайте! – Я встал на колени, затем поднялся на ноги. – Станция Томба, вы слышите меня? Помогите! Помогите!
– Слышу вас, – ответил чей-то голос.
– Помогите! Mayday! Умирает маленькая девочка! Помогите!
Неожиданно она выросла прямо перед моими глазами – огромные сверкающие купола, высокие башни, радиотелескопы. Шатаясь, я побрел к ней.
Раскрылся гигантский люк, и из него навстречу мне выполз краулер. Голос в моих наушниках сказал:
– Мы идем. Стойте на месте. Передачу кончаю.
Краулер остановился подле меня. Из него вылез человек и склонился своим шлемом к моему.
– Помогите мне затащить ее вовнутрь, – выдавил я и услышал в ответ:
– Задал ты мне хлопот, кореш. А я терпеть не могу людей, которые задают мне хлопоты.
За его спиной стоял еще один, потолще. Человек поменьше поднял какой-то прибор, похожий на фотоаппарат, и навел его на меня. Больше я ничего не помнил.
Глава 7
Не знаю даже, доставили ли они нас обратно краулером, или Черволицый прислал корабль. Я проснулся от того, что меня били по щекам; я понял, что лежу в каком-то помещении. Бил меня Тощий – тот самый человек, которого Толстяк звал «Тимом». Я попытался дать ему сдачи, но не смог и с места сдвинуться – на мне было что-то вроде смирительной рубашки, которая спеленала меня как мумию. Я завопил.
Тощий сгреб меня за волосы и задрал мне голову, стараясь впихнуть в рот большую капсулу. Я попытался укусить его.
Он ударил меня еще сильнее, чем раньше, и снова поднес капсулу к моим губам. Выражение его лица не изменилось – оно оставалось таким же гадким, как и всегда.
– Глотай, парень, глотай, – услышал я и отвел взгляд. С другой стороны стоял Толстяк.
– Лучше проглоти, – посоветовал он, – тебе предстоят пять паршивых дней.
Я проглотил капсулу. Не потому, что оценил совет, а потому, что одна рука зажала мне нос, а другая впихнула ее в рот, когда я глотнул им воздуха. Чтобы запить капсулу, Толстяк предложил чашку воды, от которой я не отказался – вода пришлась в самый раз.
Тощий всадил мне в плечо шприц такой толщины, что им можно было усыпить лошадь. Я объяснил ему, что я о нем думаю, употребляя при этом выражения, обычно не входящие в мой лексикон. Тощий, должно быть, на секунду оглох, а Толстяк только хмыкнул. Я снова перевел взгляд на него.
– И ты тоже, – добавил я слабо.
Толстяк укоризненно щелкнул языком.
– Сказал бы спасибо, что жизнь тебе спасли, – заявил он. – Хотя, конечно, и не по своему желанию. Кому нужна такая жалкая парочка. Но он велел.
– Заткнись, – сказал Тощий. – Привяжи ему голову.
– Да черт с ним, пусть ломает шею. Давай лучше о себе позаботимся. Он ждать не станет. – Но, тем не менее, Толстяк повиновался.
Тощий поглядел на часы.
– Четыре минуты.
Толстяк торопливо затянул ремень вокруг моего лба, затем они оба быстро проглотили по капсуле и сделали друг другу уколы. Я тщательно, как мог, следил за ними.
Ясно – я снова на борту корабля. То же свечение потолка, те же стены. Они поместили меня в свою каюту – по стенам располагались их койки, а меня привязали к мягкому диванчику посредине.
Они торопливо забрались на койки и начали влезать в коконообразные оболочки, похожие на спальные мешки.
– Эй вы! Что вы сделали с Крошкой?
– Слышал, а, Тим? Хороший вопрос, – фыркнул Толстяк.
– Заткнись.
– Ах ты… – я уж собрался подробно высказать все, что я думаю о Толстяке, но голова моя пошла кругом, а язык одеревенел. Я и слова не мог больше вымолвить. Внезапно навалилась страшная тяжесть, и диванчик подо мной превратился в кусок скалы.
Очень долго я был в каком-то тумане – и не спал, и не бодрствовал. Сначала я вообще ничего не чувствовал, кроме ужасной тяжести, а потом стало так невыносимо больно, что захотелось вопить.
