Странное это ремесло - Богомил Райнов

Через полчаса мне удалось дозвониться из гостиницы в посольство:

— Георгий, знаешь, у меня для тебя небольшой сюрприз…

— Опять? — я слышал, как он вздохнул. — Сколько?

— Сколько всегда, — ответил я.

К тому времени у нас с кассиром уже выработалась терминология: «немного», «сколько всегда» и «как можно больше».

— Давай адрес…

В ожидании денег я, естественно, переночевал в гостинице, а так как назавтра получил их довольно поздно, то пришлось провести еще день в скитаниях по марсельским улицам. Тот факт, что я задержался в городе да еще звонил в посольство, вероятно, произвел определенное впечатление на соответствующие службы, и они истолковали все по-своему, так что с самого утра вплоть до той минуты, когда я сел в вагон вечернего поезда, за мной все время волочился «хвост». Правда, незнакомец за моей спиной порою исчезал, но его немедленно сменял другой. Слежка велась на должной дистанции и не особенно мне докучала, так как я привык в подобных ситуациях выискивать наиболее приятную их сторону, например, говорил себе, что теперь я уже не так одинок.

Такого рода проявления внимания к моей особе были нередки и в Париже. Думаю, что неустанные мои блуждания по книжным и антикварным магазинам порой озадачивали чиновников соответствующих ведомств. Возможно, они предполагали, что тот или иной магазин служит мне явкой, но как бы то ни было, раз в два-три месяца надо мной устанавливали на несколько дней наблюдение, более тягостное, должно быть, для тех, кто за мной следил, чем для меня самого. Вспоминаю одного шпика, который следовал за мной пять часов подряд по базару, где продавались старые изделия из металла. Бедняга просто с ног валился от усталости, и мне так было жаль его, что я чуть не посоветовал ему в следующий раз захватить с собой велосипед.

Войти в магазин за мной следом и торчать у меня за спиной шпики, разумеется, не решались. Но бывали и исключения. Однажды я пробыл в магазине Прутэ часа два и, не обнаружив ничего подходящего, решил заглянуть еще и на склад. Шпик, дежуривший на тротуаре, делая вид, будто рассматривает витрины, вероятно, проглядел ту минуту, когда я прошел в соседнее помещение, и подумал, что я от него ускользнул — магазин имел три выхода на две улицы. И вот когда я только пристроился в складе на стуле, в открытую дверь донесся голос. Кто-то спрашивал месье Прутэ:

— Куда ушел этот господин?

Голос был грубоват. Поэтому и ответ Прутэ не отличался излишней вежливостью:

— О каком господине речь?

— О том, который только что здесь сидел!

— Он там… — все так же сухо обронил месье Прутэ.

Через секунду шпик ворвался в склад, подозревая, должно быть, что его оставили с носом, и чуть не наскочил на меня. Пюпитр он, слава богу, не повалил, медленно прошелся вдоль стеллажей, с деланным интересом рассматривая ярлыки на папках, и удалился в обратном направлении.

— Эти субъекты все же чересчур тупы… — услыхал я немного погодя: Прутэ-младший не дал себе труда понизить голос.

— Ты, надеюсь, не думаешь, что их вербуют среди членов Французской Академии… — ответил Прутэ-старший.

Из всех мест, по которым вела меня в те годы моя страсть, наиболее интересным оставался так называемый Отель де Вант, или Отель Друо.

Это учреждение, известное коллекционерам и коммерсантам во всем мире, внешним своим видом напоминало не столько вместилище художественных ценностей, сколько неопрятный провинциальный вокзал. Запущенное, неприветливое двухэтажное здание по утрам казалось пустым и мертвым, окна закрыты железными шторами, дверь на замке. Только у черного входа царило оживление: там суетились грузчики, подкатывали огромные грузовики.

Без четверти два начинали стекаться люди и к подъезду с улицы Друо. Это были в основном мелкие торговцы, они приходили пораньше, чтобы занять в залах удобные места. Дверь отпиралась ровно в два, и толпа посетителей, к тому времени уже значительно выросшая, устремлялась по коридору нижнего этажа или же по истертым каменным ступеням — наверх, на второй этаж.

