Наука о социальной политике: методология, теория, проблемы российской практики. Том II. Становление науки о социальной политике - Борис Ракитский

Мероприятие по улучшению условий получения доходов протекает и форме добавления к “положенному”, обставляется как получаемая человеком непосредственно из рук государства добавка. Само собой разумеется, что такая процедура приращения доходов (номинальных или реальных) не предполагает какого-либо сопоставления прибавки с достигнутым ростом эффективности производства в обществе в целом. Государство в этом отношении остается бесконтрольным. Работает не механизм присвоения народом части эффекта от его же усилий, а механизм возбуждения, а затем и удовлетворения ожиданий подачки от государства.

Социальная психология общества, в котором тоталитарное государство монополизировало право на распределение эффекта воспроизводства и субъективно определяет, кому и сколько “положено”, формируется как рабская, холопская психология. Её иной раз весьма неточно называют иждивенческой. Со стороны тоталитарного государства, со стороны правящей в нём касты рабская психология и впрямь выглядит как иждивенческая. Ибо правящая каста не признаёт за трудящимися права на результаты их труда. Право на эти результаты правящая каста (номенклатура) присваивает. Вот почему не то что претензии, а только лишь надежды и ожидания улучшений номенклатура воспринимает как попрошайничество, иждивенчество. Если на те же вещи смотреть не с позиций номенклатуры, а с позиций революционной идеологии пролетариата, то социальная психология трудящихся, смирившихся с казарменным “социализмом”, это психология раба. Увы, это так.

Консервативные тенденции в условиях перехода от тоталитарного режима к демократическому строю выражает и защищает, как это ни покажется парадоксальным, трудовая масса. Приученная к ценностям тоталитаризма, привыкшая к формам казарменно-“социалистического” распределения трудовая масса оказывается в положении крепостных, почувствовавших слабость барской власти. Начинается борьба за более выгодные условия эксплуатации, но вопрос о смене формы эксплуатации, а тем более о ликвидации эксплуатации не ставится. То есть характер системы распределения не ставится под сомнение трудовой массой и тем самым как бы консервируется, тогда как размеры доходов считается важным увеличить. Такая направленность чаяний трудящейся массы порождает диковинные формы функционирования прежней системы, суть которых – идти вразнос. Когда ослабла подавляющая сила, оказался вынутым стержень старой тоталитарной системы, а потому дело быстро пошло к распаду. Укажем ряд новых явлений, свидетельствующих об этом.

Прежние ценности – быть преданным вышестоящему руководителю и считать справедливым то, что “положено”, – не кажутся само собой разумеющимися в условиях демократизации. Если выдвигаются и укрепляются новые, демократические ориентиры, то вакуума может не создаваться. Но в условиях СССР новые ценности не возникли как социалистические, демократические. Напротив, слишком долго старые тоталитарные порядки защищаются как социалистические. Из-за этого народ стал воспринимать борьбу с антинародным, тоталитарным как борьбу с социалистическим. Путь для любых несоциалистических ценностей оказался освобожденным.

Привычка к тому, что руководство определяет уровень дохода и что именно у руководства надо просить, от него ожидать повышения дохода, в переходных условиях выливается в эскалацию требований к правительству о повышении доходов. Правительство, не имея стратегии и даже не очень-то ориентируясь в существе складывающихся тенденций, уступает, а иной раз и использует повышение доходов для поддержания хоть какой-то популярности. Всё активнее действуют явочные способы выхода из-под правительственного контроля за ростом общих объёмов потребления. Словом, никакой явной увязки роста доходов с какими-либо воспроизводственными (полезными) показателями не наблюдается. Свойственная тоталитаризму разорванность движения необходимого продукта и народнохозяйственного эффекта сохраняется, но при отсутствии прежнего подавления народа оборачивается стихийным ростом доходов, открытой схваткой народа и правительства за уровень реальных доходов.

Трудовая масса настойчиво воюет за перераспределение в свою пользу привилегий и льгот, активно препятствует введению более цивилизованных экономических форм хозяйствования. Сама она на первых порах перестройки не овладела какими-либо созидательными программами, не выставила их в качестве программ демократических партий или движений (исключение составляют Прибалтика с её программами народно-освободительных движений, а с 1990 г. – ещё и Конфедерация труда). Масса сопротивляется всему, что идёт “сверху”, от правительства и руководства, считающихся преемниками тоталитаризма. Отсюда и консерватизм массы в тех случаях, когда руководство начинает осуществлять модернизацию.

