Опасайся человека одной книги. В преддверии - Игорь Сотников

– Так здесь, десертная кухня. Ну а если тебе требуется насыщенный ужин с протеинами, то тогда тебе надо заглянуть в ресторан, – а вот этот ответ Каца, как раз и отправил Яшку в его возмутительный от такой наглости нокдаун.

– Ну так всё же, почему у тебя возникли такие мысли насчёт этого типа? – Фома, чувствуя, что таким темпом они здесь просидят до самой ночи, решил развести в стороны этих болтунов.

– Я мыслю образами, а не отдельными деталями, – проговорил в ответ Яшка, вслед за чем, ещё раз взглянул на того хмурого типа, который, стоило только на него воззриться, вдруг внезапно оторвал голову от экрана смартфона и, как показалось Фоме, посмотрел на того в ответ. Ну а как только он встретился взглядом с Яшкой, то в одно мгновение, подмигнул ему, после чего снова опустил голову и продолжил чего-то там ворошить в своём электронном мире. – И, как мне подсказывает интуиция, нам стоит обратить на него внимание, – закончив, Яшка уставился на Каца.

– Ну тогда почему, он сидит один, а не в компании своей туристической группы или же, если он путешествует налегке, вдали от туроператоров. Но тогда у него, опять же должны быть попутчики или же, в случае командировочной поездки, он всё же, как мне кажется, не слишком выказывает любопытство к окружающему, – Кац, заметив ёрзание Фомы, решил подойти к своему ответу более или менее конструктивно.

– Ну этого я, конечно, не могу знать. Может, его товарищи по тургруппе, оказались охочими до всего, и своей невоздержанностью, переборщив, уже к вечеру не осилили подъём на ноги. А может он сам по себе, посмотри его рожу, любит одиночество, – Яшка, со своей стороны, тоже принял новые правила игры и обстоятельно-примирительным тоном ответил Кацу.

– Ладно уж. Раз уж всё, что связано с влюблёнными парочками и пока не ставшими ими, грозит нас увести в далёкие дебри, то на первых порах и этот сойдёт, – не успел Кац закончить свою фразу, как этот тип за столом, будто услышав желание Фомы, вытащил из-за спины очень удивившую всех наблюдавших своим, нет, не видом, а просто наличием (В наш прогрессивный век подобного рода приспособления уже кажутся анахронизмом. Впрочем, как потом стало видно, этот тип использовал свою трость не для своего опорочного назначения, а в некотором роде, разряжал плотность пространства впереди себя, размахивая ей перед собой.), трость, поднялся на ноги, затем ещё раз окинул сидящих в этом кафе гостей (Когда его взгляд пришёлся на стол, где сидели наши герои, то они быстро сориентировались и приняли свой углублённый в себя, независимый от окружающего вид.) и, выйдя на бульвар, сначала немного там постоял, как бы осмысливая, куда же пойти дальше, и уже потом, спустя потраченное на осмысление время, не спеша двинулся туда… А куда именно, почему-то, очень захотелось узнать, быстро подозвавшем к себе для расчёта официанта, всей этой уже знакомой нам компании во главе с их общим любопытством.

«Интересно, куда приведёт нас эта дорожка, по которой нас тянет за собой этот русский или, кто его знает, что за субъект нашего наблюдения. Правда, если отталкиваться от желания той либеральной части общества, имеющей на всё своё независимое ни от кого и ни от чьего-то гранта мнение, то эта дорожка обязательно должна, желаемо ими, привести в одно место, в которое, впрочем, и они никогда не гнушались зайти», – размышлял Фома, следуя по пятам за этими двумя впереди его идущими конспираторами Каца и Яшки.

Глава 7

Первая, опустошающая своим поиском, пустота половины стакана

Я вижу костры книг,

Я слышу овчарок лай.

Когда-нибудь я крикну: «Sieg!!!»

И миллионы ответят: «Heil!!!»

– Я не слышу от тебя ответа, сука! – орёт штурмовик, на поставленное им на колени естество, которое, потеряв свой германский дух, а теперь, после удара сапогом штурмовика ему в нос, и свой нюх, своей безответной дерзостью на его приветственное «Sieg», теперь грозится потерять свои последние зубы. Штурмовик же, из-за такого неуважение к себе и фюреру, потеряв всякое терпение, дабы не быть голословным, в воспитательных целях, сконцентрировался на этом балбесе, после чего, у того в два счётных удара вылетели зубы. Ну а по окончании этого очень вразумительного разговора, пожалуй, у этого балбеса, уже не будет никаких шансов на обратное выправление его мозгов.

– Что, разжигаешь? – усмехнулся, глядя в упор сидящему на коленях Кестлеру, наклонившийся к нему второй более рослый штурмовик. Затем выпрямился во весь рост и всё так же, не сводя взгляда с этого горе-писателя, оказавшегося не в том месте, не в то время, приговаривая речёвку, начал разрывать на части находящуюся в его руках книгу.

– Против классовой борьбы и материализма! – оторвав переплёт от книги, орёт рослый штурмовик, находивший удовольствие в своих действиях. И его улыбка так и не сходит с лица на протяжении всего этого действа. Потом со всего маху, он забрасывает «Капитал» Маркса в набиравший силы за его спиной костёр.

– Долой декадентство и моральное разложение! – в упиравшимся в Кестлера взгляде штурмовика, продолжавшего проговаривать эту мантру «огненной речёвки», читалось, что это всего лишь прелюдия, а там, где сжигают книги, всегда впоследствии сжигают и людей. После чего штурмовик, закинув очередную партию книг в костёр, вновь приблизился вплотную к Кестлеру, и, наступив сапогом ему на руку, которой тот упирался об землю, принялся наблюдать за его реакцией на это нарастающее вдавливание.

– Это для того, чтобы ты на всю свою поганую жизнь запомнил, – зарычал штурмовик, схватив за подбородок Кестлера, после чего сдавив его что есть силы, придвинул к себе лицо этого писаки, для того чтобы следом начать вбивать навсегда в его память свои слова и свой образ, который собой будет олицетворять эту, под его началом, Германию. Но больше всего в памяти Кестлера, отложится эта, в блеске ночного огня, без которой нельзя представить возведённые в закон подлость и цинизм, плотоядная улыбка рослого штурмовика. Нет уж, такого быть не может, чтобы цинизм был слишком подл и воздержан в себе, чтобы никак не проявиться через эту улыбку, которой одарил его рослый штурмовик.

– Несёшь, говоришь, культуру в массы, – отпустив Кестлера, выпрямившись, ухмыляется рослый штурмовик. – А я вот этой, своей отутюженной стрелкой на брюках, на которой муха не еб*лась, несу свою, под барабанную дробь, стройность и упорядоченность понимания этой жизни, что для люда, всегда предпочитающего всякой извилистости прямую дорогу, будет всегда желанно. Ну а кому с нами не по пути, то тогда внимательней посмотри на огонь костров, которые несут для каждого свою вечность.

– Ну, Курт, ты слишком прямолинеен, – заявил второй штурмовик, который, как только освободился от навязчивого зрительного внимания к его сапогам того несговорчивого субъекта, то тут же подошёл к этому рослому штурмовику. Для чего он, отправил того субъекта в длительное бессознательное «я» и сразу же присоединился к этой имевшей место дискуссии о месте писателя и поэта в информационном поле страны, которое, в случае недопонимания писателем, этим ловцом душ, своего должного места, перемещается уже в это пригородное поле, где похоронный шум ветра всегда умеючи задувал в груди каждого из стоящих на коленях, теплящий огонёк надежды.

Конец ознакомительного фрагмента.