Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Теперь я все время любовалась им, сначала тайно, а потом уже и не скрываясь особо. Нет, мне всегда нравилось рассматривать его лицо, изучать выразительные, отточенные и немного надменные, как у матери, черты, наблюдать за уверенными движениями и пластикой спортсмена. Но это была скорее дружеская нежность, которую испытываешь при взгляде на свое, родное, почти что часть тебя — ведь я давно воспринимала Марка только как продолжение собственной личности и никак иначе.

Сейчас же к этому невинному собственничеству добавилось что-то новое, горячее и пугающее. Кажется, впервые в жизни я испытывала восхищение вперемешку с ревностью, которая словно закипающее масло жгла меня изнутри, заставляя просыпаться по ночам или вздрагивать от глупых, но мучительных опасений, что и Марк, повзрослев, внезапно увидит, поймет женскую красоту. Только не мою, невесомую, слегка угловатую и покрытую веснушками, а другую — откровенную, пьянящую и сочную.

Тем более, с недавнего времени, будто в насмешку над моими муками, женский пол начал щедро задаривать его знаками внимания. Прошло то время, когда в Марке видели хмурого мальчишку, который не хотел ни с кем водиться и пугал одноклассниц странным взглядом непроницаемо-черных глаз. Вчерашние насмешницы вдруг поняли, что перед ними — привлекательный, сильный, не по годам развитый, все такой же нелюдимый и необщительный парень, но это только добавляло ему романтической загадочности. Из него получался прямо-таки идеальный принц, в которого можно было влюбиться и страдать! А именно это — любовь и страдания сейчас составляли основной смысл жизни наших ровесников.

Нам было по пятнадцать с половиной, до конца школы оставалось всего полтора года и вокруг творилось настоящее безумие. Все наши ровесники словно помешались на поцелуях-свиданиях-любовных романах. Это было похоже на эпидемию — остальные темы, в которые и раньше вклинивались сплетни о мальчиках, отошли на задний план, теперь остались только мальчики. Музыка, фильмы, поездки-путешествия, не говоря уже просто об учебе и книжках, не обсуждались больше в стайках старшеклассниц. Главным во всех беседах стал момент "кто с кем ходит", причем, ходит не по улицам, не в магазин, а "ходит как парень с девушкой". Далее шли все более драматические подробности: "Кто с кем целовался, где и сколько раз", "А вы уже спали?" и " Что же теперь делать?".

Весь наш ребяческий коллектив жужжал, как разбуженный первобытными инстинктами улей. Каждый день возникали новые пикантные истории «про Машку из 10-А и Петьку из 10-Б, который до этого встречался с Ленкой из 10-В, но бросил ее, потому что Ленку видели с Сережкой из 11-А». На всех школьных вечеринках одноклассники играли в платочек, громко и публично целовались, неуклюже трогали друг друга за непозволительные места ниже и выше пояса, а на следующий день не знали, куда глаза деть при встрече. Если кто-то из начинающих рабов любви имел смелость настоять на продолжении банкета, дальше начинались отношения. В большинстве своем они состояли из частых свиданий и не менее частых звонков для выяснения этих самых отношений: "А ты где? А что ты сейчас делаешь? Где ты был все это время?" и "Почему ты целый день смотрел на Светку, я же видела, я все видела, ты точно на нее смотрел!".

Далее следовал трагичный разрыв, увенчанный болью разбитого сердца и обязательными стихами, которые полагалось написать по этому поводу:

«Гляжу на улицу в окно,

А там уже совсем темно,

И вот уж падает слеза

На запотевшие глаза»

Эти и подобные стихи, от которых мне хотелось то ли смеяться, то ли плакать, одноклассницы читали в школьных раздевалках, в спортзале на уроке физкультуры, на переменках, во время подготовки к контрольным работам и после сдачи экзаменов. С трудом сохраняя подобающее ситуации выражение скорби на лице, я изо всех сил старалась не выдать своего смущения по поводу этих публичных возвышенных мук. Для меня не было секретом, что в их глазах я и так выгляжу немного странной, не от мира сего, едва ли не девочкой без души и сердца. Я ни о ком не страдала, дискотек избегала, и общались со мной исключительно для того, чтобы получить доступ к моему так называемому брату.