Масса будет реакционно-консервативной до тех пор, пока её будут удерживать в положении политически слепой, неорганизованной. Положение быстро изменится, когда станут создаваться массовые политические партии и движения. Масса расчленится на конкретные движения, а в перспективе – на классы. Их программы будут включать в себя созидательные цели, средства, формы действия, в том числе и в сфере демонтирования тоталитарного распределения и становления иных способов формирования и реализации доходов.

Что касается реформаторских попыток преобразовать отношения распределения, то они имеют большой диапазон. На первых порах перехода от тоталитаризма к демократии этот диапазон мало заметен, так как все обещаемые реформы укладываются в формулу отхода от крайностей тоталитаризма в области распределения. Гласность высвечивает низкий общий уровень, обездоленность некоторых категорий и слоёв населения, незащищённость их от роста цен. Гласность называет некоторые экономические процессы своими именами: инфляция, привилегии власть имущих, бюджетный дефицит, скрытое повышение цен, теневой капитал и т. п. Соответственно этому формируется и либерально-реформистская программа действий: повышение заработков, пенсий, стипендий, индексация доходов, отмена привилегий правящей элиты, контроль за ценами, борьба со спекуляцией и т. д.

По мере продвижения в сторону модернизации или даже частичного демонтажа тоталитарного режима обозначаются и всё более вырисовываются два потока либерально-реформистской идеологии в области распределения. Один – рассчитанный на становление частнопредпринимательского хозяйства, другой – рассчитанный на самоуправление трудящихся в хозяйстве и народовластие в обществе. Проблемы ответственности за хозяйственный риск и социальной защищённости прав на труд и доход неизбежно находятся в центре внимания.

Ответственность за хозяйственный риск в условиях тоталитаризма не касается трудящихся. Они существуют на средства, уровень которых минимально необходим по деформированным (заниженным) меркам. Риск касается государства-эксплуататора, но это государство – монополист в хозяйстве. Так что все вопросы риска укладываются в проблему эффективности общей экономической политики. При разложении тоталитаризма и желании его реформировать возникает потребность вовлечь трудящихся в ответственность за ход дел на предприятии и в обществе. Попытки “воспитывать чувство хозяина” ничего не могут дать при отчуждении народа от власти как в обществе, так и в хозяйстве. Провал таких попыток подводит к экспериментам с подрядом, с бригадной солидарной ответственностью, с другими формами внедрения артельной психологии, наконец, с арендой. В конце концов в полный рост встаёт вопрос о необходимой и достаточной мотивации хозяйственной инициативы и активности.

Первоначально все были уверены, что дело – в стимулах, в количестве уплаченных за работу денег и проданных на них товаров. Однако мало-помалу приходится убеждаться, что теоретики стимулирования правы, когда настаивают на необходимости органического единства материальной, моральной и творческой заинтересованности в труде. Поиск форм такого органического единства ведёт одних к апологии частной собственности и заинтересованности предпринимателя, а других – к вере в способность трудящихся к самоуправлению. По этой линии и проходит водораздел либеральной реформистской мысли: одни – за приватизацию, другие – за самоуправление. Но все пока что за разгосударствление, то есть за отход от государственного руководства хозяйством и процессами распределения. Общее свойство либеральных реформаторов – не видеть кардинальных различий между тоталитарным и демократическим государством или же верить в постепенную трансформацию одного в другое.

Только революционно-демократический подход позволяет решить вопросы перехода от казарменной к демократической системе распределения благ наиболее благоприятно для трудящихся. Революция снизу разрушает тоталитарное государство, но создаёт демократическое государство, способное защитить права и интересы людей труда. Формы хозяйствования могут быть разнообразны, однако сила государственной демократической власти делает реальной социальную защищённость. Две перспективы – в сторону капиталистического развития и в сторону социализма – остаются при демократическом государстве. Но выбор делает народ. Ответственность за хозяйственный риск трудящиеся могут брать на себя, объединяясь в самоуправляющиеся коллективы и распределяя получаемый эффект внутри коллектива, либо передавать его государству, но не тоталитарному, эксплуатирующему их нещаднее любого капиталиста, а демократическому, защищающему трудящихся от всякой эксплуатации. Даже в том случае, когда хозяйственный риск возьмёт на себя капиталист, частный собственник, демократическое государство потребуется трудящимся для защиты от чрезмерной эксплуатации. Так что лозунг “разгосударствление” никак не может быть лозунгом демократической революции. Это лозунг либералов-реформистов, программы которых непременно содержат опасность перекладывания на трудящихся основных тягот выхода из кризиса.