На каждом из этажей помещалось по двенадцать залов, из них половина была отведена под аукционы, а в остальных выставлялось то, что должно было пойти с аукциона на следующий день. Внизу продавались предметы подешевле и обычно не имевшие отношения к изящным искусствам: холодильники, телевизоры, старая, но не старинная мебель, одежда, белье, ковры машинной работы, книги, с точки зрения библиофила малопримечательные, швейные машинки, посуда и бог весть что еще. Но иногда и тут попадались живопись, скульптура или предметы прикладного искусства, показавшиеся оценщику недостаточно стоящими, чтобы препроводить их на верхний этаж.

На верхнем этаже продавались вещи, обладавшие художественной ценностью, по большей части целые собрания тех коллекционеров, которые умерли, разорились или просто освободились от тирании собирательства. Тут были картины старых и современных мастеров, оружие и рыцарские доспехи, редкие книги, драгоценности, гравюры, восточные ковры, почтовые марки, монеты, рукописи, античная и современная скульптура, негритянская пластика, часы, китайский или дельфтский фарфор, японские лаки, изделия из слоновой кости и драгоценных камней, древнегреческая керамика и терракота, мебель самых разных стилей, ордена и медали, венецианское стекло, музыкальные инструменты, ткани и украшения первобытных племен, орудия каменного века, бронзовые и серебряные подсвечники, зеркала, табакерки, русские и греческие иконы, сосуды из кованой меди или олова — словом, все, что прямо или косвенно связано с изящными и прикладными искусствами, доставлялось сюда тщательно упакованными партиями, снабженными каталогом, чтобы на другой же день рассеяться по всему свету.

Публика здесь была почти такой же разношерстной, как и сами коллекции: мелкие торговцы подержанным товаром и владельцы прославленных фирм, любители искусства и миллионеры, жаждущие найти надежное помещение для своих капиталов, знатоки и дилетанты, представители музеев и люди, никого не представлявшие, кроме самих себя, богатые снобы и наивные бедняки, соблазненные легендами о том, что в Отеле Друо можно приобрести за бесценок шедевр; наконец, просто зеваки, заглянувшие сюда, чтобы убить время, наблюдая поучительный и даровой спектакль.

В два часа пять минут все двенадцать аукционов почти одновременно приступали к работе. В нижнем этаже атмосфера накалялась мгновенно, тогда как наверху сначала дело шло неспешно — опытные аукционисты попридерживали наиболее интересные предметы, пока не сойдется побольше народу.

Аукционист, то есть оценщик, который и ведет торг, — самая главная фигура на любом аукционе. Некоторые аукционисты пользуются не меньшей известностью, чем кинозвезды. Пресса часто уделяет внимание достижениям этих своеобразных чемпионов, им посвящают целые очерки, поручают проводить самые крупные аукционы, которые становятся гвоздем сезона. Оценщик не может быть специалистом во всех областях коллекционерства, но обязан владеть хотя бы основными сведениями, заранее досконально изучить собрание, которое ему предстоит разрознить, быть быстрым, находчивым, знать, в какой момент подчеркнуть одним словом достоинства вещи, уметь вести аукцион в темпе, преодолевая минуты колебания и безразличия. Наблюдая за работой опытного аукциониста, испытываешь почти такое же наслаждение, как от талантливой актерской игры. Его жесты уверенны, выразительны, он отпускает — всегда к месту — короткие, остроумные реплики, не унижая присутствующих и не фиглярничая, неустанно окидывает взглядом публику, мгновенно замечая малейший знак в любом конце зала, и манипулирует молоточком слоновой кости так виртуозно, что приковывает к нему все взгляды.

Когда я впервые попал в Отель Друо на крупный аукцион гравюр, то, как всякая простая душа, надеялся сделать одно-два скромных приобретения. Как всегда, аукцион начался с предметов менее значительных, продававшихся зачастую целой партией. Под номером первым шла серия из пяти офортов Жана Франсуа Рафаэлли. Рафаэлли принадлежит к числу не очень крупных мастеров импрессионизма, его гравюры в те годы были еще совсем дешевы, в магазинах они стоили от пяти до десяти тысяч франков.

— Пять цветных офортов Рафаэлли… — оповестил с кафедры аукционист. — Начинаем с трех тысяч.

Начинать с трех тысяч было все равно что начинать с нуля. Но при всей моей неопытности я понимал, что это аукцион и, следовательно, не надо вмешиваться — важно, не с чего начинают, а до чего дойдут. В зале было уже довольно много народу. Более предусмотрительные вовремя заняли немногочисленные стулья в первом ряду, остальным же, в том числе и мне, приходилось стоять на ногах сзади. Интереса к графике несчастного Рафаэлли не проявил никто.