— Послушай, а у Марка кто-то есть? — томными голосами спрашивали наши первые красавицы, после ритуального выражения дружелюбия, от которого я безуспешно пыталась отвертеться. Но нет — меня заключали в стальные тиски объятий, неискренних поцелуев в щечку, не обращая внимания на попытки высвободиться, и лишь продолжали свой допрос.

— А можно мы ему позвоним вечером? — интересовались симпатичные подруги первых красавиц, а я ошалело то кивала головой, то пожимала плечами, что означало то ли "да", то ли "нет", и это давало им возможность истолковывать мой ответ в удобном им ключе.

— Вот повезло тебе, Алешка, ты с ним в одном доме живешь. Можешь видеть его каждое утро! — восхищались лишенные всякого кокетства простушки, преисполненные мечты о непритязательном счастье: просто видеть своего героя. На большее они уже по привычке не рассчитывали, но это не облегчало моей участи.

Я чувствовала, что больше так продолжаться не может — нервы и так были напряжены до предела, а под глазами появились темные круги от недосыпания. И хотя мне не в чем было упрекнуть Марка, жгучая ревность продолжала рисовать перед глазами живописнейшие картины с участием назойливых девиц, а те, в свою очередь, не унимались, и все заваливали меня подкупающими подарочками: шоколадками, заколками, браслетиками-сережками и рамками для фото.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍К счастью, ситуация скоро изменилась, как раз тогда, когда у меня заканчивались последние капли терпения и самообладания. Марк, все это время исключительно вежливо, но крайне холодно пресекавший активные попытки девушек, изначально только разжигал в них азарт. Но время шло, его холодность оставалась неизменной, и интерес к нему стал постепенно угасать. Энтузиазм самых упорных охотниц сошел на нет после громкого скандала с участием его вечного соперника Гошки, история вошла в сборник школьных страшилок, а за Марком окончательно и бесповоротно утвердилась слава "жестокого психа".

Отношения между Марком и Гошкой со времен младших классов не потеплели ни на йоту. Не проходило и года, чтобы они не сцепились где-нибудь в школьных коридорах, их не разняли учителя, причем Гошка после этого демонстрировал такое виноватое и лучащееся озорным раскаянием лицо, что никто и не сомневался — вся вина лежит на этом грубияне и откровенно неприятном типе Казарине-младшем.

Все бы, может, и закончилось благополучно — Марк с Гошкой намяли бы друг другу бока еще пару раз, выпустились из школы, да и разошлись каждый своей дорогой, если бы в одно солнечное весеннее утро Марк не услышал, как Гошка вслух комментирует мои физические достоинства и — куда уж без этого — недостатки.

Мы только вошли в классную комнату, как до наших ушей донесся голос Гошки, подробно рассказывающего своим друзьям-одноклассникам, что да как он сделал бы со мной, будь у меня побольше зад и поменьше веснушек.

Я даже не успела как следует испугаться, когда поняла, что сейчас случится что-то из ряд вон выходящее. Если бы Марк сразу же бросился на обидчика, я бы так не волновалась, в конце концов, именно на такую реакцию Гошкин спектакль и был рассчитан. Но он, не отпуская моей руки, спокойно дошел до нашего места, потом повернулся к Гошке и пару секунд пристально смотрел прямо на него, будто бы прикидывая в уме, как именно с ним следует поступить.

Гошка в свою очередь не сводил глаз с Марка и счастливо улыбался. Видимо, в тот момент он понял одну из истин взрослой жизни — ахиллесовой пятой даже самого непоколебимого человека всегда являются его родные и близкие. И если бить именно по ним, можно причинить наибольшую боль.