Ратанга - Ника Ракитина

— Погоди… Давно ты у Лунных?

— Две недели.

— Добилась своего, — усмехнулся Боско.

— Добилась! — подтвердила я с вызовом. — А ты что, тоже считаешь, что мне здесь не место?

— А, стало быть, не один я так считаю? Да, не место.

Я закусила губу. Опять!

— А Тлели?

— Спроси у Харена, где бы он предпочел ее видеть — на валах или в доме за прялкой?

— Я не умею прясть! — крикнула я. — Да и какое тебе дело, где я и что со мной? Отпусти!

— Тебе не стоит сердиться, — сказал Боско, когда мы вернулись в стан. — Шрам краснеет…

— Я знаю.

— Откуда он у тебя? Дозорные на дороге сказали, что враги пока не появлялись…

Я заставила себя усмехнуться:

— У человека нет худшего врага, чем он сам.

Боско поднял на меня хмурый взгляд.

— Девчонка, — сказал он, — ну какая же ты глупая…

— Алин тоже так говорит, — ввернула я неизвестно зачем. Боско нахмурился еще больше:

— Алин? Что она делает сейчас?

— Н-не знаю, — я только сейчас уяснила себе, что за две недели ни разу не заглянула в Дом Исцеления, ни разу не увидела Алин…

— Ладно, — махнул рукой Боско. — Чем ты занята сегодня?

— Тлели обещала учить стрелять из лука, но…

— Вряд ли Тлели до тебя, — докончил Боско. — Ну что ж, думаю, командир Лунных Всадников не будет возражать, если я сам займусь твоим обучением.

— Мы встретились в Вельде, а оттуда до Побережья не меньше двадцати дней пути конно, и все же Странники выглядели так, будто только что выехали на охоту и еще не успели затравить зверя. Нам казалось… ну, тебе незачем объяснять это, ты же видела их.

Я кивнула. Мы сидели на поваленном стволе ели, под кустами снежноягодника. На эту укромную поляну Боско привел меня поупражняться в стрельбе, а вместо этого вырезал из куска коры спящую собаку и рассказывал о Странниках.

— Знаешь, они при нас не говорили ни разу на своем языке, а по-нашему говорили так, будто в Ратанге родились и выросли, и все же самые обычные слова казались нездешними. Мне-то, разведчику, доводилось не раз видеть Странников, но вот так — ехать с ними бок о бок и спать у одного костра — никогда. А Болард, увидевший их впервые, и вовсе спрашивал у меня: как же так, они ходят и разговаривают, почти как мы? — Боско рассмеялся.

— Дальше! — поторопила я.

— Дальше? Ты меня замучаешь расспросами, Эгле. Надо было взять тебя с собой… Они, казалось, не уставали, а ведь мы были в дороге, почти не отдыхая, спешили. Не успеешь смежить глаза, и уже подъем, впору заснуть в седле, как мальчишке-новобранцу. А Странники — все так же приветливы и спокойны, мы ни разу от них даже резкого слова не слышали…

— Их много?

— Две сотни всего, но они стоят двух тысяч. Мы в дороге наткнулись на бродячую шайку… Если все они сражаются, как те пятеро, что разогнали полсотни головорезов, не дав им обнажить клинки, то Ратанга получила хороших воинов. Я подружился с двумя, это Братья, Сигрен и Сиверн. Если уж Странники вызывают у тебя такое любопытство, можешь расспросить их нынче вечером, на празднестве. Они расскажут тебе больше моего.

— Правда? — я не поверила своим ушам.

— Конечно, правда, — рассмеялся Боско. Он поставил завершенную фигурку на ствол, полюбовался ею и встал. — А теперь займемся делом. Уж не думаешь ли ты, что тебе удалось расспросами заморочить меня, девчонка?

— Погоди, Боско, — взмолилась я. — Отчего ты думаешь, что непременно будет празднество?

— Да потому что знаю Ратангу. Как не отпраздновать возрождение легенды? Тем более, что… кто знает? Может быть, это последнее празднество. После битвы… — он оборвал себя, качнул головой. — Не стоит сейчас об этом. Вот сухое дерево в тридцати шагах. Посмотрим. сумеешь ли ты по нему промахнуться.

Если б у нее спросили, почему она бежала из дому, она не смогла бы ответить. Разве плохо жилось ей там? Сунский астролог-бишень, богатый и влиятельный, холил и нежил свою дочь. Ногам ее не приходилось ступать по земле — разве только в садике внутреннего двора, высокими стенами огражденного от мира. За воротами башни она бывала лишь в паланкине, в сопровождении слуг. Дождь видела лишь из окна, а снег и вовсе не падал в их жарком городе. Комнаты ее были убраны шелками, в зеркалах отражались цветы. Букеты она составляла сама, с детства владея этим тонким искусством. Другим ее любимейшим занятием — также с детства — были книги. Тяжелые, переплетенные в кожу, с бронзовыми застежками, они, казалось ей, пахли медом. Она тайком проглатывала отцовские фолианты, с наслаждением разбирая узорную вязь. Отец, заметив дочернюю страсть, всячески ее поощрял, хотя в Суне не в обычае было посвящать женщин в таинства магии и наук. Он надеялся вырастить себе преемницу и не замечал, что ее все больше тянет к другому: это были книги, от которых она не отрывалась — книги о мире, лежащем за стенами отцовской башни и города. С их страниц вставали бескрайние степи, ветер пах травой, Море катило серые волны, звери ревели в лесах… И дороги, дороги, ночлег под ночными звездами, утренний дым костра, дождь и брызги из-под копыт… И очнувшись от наваждения, она долго смотрела невидящим взглядом в глубину зеркала.

Она ушла из дому на рассвете. Отец спал, утомившись после ночных бдений, служба тоже не обременяла себя бодрствованием. И тоненький светловолосый мальчик-слуга слабой рукой с трудом отодвинул тяжелый засов и вышел на улицу, оставив ворота приоткрытыми… Она сама не заметила, как дошла до городской стены — ноги несли ее дальше и дальше, к неведомым чудесам.

Путь ее лег на север. Что манило ее туда, в дебри — прочь от яркого южного солнца и степных цветов, от белых городков ее родины? Может быть, то, что там все было иное, все — не то и не так, как в Суне. Она спешила навстречу неизведанному. А дорога оказалась столь тяжкой, что чудом было уже и то, что она осталась в живых. От надежных стен, от тепла, цветов и отцовской нежности — в голодный и трудный путь под ледяным дождем, путь, в котором были ни к чему ее утонченные знания. И все же в тот день, один из последних теплых дней лета, когда она шла по выбитой пыльной дороге, ее так же тянуло к чудесам, как и — вечность назад — в отцовском доме. И лишь на закате, когда усталость напомнила о себе, она завернула на постоялый двор…

Через много дней, в горьком порыве ударив себя ножом по лицу, она и не знала, что сама совершает чудо, изменяя предначертанное и неизменное, и судьба города, запечатленная в священных письменах, становится немного другой.

А на перекрестке Трех Корон, на юном лике Сирин проступил шрам.

ПТИЦЫ. ПРАЗДНЕСТВО.